Сенека. Собрание сочинений - Луций Анней Сенека

во всех обстоятельствах и во всех делах справедлив, за исключением только одного, в котором, впрочем, недостает справедливости и у всех людей. Многие отдают справедливость людям, но никто не хочет отдать ее богам. Постоянно мы недовольны судьбой. Зачем, говорим мы, такой-то похищен ею в самом разгаре своей деятельности? Зачем, напротив, такой-то не умирает, но влачит свою старость, ставшую давно уже в тягость и ему самому, и окружающим? Но скажи мне: что, по-твоему, справедливее, чтобы мы подчинялись законам природы или чтобы она подчинялась нам? А если первое, то не все ли равно, когда ты умрешь, раз ты во всяком случае должен умереть? Надо заботиться не о том, чтобы долго жить, но о том, чтобы жить сколько нужно. Ибо долголетие зависит только от судьбы; между тем прожить сколько нужно всегда в нашей власти. Жизнь долга, если она полна. Полна же она в том случае, если наша душа получила все принадлежащие ей блага и достигла полного обладания собой. Какой смысл прожить восемьдесят лет и ничего в них не сделать? Такой человек не жил, а прозябал и немного прожил, но долго. Он прожил восемьдесят лет! Но дело в том, с какого дня считать его смерть. Он прожил восемьдесят лет! Скорее, он существовал восемьдесят лет; разве только ты понимаешь слово «жить» в таком смысле, в каком оно прилагается к растениям. А такой-то погиб во цвете лет! Но зато он выполнил в своей жизни все, что должен был как гражданин, как друг и как сын: он не оставил без внимания ни одной стороны жизни. И потому, хотя он не дожил до зрелого возраста, его жизнь принесла свои плоды.

Будем жить, о Луцилий, так, чтобы наша жизнь, как драгоценная вещь, занимала немного места, но стоила дорого. Будем измерять ее поступками, а не временем. Знаешь, какая разница между человеком, бодро проведшим свою жизнь, презиравшим судьбу, свершившим все наложенные на него жизнью обязанности и достигшим высшего блага, и тем, которому в удел досталось только долголетие: первый живет и после смерти, а второй умер ранее своей кончины. Итак, будем хвалить и считать в числе счастливых того, кто умел хорошо распорядиться своим временем, сколько бы его ни выпало на его долю. Такой человек познал истинный свет; он не был одним из многих. Он жил и действовал. Иногда счастье сияло ему; иногда, как и всегда бывает, блеск яркого светила в его жизни затмевался тучами. Но сколько бы времени он ни жил, он жил; его имя дойдет до его потомков и сохранится в их памяти.

Я не откажусь от долголетия, если оно выпадет мне на долю; но если моя жизнь будет коротка, я не буду считать, что для моего счастья чего-либо недоставало. Ибо я ждал его не от своего последнего дня, который жадная надежда отодвигает в далекое будущее, но на всякий день смотрел как на последний. Зачем ты спрашиваешь, когда я родился? Не думаешь ли ты, что я хочу считать себя молодым? Я уже прожил свое. Как человек небольшого роста все же может быть закончен, так и кратковременная жизнь может быть закончена. Число лет не имеет никакого значения. Общая продолжительность жизни зависит не от меня, но от меня зависит, сколько времени я буду жить как человек. Итак, требуй от меня, чтобы я не влачил жалкого существования в умственных потемках, чтобы я жил, а не прозябал.

Достаточно прожил тот, кто дожил до мудрости. Кто ее достиг, кончина того будет хотя, быть может, не самая поздняя, но самая совершенная. Такой человек может по праву гордиться и возносить благодарения богам, а в их числе себе и природе вменять в заслугу то, что отжил. И действительно, это большая заслуга с его стороны. Он отдал жизнь лучшую, нежели получил. Он был образцом доблестного мужа. Он показал, каким он был; и если бы он прожил еще, то и эти годы были бы подобны прожитым.

Пока мы живем, мы находим наслаждение в познавании природы вещей: мы познаем основные законы мироздания, которыми управляется мир; узнаем, почему происходит перемена времен года, каким образом природа заключает и приводит к концу все сущее. Мы познаем законы самостоятельного движения звезд, познаем, что одна земля неподвижна, а все прочее обращается вокруг нее в непрерывном движении; мы стараемся узнать, как луна опережает солнце, почему она, хотя и движется медленнее, обгоняет более скорое светило, откуда заимствует она свет и как теряет его, отчего делается ночь и затем снова наступает день. Итак, должно стремиться туда, где все это легче познать. «В этой надежде, – говорит мудрец, – я тем охотнее умираю, что для меня открыт путь к моим богам. Я заслужил общение с ними; я даже был уже с ними: я возносил к ним свою душу, и они нисходили ко мне». Но даже если я умру во цвете жизни и если после смерти от человека не остается ничего, то все-таки я умру спокойно и бодро, хотя умру, зная, что, покинув здешний мир, я не обрету себе другого. Пускай я не прожил стольких лет, сколько мог. Но и небольшая книга может быть достойна похвалы и полезна. Ты знаешь историю Танузия, как она объемиста и как ее зовут. Подобна ей бывает продолжительная жизнь иных людей. Неужели же, по-твоему, счастливее тот гладиатор, которого убивают под самый конец боя, чем тот, который пал в середине его? Неужели ты думаешь, что можно быть так нелепо привязанным к жизни, чтобы предпочитать смерть в сполиаруме смерти на арене? Мы умираем один за другим через короткие промежутки времени. Смерть настигает всех нас: победитель следует за убитым. А потому не из-за чего особенно беспокоиться. Не все ли равно, сколько времени уклоняться от смерти, которой в конце концов все-таки не избегнешь?

Письмо XCVI

О неизбежности горя

Ты все негодуешь и жалуешься и не хочешь понять, что все зло заключается именно в том, что ты негодуешь и жалуешься. Если хочешь знать мое мнение, то знай, что нет другого несчастья, кроме того, что мы сами хотим считать несчастьем. Если мы чем тяготимся, то только собою. Болезни – необходимая принадлежность жизни. Семейные бедствия, притеснения кредиторов, имущественные потери, преследования, раны, труды, страх – все это обыкновенно. Даже мало того, все это неизбежно должно быть. Все это в порядке вещей, а не случайность. Хочешь ли знать, как отношусь я в глубине души к таким бедствиям? Во всех обстоятельствах, которые кажутся мне суровыми и тяжелыми, я не покоряюсь судьбе, но