Аттила. Бич Божий - Морис Бувье-Ажан

Теперь за голову схватился Валентиниан, осознав, как слеп был и куда завела его гордыня. Что делать? Аэций советует быть предельно осторожным. Хотя официального ответа еще не дано, Валентиниан не мог перечеркнуть любезный прием, оказанный гонцу Аттилы, отправив с ним сообщение, прямо противоположное по всем пунктам. Поэтому было решено, что император Западной Римской империи ответит так:

Он благодарит императора гуннов за его послание и хорошо понимает его доводы.

Вместе с тем, поскольку не было замечено каких-либо злоупотреблений римским гостеприимством со стороны вестготов, и он, со своей стороны, не может рассматривать вопрос даже о малейшей карательной акции.

Если возникнет необходимость в усмирении вестготов, он сделает это без помощи извне.

В правовом отношении нападение на тех, кто пользуется гостеприимством Рима, означает нападение на саму Римскую империю.

И, наконец, сколь бы дисциплинированны ни были войска гуннов, они не смогут дойти до Аквитании, не подвергнув основательному разорению римской Галлии.

Он убежден, что император гуннов, в свою очередь, внемлет доводам римлян и воздержится от похода, доверив Риму следить за лояльностью вестготов.

Ответ был передан посланнику Аттилы, которого просили уведомить его господина, что через несколько дней к нему пришлют римского эмиссара с дополнительными разъяснениями.

Увы! Ситуация оказалась сложней, чем полагали римляне. В Рим, где тогда находились Валентиниан и Аэций, прибыл посол Теодориха с копией письма, которое тот получил от Аттилы! В своем послании гунн объяснял ему, что у него личные счеты с Римом, а потому он намерен захватить Галлию. Ему пришлось воспользоваться предлогом, что экспедиция направлена против вестготов, но могущественному Теодориху должны быть хорошо известны дружеские чувства, которые Аттила к нему питает, чтобы не поверить в это. Ему не будет причинено зла, напротив! Единственное, что движет гуннами, — желание разбить оковы, наложенные на них Римской империей.

Поэтому-то он и просит Теодориха не поднимать попусту тревоги, а подготовиться, чтобы в нужный момент прийти к нему на помощь, и после победы над Римом император гуннов и король вестготов по-братски разделят Галлию!

Валентиниан и Аэций незамедлительно диктуют ответное письмо Теодориху. Вот его текст по Иордану: «Наихрабрейший из варваров проявит всю свою проницательность, соединив с нами усилия в борьбе со вселенским тираном, с тем, кто хочет поработить весь мир, с тем, для кого пригоден любой предлог, чтобы развязать войну, с тем, кто считает законной любую свою прихоть. Его загребущие руки тянутся далеко, а честолюбие ненасытно (ambitum suum brachio metitur, superbiam licentia satiat). He следуя ни законам, ни морали, он враждебен всем на земле (…). У тебя сильное войско, подумай о собственных страданиях, пожмем друг другу руки; придите на подмогу сообществу, членом которого являетесь».

Получив это послание, Теодорих гневно воскликнул: «Вы, римляне, добились, чего хотели! Вы сделали Аттилу врагом и для нас!» В довольно расплывчатых выражениях далее говорилось, что он тем не менее поддержит Рим, заверяя без особой надежды, что постарается как можно дальше отстраниться от этого дела и займется исключительно укреплением своих оборонительных сооружений, на случай, если Аттила доберется до самой Аквитании с враждебными намерениями, в чем он нисколько не сомневается.

Подготовка нападения и обороны проводились твердой рукой. С обеих сторон знали, что столкновения не избежать. Требовалось только скрепить подготовленные союзы.

Аттиле в то время было около пятидесяти пяти. Он располнел, ноги стали еще более кривыми, подбородок порос редкой бородой, волосы почти сплошь покрыла седина. «У него гордая «императорская» осанка, — пишет Иордан и добавляет: — Это был человек, отмеченный судьбой, пришедший в мир, чтобы повергнуть в страх народы и потрясти всю землю».

Аттила объявил варварам, собравшимся под его командованием, что им предстоят решительные сражения, война будет беспощадной, а опустошения будут неслыханными. Именно по этому случаю были якобы произнесены слова, приписываемые ему древними авторами: «Там, где ступит копыто моего коня, больше не вырастет трава». Это не так.

Во-первых, хотя Аттила и прибегал к показательным опустошениям с целью запугивания населения, он воздерживался от систематического применения тактики выжженной земли. Излюбленным приемом кавалерии гуннов было атаковать противника в лоб, затем с обоих флангов, отступить, перегруппироваться и атаковать снова. Во время отхода совершенно нежелательно, чтобы противник мог легко преследовать бегущих. Отсюда необходимость сохранять спасительную растительность, особенно деревья и кустарники.

Во-вторых, нападая, гунны всегда думали об отступлении — либо в случае контратаки противника, либо после поражения или победы. Поэтому всегда сохранялась потребность в таких местах, где кони могли бы попастись на достаточном удалении.

И, наконец, в дальних походах войско сопровождал обоз и стада скота, который требовалось кормить во все время кампании, не забывая о возможности вынужденного отступления.

Хроники свидетельствуют о систематичном характере этой политики. Наряду с кровавыми набегами и опустошениями в спокойных районах часто применялась тактика упорядоченного массового проникновения, которая обеспечивала отдых войскам и не вынуждала население к отчаянному сопротивлению, то есть сопротивлению от отчаяния. Уничтожив или изгнав воинов и захватив страну на более или менее долгое время, гунны специально сохраняли жизнь невооруженным крестьянам и не разоряли деревень, чтобы облегчить их подчинение своей власти.

Однако никто не сомневался, что знаменитая фраза, если и не указывала прямо на захватническую политику, была произнесена Аттилой с целью запугать врага перспективой беспощадного опустошения и тем самым лишить его воли к сопротивлению. Такое предположение не лишено смысла, если верить в возможность воздействовать словом, тогда как вид улюлюкающих всадников сам по себе был более чем красноречив!

И главное: эти слова столь же «историчны», как и многие другие. Их произнес не тот, кому их приписывают, а совсем другой человек; они создают определенный образ, передаются от одного к другому и в конечном итоге вкладываются в уста героя. Сколько легенд родилось подобным образом!

В данном случае фраза приводится великим хронистом своего времени Приском, тем самым Приском, который был одним из редких очевидцев событий, а потому считается авторитетным источником сведений. Но в том-то и дело, что Приск не приписывает ее Аттиле. Вот строки, описывающие прибытие римского посольства во главе с графом Максимином, к которому он был прикомандирован, в Сердику с эскортом гуннов, указывавших путь:

«Сердика. Вот уже тринадцать дней, как мы оставили Константинополь. Устраиваемся на ночлег, кто как может, в развалинах домов. Город полностью стерт с лица земли гуннами во время их набега в 441 году. Один из нас (то есть имеется в виду один из членов посольства римского императора) намекнул за ужином на разрушительную ярость этой конницы: «Там, где они промчатся, уже не растет трава». Бывшие с нами гунны встретили эти слова, которые должны были их устыдить, торжествующими криками. Нам показалось, что в действительности они приняли их за похвалу…»

Как видим, это слова римлянина, это крик возмущения, который тем не менее полон поэтического порыва и драматизма. Но Аттиле они не принадлежат, хотя и сослужили ему службу.

Раз уж мы взялись рассматривать исторические фразы, которые ими остаются, несмотря на ошибку в авторстве, обратимся к не менее знаменитому «Бичу Божию».

Согласно наиболее распространенному мнению, прозвище «Бич Божий» было проклятием Аттиле, мол, этот душегуб стал воплощением зла, осмелившись бросить вызов самому Богу. «Бич Божий» — это надменный враг Господа, подручный Сатаны. Аттила даже и не пытался скрывать столь очевидное, с демоническим высокомерием признавая, что он и есть Бич Божий. Однажды некий монах бросил ему в лицо слова правды, и Аттила признал, что все верно, и даже не пожелал покарать обвинителя.

Но это заблуждение. Христианство все время возвещало о «конце света» и наступлении Судного дня. Добрые люди спасутся, правда, после жестоких испытаний, а злых постигнет кара. Божественная справедливость требовала, чтобы Господь признал своих, но глубина падения человечества, непослушание, пороки и преступления делали Апокалипсис неизбежным. Господу нужно было орудие или орудия гнева, Божьей кары, последнего наказания.

Уже давно — со времен, о коих повествуется в первых главах нашей книги — христиане жили в ожидании и страхе Бича Божия, исполнителя Божьей воли, карающего падших, но разящего также и невинных, которые тем скорее и надежнее попадут в царствие небесное.