Либеральный Апокалипсис - Сергей Чекмаев

— Не тот случай, — качнул головой Пашка. — Она из бывших, свысока падала. Насчет сына — что мы можем сделать? Не за стекло же его, там как в женской бане. Она его утром привозит, вечером забирает, а днем он под вешалкой сидит.

— Пусть лучше дома сидит, а? Вместе с матерью, — предложил Барсуков. — А я приезжать буду.

Пашка закручинился, поскольку бизнес на уродах, как и подозревал Барсуков, расцветал в опасной близости от клинка фемиды и широкой огласки не искал.

— Ладно, — согласился Пашка, оценив одним взглядом груду испорченного холста. — Будешь ездить к ней частным порядком. А я потом выкуплю. Накину чуть-чуть.

Барсуков спустился к выходу и начал ждать. Он хотел увидеть женщину в естественной обстановке. Как ее, кстати? Юлия Михайловна?

Юлия Михайловна разочаровала Барсукова. Если в студии ее лицо казалось замороженным, то на улице — просто каменным. Женщина прикрыла шрам причудливой шляпкой и побрела навстречу ветру. Мальчик держался за нее двумя руками.

— Юлия Михайловна! — окликнул художник эту нелепую парочку.

Женщина вздрогнула и обернулась.

Барсуков даже улыбнуться успел, прежде чем его крепко взяли за шиворот.

— И все-таки, мужчина, у вас нездоровый интерес к ребенку, — сказал давешний, в очочках. — Кабан, уважаемый, не могли бы вы поинтересоваться у господина…

У Барсукова мерзко захолодело в животе.

— Я художник, — выдавил он сквозь перехваченную воротом гортань. — Я портрет пишу…

— Он художник, — подтвердила женщина едва слышно и посмотрела Барсукову в глаза. — Меня предупреждали, что вы приедете завтра.

Барсуков кивнул, чуть не удавившись в Кабаньем захвате.

— Вот завтра и приезжайте, — сварливо резюмировали очочки. — Кабан, уважаемый!

Кабан отпустил ворот и бережно отряхнул Барсукову пальто. Барсуков почувствовал, как затрещали ключицы под Кабаньими пальцами.

Назавтра Барсуков стоял у дверей при полном параде: костюм, галстук, вычищенные ботинки.

— Вы один? — спросили из-за дверей.

— Э-э… да! — немного растерялся Барсуков.

Его впустили. Барсуков, потея в костюме, развернул в холле освещение, настроил камеры, поставил мольберт. Юлия Михайловна равнодушно наблюдала за возней и только спросила, прежде чем выйти на свет:

— Раздеться?

— Нет-нет! — поспешил остановить ее Барсуков и мимолетно удивился: почему же нет? Пашка примет работу только в стиле ню.

— Это хорошо, — сказала женщина и повысила голос: — Мика!

Мальчик несмело вошел и спрятался под вешалкой.

Барсуков работал несколько часов, прерываясь только на кофе. Раздражался, успокаивался, снова раздражался. Вечером сорвался и выкурил сигаретку.

— Я завтра приду, — буркнул он и заметил с неудовольствием, что женщина его боится. — Сегодня что-то не идет.

Он накрыл холст пленкой. Шрам просвечивал сквозь мутный полиэтилен.

Но и назавтра не пошло, хотя мальчик Мика заболел, и Юлия Михайловна явила, наконец, слабые признаки жизни. Она регулярно убегала в детскую, отчего Барсуков свирепел еще больше.

— Хотите кофе? — виновато предложила Юлия Михайловна в одну из недолгих передышек.

Барсуков согласился. Они сели в кухне, по-простецки, Юлия Михайловна оказалась совсем рядом — сидела, раскачивая легкомысленный тапок с помпонами, пахла чем-то неуловимо-приятным.

— Как вас зовут? — спросила она. — Извините, я должна была раньше…

— Нет-нет, ничего, — почти смутился Барсуков. — Григорий. Григорий Барсуков. Не слышали?

— Я не интересовалась искусством, — призналась женщина. — Меня зовут Юлией… впрочем, вы знаете. Называйте меня Юлей, если хотите.

Женщина помолчала.

— Я вижу, что у вас… проблемы со мной, да?

— Да, — кивнул Барсуков.

— Григорий, мне очень нужны эти деньги, — сказала Юля глухо. — Вы просто не представляете… Я практически на все готова.

Барсуков вздохнул.

— Он… настолько отвратителен? — спросила Юля, и Барсуков понял, что она о шраме. — Я накоплю денег и сделаю операцию. Мне сказали, что можно заполировать, но подвижность к мышцам не вернется. Ну, хоть так…

— Мне иногда кажется, что он живет своей жизнью, — попытался объяснить Барсуков. — Все время вылезает.

— А разве вам не это нужно? — удивилась Юля. — Вы же меня… как двухголовое чудище какое-то продаете.

Барсуков хлопнул ладонью по столу, и Юля вздрогнула.

— Я вас не продаю, Юля! Я пишу ваш портрет!

Женщина вдруг сверкнула глазами.

— Да какая разница, Гриша! Не подведите меня! — потребовала она. — Мне нужны эти деньги. Потому что скоро меня и впрямь захотят продать, вместе с сыном, а защитить меня некому.

— Что случилось? — решился на вопрос Барсуков. — Эти люди, которые за вами ходят, этот шрам — откуда они? Зачем?

— Тут вы правы — незачем! — Юля поднялась. — Мой бывший муж исчез, оставив серьезные долги. Восемнадцать миллионов! Все почему-то считают, что я к этому причастна… впрочем, неважно. Спасибо вам за тактичность, Григорий. Я спросила, насколько ужасно мое лицо, вы не стали врать в ответ. Работаем дальше?

Работали до ночи. Барсуков, уезжая, забрал наброски с собой и выбросил в ближайшую урну. Он не спал до утра. Нащупать решение не получалось: Юля не раскрывалась, и шрам оставался самой живой частью ее лица. А Барсуков не желал обнародовать за своей подписью художества маньяка-людореза.

Назавтра злой и не выспавшийся Барсуков немного накричал на Юлю, а потом долго и сердито работал в стол. В никуда. Женщина обиделась, но виду не подала. Она отвернулась, скрывая шрам, и часы подряд смотрела влажными глазами в окно.

За окном же бушевала осень. Барсуков уходил в нее, дождливую, как побитый пес. Дни утекали, снова объявились очкастый и Кабан, а предъявить Пашке было нечего.

Хотя портрет проявлялся с каждым часом. Его питали умные «живые» краски, барсуковский талант и Юлина отчаянная надежда. Но это был не тот портрет, за который Пашка согласился бы платить. На нем не было шрама. Совсем. Как только он появлялся, Барсуков безжалостно его вымарывал и продолжал исступленно творить незнакомую женщину.

Она ослепительно красивая, понял в какой-то момент Барсуков. Не выхоленной гламурной, а нутряной, солнечной, энергичной, как взрыв сверхновой, красотой.

Она добрая и теплая.

Она совсем не глупая.

Когда портрет улыбнулся, Барсуков понял, что пропал. Сроки вышли, а показать это чудо он не решится ни Пашке, ни Юле. Особенно ей. Вот она — на портрете — смеется. Вот сердится и плачет. Она — портретная — делает все, кроме того, что делает она же живая. Она категорически отказывается умирать.

Барсуков в конце концов потерялся во времени и, кажется, даже разок заночевал у мольберта. Во всяком случае он не мог вспомнить потом, когда и как объявился бледный Мика с перевязанным горлом, увидел портрет…

И сказал захлебывающимся шепотом:

— Мама?!

Барсуков увидел, как распахиваются все шире и шире Юлины глаза, и едва успел подхватить ее — под громогласный мальчишечий рев мама упала в обморок.

— Только превью, — твердо сказал Барсуков. — Оригинал еще в работе.

— Что-то ты раздухарился, Барсук, — процедил Пашка, — ой, не к добру, ой, смотри у меня!

— Паша, я знаю, что тебя не устроит, — пошел в наступление Барсуков. — Случай сверхсложный, ты же понимаешь. Позволь пообщаться с заказчиком. Я смогу убедить его.

— Еще будут пожелания? — кротко осведомился галерист.

— Да. Гонорар Юлии Михайловне необходимо выплатить сейчас же и в полном объеме. Можно за мой счет.

— Ну, это понятно, что за счет… Показывай! — велел Пашка.

Барсуков развернул голограмму.

— И зачем ты это привез? — скучным голосом вопросил галерист. — Куда я это дену?

— Паша, давай по-взрослому, — не уступил Барсуков. — Все стоит денег. Моя работа тоже. Сведи с америганцем!

— С «америганцем»?! — передразнил Пашка. — Каким «америганцем», Барсук? Ты карты видел? Географию в школе учил?

— Я географию на войне учил, — скривился Барсуков, — пока ты галерею строил. И настоящие карты тоже видел. Сведи с заказчиком!

— А и черт с тобой, — подумав, сдался Пашка. — Убедишь заказчика — долю дам. Проваливай!

— Паша, деньги! — стоял на своем Барсуков. — Для Юлии Михайловны. Ты же знаешь, она под судом.

— Трахнул, что ли? Не побрезговал? — полюбопытствовал галерист, но, перехватив взгляд Григория, замахал руками. — Шучу, шучу, не кипятись! Деньги будут… как только с заказчиком договоришься.

Барсуков встал:

— Поехали!

Поехали. Серебристая «Испано-Сюиза» долго искала дорогу до внушительного особняка на берегу озера. Пашка нервничал, мило матерился и курил трубку за трубкой.

А Барсуков отчаянно боялся. Юля прислала еще утром текстовую реплику: «Гриша, они ходатайствуют Мику забрать!» — и с тех пор молчала. Пока галерист с помощником разворачивали в холле выставку, Барсуков безуспешно набирал Юлин номер, посылал реплики и оставлял голосовую почту. Но телефоны в зале суда традиционно глушились.