Тайна Вселенской Реликвии - Владимир Маталасов

Те словно и не слышали призыва-оклика, продолжая праздное шествие.

– Каливаш! – уже настойчиво, с жёсткой интонацией в голосе, повторил Пашка.

Шишкин, словно невзначай, оглянулся в сторону, откуда исходил призыв, и изобразил на своём лице нечто подобное неподдельному, радостному изумлению.

– Привет! – поприветствовал он собравшихся, помахав пятернёй.

– Да ты не маши своей лапкой-то, не маши. Подойди лучше, побеседуем о том, о сём.

Гришка нехотя, вразвалочку, с напускной независимостью и улыбкой на лице, подошёл к скамейке. За ним подошла и Клара.

– Ну чего тебе? – справился он. – Зря ты всё это, Пашка.

– Это ты о чём?

– Каливаш, да Каливаш! Что – у меня имени нету? Народ ведь кругом, неудобно как-то.

– А-а, ну я больше не буду, Гриша, извини… А ты всё-таки протяни руку дружбы хотя бы одному из СОМов, если с нами не желаешь поздороваться.

Шишкин протянул руку, а Малышев раздумывал.

– Да не подаст он тебе руки, фрайер, если бы в твоей даже миллион был, – не упустил случая съязвить Интеллигент.

Кузя, дабы не поставить Шишкина в глупое положение, протянул ему руку, получив неприятное ощущение при пожатии от рыхлой, влажной Гришкиной ладони.

– Ты чего, козёл, позавчера не явился, как договаривались? – вспомнив о чём-то, спросил Пашка.

– А у меня аллергия на понедельники, – нашёлся Шишкин.

– Аллергия, говоришь? Ну так я тебе живо лекарство пропишу! Ха-ха! Щютка!.. А это ктой-то с тобой? – Пашка изобразил на лице крайнее удивление. – А-а, пупсик! Какими судьбами? Что это нонче мы такие распуши-и-имшиеся?

– Не твоё дело! Пошляк!.. Фу!.. – отрезала Клара своим превосходным, грудным контральто, как бы между прочим, поглощённая облизыванием мороженого.

– Эка невинность! Не корчь из себя шурочку-то, знаем мы таких.

– Каких это ещё – таких? – Самолюбие Ставицкой было сильно задето. Она потеряла всякий интерес к мороженому и дерзко уставилась на Пашку.

– А таких, о которых я нечто подобное как-то прочёл у Ильфа и Петрова: а то – великие люди, знали, что писали.

– И что же они писали?

– Да вот спрашивают у одной такой, как ты, об её отношении к мужскому полу, а она отвечает:

– Мужчины? Фу, какая мерзость! Это что-то неприличное, пошлое!

– Что ж тут неприличного и пошлого? – удивляются собеседники. – Они же одетыми ходят.

– Ну и что? – настаивает та на своём. – А под одеждой-то они всё равно – голые!..

Раздалось зычное ржание блатной троицы. Клара обиженно закусила нижнюю губку сложенного полурозочкой рта.

– Пойдём отсюда, Шишкин.

– Да пошла ты знаешь куда?! – зло бросил тот в её сторону.

Резко развернувшись на тоненьких каблучках, она быстро удалилась.

– И в их отношениях наступила осень, – с нескрываемым удовлетворением прокомментировал Интеллигент.

– Копай глубже: у них психологическая несовместимость, – философски заметил Пашка и продекламировал: «Жизнь – одни лишь сплошные маневры: перебежки, засады, броски…». Произведение – моё, – добавил он, – дарю, бесплатно.

Несмотря на всю порочность своей натуры, Пашка был умным, начитанным парнем. Он читал всё подряд, что попадалось под руки, с каким-то упоением черпая все житейские сведения в основном из книг. Он стоял на целый ряд ступенек выше своих собутыльников как в умственном, так и в духовном отношениях и, чувствуя это, презирал в душе их и им подобных за тупость и невежество. Просто ему в жизни не повезло. Горькие пьяницы – отец и мать, умерли, когда Пашке не исполнилось ещё и десяти лет. Вечные неурядицы и домашние разборки легли тяжким грузом на неокрепшую психику ребёнка, превратив его в озлобленного на весь мир зверька. Таким он и остался по сей день. Но подобных СОМам, он уважал, чувствуя в них достойных соперников.

Гришка присел рядом с Интеллигентом и закурил. Некоторое время компания безмолвствовала, разглядывая окружающую публику.

– Ну, а как насчёт рекорда Гиннесса? – вспомнив о чём-то своём, обратился Пашка к вновь прибывшему.

– Да никак! Можешь считать, что я проиграл.

Малышев насторожился: Шишкин и Гиннесс – это было что-то несозвучно-несовместимое и звучало явным диссонансом.

– Слышь, Малыш? – обратился к нему Пашка. – У твоего Каливаша фантазии – кот наплакал.

– Почему – у моего?

– Ну, как-никак вместе учитесь…

– А в чём дело-то?

– Да вот, как-то недавно, отважился он поспорить со мной, что до конца года попадёт в эту самую книгу, уж больно прославиться хочет. А как сделать это, сообразить не может. Вроде бы и женилка уже подросла, да и сам собой видный, солидный, а все свои мысли по дороге в сортир подрастерял, – явно издевался Пашка. – Ну а ты, Гриня, коли считаешь, что проиграл, гони должок.

– Нет у меня сейчас бабок, – буркнул себе под нос Шишкин. – Тридцать первого декабря и отдам.

– Ну, как знаешь! Мы не гордые, могём и подождать.

– А на какую сумму спор-то был? – поинтересовался Малышев.

– На тыщу рублей.

– Ого! – Кузя аж присвистнул.

Наблюдательный Интеллигент бережно снял с одной из штанин Гришкиных брюк два прилепившихся к ней репейника.

– Где это ты ошивался со своей шалавой?

– Не твоего ума дело! – огрызнулся Шишкин и тут же добавил: – На лужку, Жорик, на лужку. Устраивает?

– Ну, хватит! – Предваряя назревающий конфликт, Пашка решил поставить точку. – Поехали… Будь здоров, Малыш! Привет родителям! Некогда нам рассиживаться, сам понимаешь – дела.

Малышев с Шишкиным остались сидеть в одиночестве. На Гришку жалко было смотреть. Он молчал понурый и униженный, «стёртый с лица земли», ожидая, по-видимому, когда дружки его скроются с глаз.

– Пойду-ка, пожалуй, и я, – поднимаясь, со вздохом промолвил он. – Счастливо оставаться.

Кузя заметил ещё один репейник на его штанах.

– Послушай, Шишкин! А это всё правда насчёт книги рекордов Гиннесса?

– Сущая правда. Подпили мы как-то раз слегка и меня словно чёрт за язык потянул…

– Слушай: не всё ещё потеряно, можно попытаться кое-что попробовать.

– Всё шутишь.

– Чтоб мне на этом месте провалиться! Мысль одна интересная только что в голову пришла. Хочешь поделюсь?

– Валяй! – неуверенно вымолвил Гришка и недоверчиво покосился на Малышева.

– Тогда слушай…

Минут через десять Кузя остался один.

4. Не дайте пропасть своему таланту!

Не успела ещё скрыться в толпе Гришкина фигура, как набережная пришла в какое-то странное движение. Люди почему-то, сначала как-то медленно, а затем всё быстрее и быстрее, засуетились, устремляясь к ограде и показывая куда-то вниз по течению реки. Кузя вмиг ожил: кому, как не ему было знать в чём дело. Метрах в трёхстах от набережной, из-за речного поворота, показался дископлан. Летел он, что плыл, низко, на уровне человеческого роста от поверхности воды, издавая громкое, осиное жужжание и быстро приближаясь к месту своего назначения, расположенному напротив набережной, посреди реки. Достигнув его, он застыл на месте и тут же вертикально взмыл вверх, зависнув в воздухе напротив озадаченной и изумлённой публики. Всем своим видом – внушительными размерами, плавными обводами, сияющими и переливающимися серебристой краской в лучах вечернего солнца, дископлан был фантастически красив и на все сто процентов походил на «летающую тарелку».

Музыка, доносившаяся из беседки, как-то сама собой разладилась, а затем и вовсе смолкла. Какой-то мальчуган-шалунишка, резвившийся на узкой галечной полоске между рекой и набережной, схватил плоский камень и пульнул в непонятный для него объект, но промазал. Дископлан слегка вздрогнул, воспарив вверх, а, затем, по снижающейся траектории, устремился прямо на своего обидчика.

– Ой!.. Ма-а-ама!.. – испуганно заверещал тот тоненьким голоском, низко присев и закрыв голову ладонями ручонок.

Публика, стоявшая на краю набережной, непосредственно за мальчонкой, ахнула и шарахнулась в разные стороны, полагая, что летающий объект вот-вот врежется в её плотную, стройную цепочку. Но, не долетев до набережной, он резко взял вверх и медленно, будто обозревая собравшихся, воротился на прежнее место.

Первыми от неожиданности оправились музыканты. В попытке снять всеобщее нервное напряжение и вселить в души отдыхающих надежду в благоприятный исход необычного явления, они энергично заиграли быстрый фокстрот – утёсовскую «У самовара я и моя Маша». И тут, к всеобщему изумлению, объект, сначала робко, а затем уже более уверенно, смешно запрыгал на месте в такт музыке, переходя то на мелкие, маятниковые раскачивания, то в частые, небольшие покручивания вокруг своей оси, то в подскоки, то в кувыркания на все триста шестьдесят градусов. Дископлан творил чудеса: он танцевал. Даже Малышев не ожидал подобного. Да – а, Сапожков был мастер-виртуоз в своём деле: он был чертовски талантлив.