Глаз разума - Оливер Сакс

Человек может смотреть на свои «ушедшие» ноги и испытывать сюрреалистическое ощущение, что это не его ноги и вообще не ноги, а восковые модели из анатомического музея. С помощью методов функциональной визуализации было установлено, что анестезированные части тела действительно теряют свое представительство в чувствительной коре. Нечто похожее, очевидно, произошло и с полем зрения моего правого глаза, который больше не посылает сигналов мозгу и не имеет в нем полноценного представительства. Для мозга правая половина моего поля зрения просто перестала существовать.

6 декабря 2009 года

Прошло десять недель после кровоизлияния, а я все еще так и не смог как следует приспособиться к своему новому состоянию. Я снова и снова вынужден напоминать себе о необходимости следить за правой половиной окружающего пространства, чтобы ничего не упустить и ничего не забыть. И до сих пор не способен делать это машинально, автоматически. Смогу ли я когда-нибудь приспособиться? Теперь я вспоминаю, что один из моих корреспондентов, Стивен Фокс, писал мне:

«Намного хуже потери восприятия глубины пространства было для меня возникшее ограничение ширины поля зрения. Я постоянно набиваю синяки на правой руке, так как все время задеваю о дверные косяки, ибо мой мозг воспринимает уполовиненное поле зрения, словно я продолжаю обоими глазами видеть всю панораму пространства. Я часто смахиваю правой рукой предметы со стола. Это ограничение продолжает мешать мне и по прошествии двадцати двух лет односторонней слепоты – особенно на запруженных станциях метро, когда люди вдруг меняют направление движения и оказываются справа от меня. Это приводит к столкновениям и неловким ситуациям.

Гринвич-авеню (как, впрочем, и остальной внешний мир) остается для меня улицей, полной опасностей (реальных и воображаемых) не менее, чем во время моей первой прогулки после кровоизлияния десять недель назад. Люди проносятся мимо. Многие либо разговаривают по мобильному телефону, либо на ходу набирают сообщения. Они сами фактически слепы и глухи ко всему, что происходит вокруг них. Другие ведут на невидимых длинных поводках крошечных, как насекомые, собак, и я рискую наткнуться на эти поводки и попасться как в силки. Под ногами, ниже моего поля зрения, катаются дети на самокатах. Подстерегают меня и другие опасности: канализационные люки, решетки и пожарные гидранты. Внезапно открывающиеся двери, мотоциклисты, доставляющие пиццу, – вся эта уличная сцена словно создана для того, чтобы не оставить безработными травматологов. Я не отваживаюсь выходить на улицу один, и, к счастью, друзья меня не бросают. Они всегда ходят со мной, служа поводырями и охраняя с правой стороны. Сейчас я уже не мечтаю снова сесть за руль.

Идя по улице, я стараюсь держаться правой стороны тротуара, чтобы не сталкиваться с людьми, но это не всегда возможно, так как улица запружена народом и я не всегда волен решать, где мне идти. Я часто теряю вещи на моем письменном столе – то очки для чтения, то ручку, то незаконченное письмо, – если кладу их по правую руку от себя.

И тем не менее (как сказано в книге Фрэнка Брейди «Уникальное зрелище: зрение одним глазом») почти все из тех, кто потерял один глаз, приспосабливаются к этой потере. Это происходит легче, когда человек молод, если потеря зрения происходит постепенно или второй глаз хорошо видит. (Увы, я не соответствую ни одному из этих критериев.) Большинству людей со временем удается снова начать жить полноценной жизнью. Это возможно, подчеркивает Брейди, если они постоянно не теряют бдительности и заставляют себя сознавать потерю одной половины визуально воспринимаемого пространства.

Возможно, в будущем и я смогу полностью приспособиться к односторонней слепоте, но пока что до этого далеко. Со мной то и дело происходят всякие нелепости. Возвращаясь недавно с прогулки с моим другом Билли, я внезапно потерял его в лифте. Повернувшись вправо, я увидел какого-то человека и принял его за Билли. Потом я понял, что это какой-то незнакомец, причем он тоже выглядел встревоженно, так как увидел, что я пристально и недоуменно рассматриваю его в упор. Видимо, он решил, что я сумасшедший. Только повернувшись еще дальше вправо, я увидел Билли, который стоял слева от незнакомца.

Пять минут спустя, когда мы оказались в моей квартире и я повернулся, чтобы поставить чайник на плиту, Билли снова исчез. Безмерно удивившись, вскоре я обнаружил его там, где оставил. Он продолжал стоять, где стоял, но мой поворот отбросил его в слепую область – в мое визуальное и ментальное «никуда». Меня в который раз удивило, что это может происходить почти моментально, вопреки памяти и здравому смыслу. Каждый раз, когда это случается, исчезновение людей и предметов является для меня полной неожиданностью.

Время покажет, смогу ли я приспособиться к моему новому положению. Возможно, кровоизлияние рассосется и в правом глазу хотя бы частично восстановится периферическое зрение. Пока же в правой половине поля зрения и в соответствующем участке моего мозга налицо пустота, о существовании которой я не имею и не буду иметь осознанного чувственного представления. Я вижу, как люди и предметы продолжают «растворяться в воздухе» и «появляться ниоткуда». Эти выражения перестали быть для меня метафорами и приобрели буквальный смысл, точно описывая ощущение небытия и отсутствия в пространстве.

Глаз разума

В какой мере мы являемся авторами и творцами собственного опыта? Насколько наш чувственный опыт предопределен строением мозга и органов чувств, с которыми мы рождаемся на свет, и насколько мы сами формируем функции мозга при помощи чувственного опыта? Неожиданный свет на этот вопрос могут пролить последствия такой глубокой сенсорной утраты, как слепота. Ослепнуть, особенно в зрелом возрасте, – это значит столкнуться с ошеломляющим вызовом: надо найти новый способ жить, выработать новый способ упорядочения окружающего мира, так как старый способ оказался полностью разрушенным.

В 1990 году мне прислали потрясающую книгу под названием «Прикосновение к камню: опыт слепоты», написанную английским профессором богословия Джоном Халлом. Халл родился отчасти зрячим, но в возрасте тринадцати лет у него развилась катаракта, и четыре года спустя он полностью ослеп на левый глаз. Зрение правого глаза оставалось относительно сносным до тридцатипятилетнего возраста, но затем и оно стало резко ухудшаться, и Халлу пришлось пользоваться все более сильными очками и делать записи все более крупным почерком. В 1983 году в возрасте сорока семи лет Джон Халл окончательно ослеп.

«Прикосновение к камню» – это дневник, который он диктовал в течение трех последующих лет. Книга полна проницательных наблюдений, касающихся возвращения к жизни слепого человека, но для меня самым поразительным явилось описание того, как после наступления слепоты он пережил постепенное ослабление зрительного воображения и памяти, вплоть до полного их исчезновения (за исключением разве что сновидений). Это состояние Халл назвал «глубинной слепотой».

Под этим термином Халл понимал не только потерю зрительного воображения и визуальной памяти, но и потерю потребности что-то видеть, – для него утратили всякий смысл такие определения, как «здесь», «там» или «внешность». Исчезло ощущение того, что окружающие предметы имеют какой-то облик или видимые характеристики. Он не мог ни вспомнить, ни вообразить, как выглядит цифра 3, если не рисовал ее в воздухе пальцем. Иначе говоря, он мог сконструировать двигательный, но не визуальный образ цифры.

Сначала Халл был сильно этим удручен: он не способен был вызвать в памяти лица жены и детей, не мог представить себе любимые прежде виды ландшафтов или городских кварталов. Но по прошествии времени он научился принимать это с замечательным хладнокровием, решив, что это естественная реакция организма на потерю зрения. Более того, он вдруг почувствовал, что утрата способности к визуальному воображению создает предпосылки для более полного развития и усиления других чувств.

Через два года после того, как он ослеп, Халл утратил способность к визуальному воображению настолько, что сравнялся в этом с людьми, слепыми от рождения. С религиозной истовостью, пользуясь подчас языком и выражениями Иоанна Крестителя, Джон Халл полностью погрузился в состояние глубинной слепоты, примирился с ней и радостно ее принял. Он пишет о глубинной слепоте, как об «аутентичном и автономном мире, имеющем право на самостоятельное существование. Научиться видеть всем своим телом – это значит научиться наивысшей концентрации человеческих способностей».

«Видеть всем телом», по Халлу, означает переключить внимание и сделать упор на другие чувства, в результате чего эти чувства наполняются богатством и силой. Так, Халл пишет, например, что шум дождя, прежде никогда особо не привлекавший его внимания, может теперь очертить для него целый пейзаж, поскольку звук дождя на дорожках парка отличается от шума на лужайке или от шума капель, падающих на кусты или на забор, отделяющий сад от дороги.