По найму - Лесли Хартли

В случае необходимости Ледбиттер легко сбрасывал путы прежних убеждений и отдавался новому порыву, а потому, решил он, Бог с ней, с честной игрой, пусть уж леди Франклин порадуется — но это возможно, если она выйдет замуж за негодяя Хьюи, что, между прочим, во многом зависит от того, пошлет или не пошлет он, Ледбиттер, это самое письмо.

Воображая леди Франклин в несчастье, да еще по его собственной вине, Ледбиттер сам начинал расстраиваться, а ее образ таял, исчезал, растворялся. Но когда он думал о счастливой леди Франклин (не важно, что это было за счастье и какой ценой приобретено), она послушно являлась на зов его воображения и в том самом облике, в котором ему хотелось. Правда, все эти образы были вариациями на все ту же тему: леди Франклин — его жена. Если бы только рассказать ей, что она для него значила! Но он не мог этого сделать, что добавляло ложку дегтя в бочку меда его фантазий. Тогда в Ричмонде он упустил свой шанс — не сумел совладать с приступом немоты, — и боялся, что, случись им встретиться еще раз, с ним произойдет то же самое.

— Вы задремали, сэр!

Его секретарь неизменно обращался к нему «сэр».

— Серьезно, Берт? Вообще-то иногда со мной это случается.

— И хорошо, что случается, иначе вы бы давно уже оказались в больнице.

— Ну ладно, хватит об этом.

— Я только повторяю, что говорят все. Вы так много работаете...

— Послушай, Берт, кто здесь хозяин — ты или я?

— Извините, сэр.

— В общем, чтоб я больше этого не слышал! Сколько раз говорить об дном и том же. Никто не звонил?

— Звонили.

— Кто?

— Леди Франклин, сэр.

— Леди Франклин? Что она хотела?

— Чтобы вы были шофером у нее на бракосочетании.

— Это точно? Почему же ты мне ничего не сказал?

— Я не хотел вас будить, сэр.

— Опять ты за свое! Она сама звонила?

— Да. Во всяком случае, голос был женский. Я сказал, что вы отдыхаете, а она сказала: «Ну тогда не надо его беспокоить».

— А ты и рад стараться. Она что, очень торопилась?

— Нет, сэр, она поинтересовалась, как у вас дела, и просила передать вам привет. И еще она спрашивала, как поживает ваша семья.

— Моя семья? Ну и что ты ответил?

— Я сказал: «Все живы-здоровы!» На всякий случай. Я решил, что она вас с кем-то перепутала, но зачем ставить клиента в дурацкое положение.

— Молодец! Но все равно напрасно ты меня не разбудил. Мне нужно ей кое-что передать... Кстати, она не сказала, когда это самое бракосочетание?

— Точной даты не назвала. Говорит, недели через две.

— Ты с ней что-то долго беседовал, я погляжу!

— В общем-то, да. Кроме того, она сказала, что ей понадобятся еще три-четыре машины.

— Ну а ты что?

— Я сказал, что вы сможете это устроить.

— Придется. Хорошо бы только знать, когда именно все это будет. Кстати, ты уверен, что звонила леди Франклин? Ты, часом, не обознался? Замуж выходят многие, с женщинами это случается сплошь и рядом.

— Нет, она назвалась. Она ведь из наших лучших клиентов?

— Во всяком случае, раньше была... Ну ладно, хватит об этом. Уже половина седьмого, тебе скоро пора спать. Спасибо за службу.

Секретарь ушел, и Ледбиттер остался один.

М-да! Одно дело — разговоры о бракосочетании и совсем другое — само бракосочетание.

Что касается разговоров, то его воображение играючи расправлялось с ними, но что, спрашивается, делать с фактом, пускай даже без точной даты? Чувствуя, как фантазия вянет, гибнет, Ледбиттер пустился на старую уловку влюбленных: он попытался вообразить, что ему отвечают взаимностью, и тем самым хоть немножко погреться отраженным теплом своей любви. Но у него ничего не вышло: все это слишком походило на улицу с односторонним движением — обратного хода у его чувств не было.

Когда иллюзии уходят, они уходят безвозвратно. Лишившись своих иллюзий, Ледбиттер пал духом. Чтобы как-то утешиться, он пошел по проторенной дорожке: для этого надо было подумать о чем-нибудь приятном, например, о своем финансовом положении. Слава Богу, его банковский счет не был химерой и не зависел от его настроения. Сосредоточившись на этой приятной абстракции, которая никак не обретала зримые конкретные формы, — цифры, одни только цифры! — он почувствовал, что настроение улучшается. На душе заметно полегчало, вернулась уверенность в себе — он снова ощущал себя полноправной личностью, он снова обладал реальной властью. В свое время при мысли о том, что у него нет ни гроша, на душе начинали скрести кошки, чужая собственность приводила его в уныние. Даже комната, в которой он жил, угнетала его именно потому, что принадлежала не ему, а кому-то другому. Но теперь у него был свой счет в банке, и не беда, что его собственность ограничивалась автомобилем — у него были деньги, а стало быть, возможность приобретать! Он шел по улице, видел дом и знал, что если очень захочет, может купить в нем окно, балкон, печную трубу, наконец. Он смотрел по сторонам и приобретал, приобретал, испытывая при этом райское блаженство. Что и говорить, такая забава грозила превратиться в манию, но все равно лучше воображать себя совладельцем того, что попадалось на глаза, чем предаваться мечтаниям о леди Франклин, — в первом занятии была хоть какая-то доля реальности, эта мечта могла воплотиться в поступок, став явью. Иное дело леди Франклин. О ней нечего было и мечтать. Она принадлежала Хьюи.

Итак, он сосредоточился на своем банковском счете, и мысль о том, что он теперь собственник, человек с положением, стала приятно согревать душу. Но затем вдруг нагревание ни с того ни с сего прекратилось — чуть ли не со щелчком, как в электрокамине, когда положенная порция тепла уже выдана и надо опустить еще один шиллинг. Слегка опешив, Ледбиттер стал нашаривать эту воображаемую монетку, но — точь-в-точь как порой бывало с реальными шиллингами — ничего не нашел.

Тогда-то он и задал вопрос, который раньше показался бы ему смехотворным: что толку радоваться своим накоплениям, если ими не с кем поделиться? Надо обязательно делиться с другими тем, что у нас есть, учила леди Франклин (не пожелавшая, правда, поделиться своим драгоценным Хьюи), — от этого, дескать, мы становимся только богаче. Раньше Ледбиттер эту теорию не одобрил бы. Что такое делиться? Делиться — это значит уменьшать вдвое, вычитать, терять. Ему же всегда хотелось приобретать — побольше и побыстрей. Но теперь он вдруг понял: все, что приобретается для потребления в одиночку, теряет ценность, становится тяжким бременем, как неудачная женитьба. От этого нет никакой радости. Все равно, что пить не с друзьями, а наедине с собой. Да нет, в сто раз хуже... Его прежнее желание утвердиться в глазах окружающих (и тем самым и в своих собственных) в качестве состоятельного человека потеряло былую привлекательность. Он вдруг понял, что, пока не отыщется кто-то, с кем он сможет разделить то, что у него имеется, он будет чувствовать себя нищим, как церковная мышь.

Он устало оглядел комнату и не увидел ничего такого, чем и впрямь можно было с кем-то поделиться. Считая прошлое балластом, он жил в настоящем — и в будущем и не хранил никаких сувениров. Нож, вилка, бритва, расческа, зубная щетка, помазок — раньше ему вполне этого хватало: их можно было украсть, но попробуй ими поделиться! Да и теперь, не считая одежды, все его личные вещи сосредоточились в ванной. Там он всегда отдыхал душой, ибо мог расслабиться, избавиться от гнета плоти — что и делал с энтузиазмом: каким бы усталым он ни был, у него всегда находились силы принять ванну. Без какой-то конкретной цели (вернее, из смутной потребности ощутить себя в родной обстановке, увидеть что-то близкое, свое — не важно, что это всего лишь губка, мыло, зубная щетка) он встал и пошел в ванную. На глаза ему попался телефон, его единственный друг. Но и телефон ему не принадлежал — он арендовал его у государства. Зато рядом с телефоном висела рамка для фотографий, в которой теперь было расписание поездок — вот она, его личная, неотъемлемая собственность! А вдруг Клариса по-прежнему помнит о нем? Чем думать и гадать, лучше все поскорее выяснить самому.

ГЛАВА 22

Найти Кларису оказалось непросто. С того дня, как он ушел, хлопнув дверью, она несколько раз меняла адрес. К тому же у нее была другая фамилия. Это его не смутило: в свое время — еще до их романа — она побывала замужем. Поиски затянулись, и машина оказалась очень кстати. Ей не часто случалось колесить по таким грязным и кривым улочкам. Сверкающая черным лаком, вымытая так, что в нее можно было смотреться, как в зеркало, ослепительно сияющая хромированными частями, в этих трущобах она казалась существом потустороннего мира, как ее хозяин, выходивший из нее с невозмутимо элегантным видом. Божество в автомобиле! Он шел наводить справки, а машину облепляла детвора. Они смотрели на нее, разинув рты, осторожно трогали ее, поглаживали, а кто-то благоговейно читал вслух номер. Когда же Ледбиттер возвращался, они отступали на безопасное расстояние, по-прежнему не сводя глаз с автомобиля.