Гибель Марса - Михаил Белозеров

  -- Едем! - сказал я, подбегая к Лехе.

  Он не шевельнулся. Я помахал рукой у него перед глазами. Он даже не моргнул, словно был мертв.

  -- Леха! - я испуганно встряхнул его за плечо. - Едем!

  Он очнулся и как ни в чем ни бывало полез в свою опаленную нибелунши "тигверу", которая после всех злоключений из легкомысленно розовой стала какой-то серо-буро-малиновой, грудастые и брудастые девицы на капоте исчезли, а багажнике зияли дырках от пистолетных пуль. Красные колеса стерлись до черноты, колпаки же напрочь отсутствовали. Леху трясло, хотя мне показалось, что он еще не совсем пришел в себя и не понимал, что произошло на бензозаправке.

  Минут пять мы ползли, как черепаха, и то умудрились сбить пару мусорных бачков и погнуть указатель перехода. Сзади раздался взрыв. У "дживы" кончилось горючее, и он упал, уничтожив за одно и бензозаправку, и туалет с пожелтевшими гривнами. После этого Леха остановился и спросил:

  -- Что это было?

  -- "Джива", -- объяснил я.

  Леха заплакал. Он рыдал в два ручья. Слезы текли по его шарообразному лицу и с подбородка капали прямо приборную доску.

  -- На, выпей... -- я протянул ему бутылку водки, которую предусмотрительно прихватил у Катажины из холодильника.

  Он приложился так, словно это была обычная вода. Когда в бутылке осталась одна треть, я сказал назидательно:

  -- Не вылакай все...

  Только тогда Леха перевел дыхание и со словами:

  -- Это последняя моя авантюра! -- вернул божественный нектар мне.

  -- Свежо предание, -- сказал я, -- но верится с трудом...

  Леха нервно засмеялся.

  -- Я больше не участвую в заварушках! Женюсь! Даже Иисус был женат! Наделаю детей и буду сидеть на лужайке!

  Однажды на Земле Леха решил, что ему вредно смотреть телевизор - целый год он его только слушал, но и все равно не набрался ума.

  -- Ты уже один раз пробовал, -- напомнил я, оглядываясь с тревогой.

  Остовы зданий прямо перед нами напоминали брошенные города древности. Если бы только не гарь, не пепел и не тонкий, сладковатый запах тлена. Преобладали черно-серые тона. Солнце едва пробивалось сквозь дымы, а небо, как и в доисторические времена, стало розовым.

  -- Что ж делать! - горячо и так искренне, что я поверил, воскликнул он. - Буду терпеть любую жену!

  Слева приятным зеленым пятном тянулось Ваганьковское кладбище. Справа - район Трехгорного вала, разрушенные каким-то странным квадратно-гнездовым способом: уцелевшие кварталы чередовались со сплошными руинами, над которыми поднимались удушливый дым и копоть.

   Население отсутствовали. Иногда мелькали какие-то подозрительные тени. Трудно было понять, кто это: то ли люди, то ли звери, шныряющие на пепелищах. Пропали даже вездесущие шитики.

  Дома вокруг Баррикадной были целыми, зато перекресток перед мостом оказался забитым сгоревшими машинами. Насторожило то, что по краям чадили две "бешки", а на противоположных крышах домов торчало оперение сбитого "титана".

  -- Засада! -- Леха выругался, сдал назад и, энергично вращая руль, вывернул на Грузинскую. -- Я слышал о таких ловушках: пара-тройка снайперов и гранатометчики напрочь запечатывали перекресток, уничтожая все живое окрест.

  -- Думаешь, камены?

  -- А ты сам посмотри! -- он притормозил.

  Я заглянул в ближайшую машину. Кто еще, как ни камены, способны были убивать рядовых граждан Марса. Человек сидел, откинувшись на спинку. Вместо левого глаза у него была черная дыра. На кончике носа висела здоровенная капля запекшийся крови. Лицо человека было таким белым, словно его намазали краской.

  Площадь и мост прекрасно просматривались с высоток, стоящие в глубине за мостом.

  -- Оттуда и лупили, -- сказал Леха. - Поехали, а неровен час и нас подстрелят.

  По Грузинской мы сумели проехать не больше квартала. Вдруг из Кривоколенного переулка высунулся тупорылый "гирвас". Хорошо, Леха, объезжая брошенные машины и преодолевая ухабы, двигался очень медленно. Он ударил по тормозам, и мы упали на сидения, притворившись мертвыми. На фоне всеобщего раздрая и десятка застывших на тротуарах и обочинах машин различных марок наша обожженная, помятая и грязная "тигвера" не выделялась ничем. Однако это не спасло. Все дальнейшее произошло, как в дурном сне.

  "Гирвас" вплыл на Грузинскую и направился в нашу сторону. Это была не полицейская машина, то есть не привычно желтого цвета, а маскировочного - серого, в голубоватых разводах. Я уже решил было, что нахальный комиссар Ё-моё явился по мою бессмертную душу, чтобы сделать укол и утащить на очередной грабеж, как в "гирвасе" откинулся колпак, камен-стрелок в шлеме высунулся и стал внимательно разглядывать нашу "тигверу".

  Я слышал, как у Лехи лязгают зубы. Да и сам чувствовал себя по уши в дерьме.

  "Гирвас", тихо жужжа, приближался все ближе и ближе. Притворяться мертвыми было бессмысленно - все машины, которые мы до этого видели, были без водителей и пассажиров, или от них остались одни головешки. Мы же с Лехой по сравнению с ними - были чистенькими и свежими, как огурчики. Ясно было, что камен-стрелок "гирваса" нас вычислил. Вопрос заключался в том, будет ли он разбираться, кто мы такие, или ударит сразу. Хотя обычно "гирвас" не имел подвесок и стало быть оружия, но у этого под брюхом торчал обыкновенный пехотный пулемет - тоненький и безобидный на вид. Для нас с Лехой и этого было вполне достаточно. К тому же от волнения я совершенно забыл об альдабе, а даже если бы и помнил, то рисковать бы не стал, кто знает - сработает он на этот раз или нет. Поэтому нам осталось одно - действовать чисто интуитивно: когда "гирвас" приблизился настолько, что стало ощутимо, как работают его двигатели, мы, не сговариваясь, как зайцы, прыснули в разные стороны. Леха -- в Конюшенный переулок, а я - через дорогу в сторону киноцентра "Третья планета". Пулемет застрочил на секунду позже. По сравнению с танком его звук показался мне игрушечным и несерьезным. Я даже замедлил бег и преспокойно успел завернуть за угол дом, прежде чем пули ударили вслед: "Ту-ту-ту-ту..." Похоже было, что в первый момент камен-стрелок растерялся. Стена напротив украсилась фонтанчиками пыли. Я хорошо знал этот район, потому что у нас здесь был рабочий офис, где находились технические службы. Мне надо было добежать до металлической калитки. Там сидел дядя Вася Садовничий, который открыл бы ее. Я бы махнул в прохладные подвалы, где стояли печатные машины, а там мне сам черт не брат.

  Однако до калитки добежать я так и не успел. Конечно, "гирвас" и во второй раз промахнулся, потому что проскочил переулок, но быстро съел всю фору, которую дал мне, и третья очереди была прицельной. Окажись она на уровне моей головы, дело было бы сделано. Но даже той очереди, которую дал "гирвас", оказалось достаточно - я словно споткнулся и решил, что убит, потому что полетел через плечо и растянулся на асфальте. Секунды казались вечностью. Единственная мысль: "Если даже ранен, все равно убегу" крутилась у меня в голове.

  Но убежать я не успел. "Гирвас" был тут как тут: он застыл на уровне третьего этажа, и камен-стрелок, торжествуя, выбирал, куда ударить - ствол пулеметика завораживающе качался из стороны в строну.

  Тогда я, защищаясь, поднял руку. Ей богу, я даже ни о чем не подумал: в том месте, где до этого находился "гирвас", его уже не было. То есть с того момента, когда я поднял руку, до того момента, когда "гирвас" испарился, не существовало никакого промежутка времени. Не было даже калачарки - бурлящего кома энергии. Альдабе сработал не так, как у цекулов на болоте. "Гирвас" просто исчез, растаял в голубовато-розовом марсианском небе. Впрочем, если даже это было действие альдабе, точнее, чоппера, то я не имел ни малейшего понятия, как он - альдабе или чоппер -- действует.

  Я сел и тупо посмотрел на свои ладони - чертова жизнь! я устал удивляться -- ладони как ладони: может быть, только правая краснее и горячее левой, и больше ничего, а потом уставился в переулок, в конце которого мыкался перепуганный Леха. Сильная усталость овладела мной. Хотелось к чему-нибудь привалиться и поспать. Мои колени и руки были в мелких порезах, но я не чувствовал боли. Честно говоря, мне было на все наплевать. Все эти войны, политика, даже моя работа - не имели ко мне никакого отношения. Я был песчинкой, молекулой, затерянной в просторах вселенной, меня хотели убить. Мне это совершенно не нравилось.

  -- Здорово ты его! -- услышал я восхищенный голос Лехи, который, прихрамывая, пересек улицу и осторожно присел рядом.

  -- А... -- протянул я, - конечно, здорово...

  Мне ничего не хотелось обсуждать. Только что я убил человека или даже двух, и на душе было противно. Леха все понял.

  -- Пошли, -- сказал он, грустно хлюпая носом, -- надо сваливать отсюда, пока еще кто-нибудь не появился.

  Мы поплелись на Грузинскую, сели в нашу "тигверу", которая показалась нам самой милой, родной и безобидной машиной в мире, и покатили дальше.