В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках - Уильям Мак Нил

В долгосрочном плане стандартизация оружия многих тысяч солдат привела к некоторой закостенелости рынка. Стоило армии перейти на единый вид вооружения, как его совершенствование становилось многократно более дорогостоящим делом, чем ранее, при одновременном использовании десятков различных типов. Другая сторона проблемы заключалась в том, что действительно важные изменения в существующей конструкции могли привести к нарушению уже устоявшихся моделей муштры, обучения и снабжения — стоит только вспомнить 42 приема в процессе заряжания ружья… В результате скоротечный в XV–XVII вв. процесс совершенствования стрелкового оружия почти замер после 1690 г., когда изобретение штыка с кольцевой насадкой позволило совместить стрельбу с холодным оружием для защиты от конницы, упразднив, таким образом, пикинеров[168].

Стоит указать, что к тому времени ружья европейских армий достигли удовлетворительного уровня надежности, простоты[169] и действенности, так что совершенствование стало более трудоемким, нежели ранее. Однако, как уже указывалось выше, основной причиной застывания стрелкового оружия на определенном техническом уровне был выбор в пользу преимуществ единообразия, а не дорогостоящего перевооружения всей армии. Этот рациональный подход был подкреплен приверженностью старым добрым видам оружия и повседневной деятельности. Таким образом, здравый смысл и чувство слились, сделав английский мушкет образца 1690 г. и известный по прозвищу «Смуглянка Бесс» стандартным оружием британской армии до 1840-х. За весь этот период данный мушкет претерпел одно малозначительное совершенствование[170]. Другие армии Старого Света были столь же консервативны. Вдобавок, поскольку пехота оставалась определяющей силой на полях сражений целого исторического периода, стабилизация пехотного вооружения имела последствием устоявшийся характер тактики, обучения и других сторон военной жизни.

Как мы убедимся в следующей главе, стабилизация никогда не была окончательной, однако ясно видно, что как только модели обучения и управления принца Мориса утвердились в Европе, великая волна изменений в европейском методе управления организованным насилием, рассматриваемая в предыдущей и данной главах, завершилась.

Мы можем подытожить все вышесказанное следующим образом: с появлением в XII в. на полях Италии пехоты, способной оспорить превосходство рыцарской конницы, начался процесс изменений. Городская милиция в XIV в. уступила место наемным профессионалам, и в городах Италии стала быстро развиваться модель политического управления постоянными армиями; процесс, начавшийся в первой половине XV в. был прерван французским и испанским вторжениями после 1494 г. Затем началось повторение итальянского развития в масштабах Европы по ту сторону Альп, достигшее в середине XVII в. уровня, сходного с управлением городов-государств Италии; налоговые поступления и военно-морские предприятия стали более или менее связанными между собой во Франции, Объединенных Провинциях и Англии. Однако в Северной Европе итальянский опыт был усовершенствован в двух важных отношениях: внедрением систематической и часто практикуемой муштры и подготовки, а также выстраиванием четкой командной структуры от верховного главнокомандующего (обычно, короля) до командующего отделением сержанта. Проявлений ревности и зависти в этой командной структуре полностью искоренить не удалось— но ореол богопомазанности венценосных особ сделал политику «разделяй и властвуй», проводимую венецианскими и миланскими правителями невостребованной в других регионах Европы.

Стабильность дома означала мощь за рубежом. В самой Западной Европе современные армии находились приблизительно на одном уровне. Потому и нарушения равновесия сил носили характер местных и временных возмущений, которые дипломатия была способна урегулировать. На окраинах европейских театров действий результатом было систематическое территориальное расширение— в Сибири, Индии или Америке. Расширение границ вызвало к жизни расширение торговых сетей, увеличение налоговых поступлений в Европе и сделало содержание военных учреждений менее обременительным.

Тем самым Европа вошла в самоусиливающийся цикл, где вооруженная сила пробивала дорогу экономической и политической экспансии, а колониальные приобретения, в свою очередь, позволяли создавать и содержать новые армии и флоты за счет других народов и стран мира.

Современная мировая история зафиксировала этот факт и обратилась к следующему — что технические и организационные усовершенствования европейского метода управления вооруженным насилием не остановились, несмотря на точность и мощь, достигнутые армиями континента в XVII в. Наоборот, они продолжились, позволив странам Старого Света обогнать другие государства настолько, что в XIX в. глобальный империализм стал для европейцев предприятием простым и прибыльным в такой же мере, сколь катастрофичным он был для обитателей Азии, Африки и Океании.

Рассмотрению этих изменений посвящены последующие главы книги.

Глава 5. Противоречивость европейской практики в деле бюрократизации насилия. 1700–1789

Монархи Европы добились поистине впечатляющих успехов в бюрократизации организованного насилия, сделав его определяющим фактором государственности в XVII и даже XIX веках. Необычно эффективный характер европейской государственной машины доказывался победами, которые державы Старого Света неумолимо одерживали в войнах против государств других континентов. Эти успехи благоприятствовали стабильному росту заморской торговли, что, в свою очередь, помогло европейцам значительно облегчить бремя содержания регулярных армий и флотов. Таким образом, европейские венценосцы (особенно, правившие на оконечности континента), оказались в необыкновенно выгодном положении, когда им не приходилось выбирать между хлебом и пушками. Они могли позволить себе и то, и другое, а их подданные (или хотя бы некоторая их часть) также получали возможность обогатиться.

Без сомнения, долгие урожайные годы и распространение сельскохозяйственных культур из Америки (прежде всего кукурузы и картофеля) значили для роста благосостояния первой половины XVIII века больше, чем любые шаги государства. Однако экономический рост за десятилетия относительного затишья после окончания в 1714 году Войны за Испанское наследство позволил расширить военно-политические границы монархий от Ирландии до степей Украины.

Но во второй половине XVIII в. стали очевидными новые подходы, шедшие вразрез со сложившимися военно-политическими стандартами. Одним из основных нарушителей равновесия между сельским и городским населением стал фактор быстрого роста численности населения после 1750 г. Во Франции и Англии выходцы из перенаселенных сельских районов уходили искать лучшей доли в города; малая часть их уплыла за океан, в Северную Америку[171]. Что делать со всевозрастающим числом сельских жителей, если пригодных для обработки свободных земель уже нет? — так можно сформулировать поистине критическую проблему, стоявшую перед властями в XVIII в. Народы Центральной и Восточной Европы, имевшие в своем распоряжении значительный запас пустошей, смогли позже разрешить эту проблему путем экстенсивного земледелия, не прибегая к требующим значительных затрат радикальным или инновационным методам. В Англии, Франции, Италии, Нидерландах и Германии (западнее Эльбы) обращение новых земель под земледелие требовало дорогостоящей и трудоемкой предварительной подготовки — удобрения, осушения, изменения состава почвы путем добавления песка или разрыхлителя. Напротив, рост населения в Восточной Европе в середине XIX в. не был проблемой — скорее он дал возможность распахать под зерновые бывшие пастбища и леса.

Разницу можно описать и в следующих словах: в 1750–1830 гг. рост населения в Восточной Европе не привел к изменениям в технике земледелия, повседневном укладе или общественных отношениях. Хотя объем экспорта местной продукции — зерновых, скота, леса и минералов— и возрос, однако не настолько, чтобы вызвать к жизни новые формы общественной организации. На западе же возникшее напряжение было значительно сильнее — деревня не могла обеспечить достаточное количество рабочих мест. Основная нагрузка ложилась на город; а когда тот не мог или не поспевал трудоустроить все большее число рабочих рук, то избыточные людские ресурсы могли переключиться на более хищнические способы обеспечения своего существования. Одни могли сделаться уполномоченными властями капитанами и командами каперских судов или завербовавшимися на службу солдатами; другие же действовали по собственной инициативе, пополняя шайки грабителей, пиратов или просто воров.