Уста и чаша - Чарльз Диккенс

Пока торжественно совершались эти танцевальные обряды, мистер Альфред Лэмл (нежнейший из супругов), подошел к стулу миссис Лэмл (нежнейшей из жен) и, опершись на его спинку, стал играть браслетом своей супруги. С этой легкою и небрежною игрой, как можно было бы заметить, отчасти не вязалось мрачное выражение лица миссис Лэмл, которая прошептала несколько слов в жилетку мистера Лэмла и в ответ, видимо, получила какое-то наставление. Но все это прошло легко и мимолетно и растаяло, словно дыхание на зеркале.

Как только было выковано последнее звено цепи — грандшен, незаметный автомат умолк, и все шестнадцать танцоров, пара за парой, стали прохаживаться среди мебели. Тупость Людоеда просто бросалась в глаза, ибо это благодушное чудовище, полагая, что доставляет удовольствие мисс Подснеп, без конца водило ее по комнате, рассказывая о каком-то состоянии стрелков из лука; а его жертва, возглавляя медленно движущуюся по кругу процессию из шестнадцати человек — нечто вроде похоронной карусели — шла, не поднимая глаз, и только однажды украдкой бросила на миссис Лэмл взгляд, полный глубокого отчаяния.

Наконец процессию разогнал сильный запах мускатного ореха, влетевший в двери гостиной наподобие выстрела; и в то время, как гостей обносили этой душистой пряностью, разведенной несколькими стаканами подкрашенного кипятку, мисс Подснеп вернулась на свое место рядом с новой подругой.

— О господи! — сказала мисс Подснеп. — Слава богу, кончилось! Надеюсь, вы на меня не смотрели?

— А почему бы не смотреть на вас, душенька?

— Ну, я ведь себя хорошо знаю, — сказала мисс Подснеп.

— Я вам скажу, что я о вас знаю, — возразила миссис Лэмл с самой обаятельной улыбкой, — вы застенчивы, и совсем напрасно, ведь вам нечего стесняться.

— Вот ма не стесняется, — отвечала мисс Подснеп. — У, ненавижу! Убирайся отсюда вон!

Эти слова были сказаны шепотом и относились к галантному Грампусу, который любезно и вкрадчиво улыбнулся Джорджиане, проходя мимо.

— Извините, милая мисс Подснеп, но я, право, не вижу… — начала было миссис Лэмл, но Джорджиана прервала ее.

— Если мы будем дружить по-настоящему (а я думаю, что да, ведь из всех только вы одна захотели подружиться со мной), то для чего нам все эти ужасы? Ведь это ужасно — быть мисс Подснеп, да еще и называться так. Зовиет меня Джорджианой.

— Милая Джорджиана… — снова начала миссис Лэмл.

— Вот спасибо, — сказала мисс Подснеп.

— Простите, милая Джорджиана, я все-таки не понимаю, зачем же вам стесняться, душенька, только из-за того, что ваша матушка не застенчива.

— Неужели правда не понимаете? — спросила мисс Подснеп, в волнении перебирая пальцами и то робко поглядывая на миссис Лэмл, то снова опуская глаза. — Так, может, мне нечего бояться?

— Милая моя Джорджиана, напрасно вы так полагаетесь на мое скромное мнение. Ведь это даже и не мнение, душенька, я просто сознаюсь в своей глупости.

— Нет, вы не глупы, — возразила мисс Подснеп. — Вот я так вправду глупа, и как бы вам удалось со мной разговаривать, если бы вы сами были такая?

Совесть слегка кольнула миссис Лэмл, и она слегка покраснела при мысли, что сумела добиться своего; она послала милой Джорджиане самую обворожительную улыбку и игриво-ласково покачала головой. Не то чтоб это что-нибудь значило, но Джорджиане, как видно, пришлось по душе.

— Я хочу сказать, — продолжала Джорджиана, что маме так легко даются все эти ужасы, и папе тоже они легко даются, да и везде столько всяких ужасов, то есть везде, где мне приходится бывать, — им легко, а мне как раз этого не хватает, я этих ужасов просто боюсь, так, может, я оттого и… я очень плохо говорю, даже не знаю, поймете ли вы меня?

— Отлично понимаю, милочка Джорджиана! — начала миссис Лэмл, пуская в ход всякие ободряющие ужимки, как вдруг молодая особа опять откинула голову к стене и зажмурилась.

— Ох, опять ма подцепила какого-то с моноклем в глазу! Я знаю, она хочет вести его сюда! Ох, не надо, не надо! Он будет моим кавалером, этот, с моноклем в глазу! Ох, что мне делать, что мне делать!

На этот раз восклицания Джорджианы сопровождались топаньем по паркету, что выражало полное отчаяние. Но не было спасения от величественной миссис Подснеп, за которой выступал легкой иноходью незнакомец, прищурив один глаз до полного отсутствия, а другим, застекленным и обрамленным, засматривая сверху на мисс Подснеп; и, словно различив ее на дне колодца, он извлек ее оттуда и удалился иноходью вместе с ней. И тут узник за фортепьяно заиграл что-то тоскливое, выражавшее его порывания на свободу, шестнадцать пар проделали те же меланхолические движения, и иноходец повел мисс Подснеп на прогулку среди мебели, словно выдумав что-то совершенно новое и оригинальное.

Тем временем какой-то господин с очень скромными манерами нечаянно забрел к камину, где старейшины племен совещались с мистером Подснепом, и сделал в высшей степени бестактное замечание: не более и не менее как упомянул о том обстоятельстве, что за последнее время на улицах Лондона умерло от голода десять человек. После обеда это было совершенно некстати. И для ушей молодой особы совсем не годилось. Просто неприлично было об этом говорить.

— Я этому не верю, — сказал мистер Подснеп, правой рукой отбрасывая это сообщение за спину.

Скромный господин выразил опасение, что факт следует считать доказанным, поскольку существуют протоколы следствия и полицейские ведомости.

— Значит, сами они и виноваты, — решил мистер Подснеп.

Вениринг и прочие старейшины одобрили такой выход из положения. Он разом положил конец спорам и открыл широкий простор для выводов.

Человек с очень скромными манерами доложил, что если судить по фактам, то голодная смерть, кажется, была навязана виновникам, — они, по своей дурной привычке, делали жалкие попытки бороться, позволили бы себе даже отдалить конец, если б могли, — в общем, не соглашались умереть с голоду и не умерли бы, если б это было приемлемо для всех сторон.

— Нет ни одной страны на свете, — багровея от гнева, сказал мистер Подснеп, — где о бедных заботились бы с такой предусмотрительностью, как у нас.

Скромный человек был готов с этим согласиться, но, быть может, дело от этого только становится хуже, поскольку это показывает, что где-то и в чем-то делаются ужасные ошибки.

— Где же? — спросил мистер Подснеп. Скромный человек намекнул, что не лучше ли будет постараться, и очень серьезно, отыскать, где именно.

— Да! — сказал мистер Подснеп. — Легко сказать «где-то», но не так легко сказать «где»! Но я вижу, к чему вы клоните. Я с первых слов это понял. К централизации. Нет! Никогда на это не соглашусь. Это не по-английски.

Одобрительный шепот поднялся среди старейшин, словно они говорили: "Тут вы его прижали! Держите его!"

Насколько ему известно (скромный человек даже не стал спорить), он не имел в виду никакой «изации». У него нет и не было излюбленной «изации». Но его больше волнуют такие страшные случаи, чем слова, сколько бы слогов в них ни заключалось. Разрешено ли ему будет спросить, неужели смерть в нищете и забросе чисто английское явление?

— Вам, я полагаю, известно, сколько в Лондоне населения? — спросил мистер Подснеп.

Скромный человек полагал, что это ему известно, но он полагал также, что это не имело бы никакого значения, если бы законы исполнялись как следует.

— И вам известно, то есть по крайней мере я на это надеюсь, что по воле Провидения бедные всегда должны быть с нами? — строго спросил мистер Подснеп.

Скромный человек тоже выразил надежду, что ему это известно.

— Рад это слышать, — значительно произнес мистер Подснеп. — Рад это слышать. Это вас научит быть осмотрительнее и не идти против бога.

В ответ на эту неумную и богохульную, при всей ее избитости фразу, скромный человек сказал — в чем мистер Подснеп был не виноват, — что он, скромный человек, такого невероятного поступка не сделает и даже не боится этого, но…

Но мистер Подснеп почувствовал, что настало время вспугнуть кроткого человека и добить его окончательно.

— Я должен отказаться от этого тягостного разговора. Мне он неприятен. Меня он возмущает. Я уже говорил, что не допускаю таких случаев. Я говорил также, что если и бывают такие случаи, то виноваты сами пострадавшие. Не мне, — мистер Подснеп подчеркнул это «мне», словно намекая, что вы на это, может быть, и способны, — не мне отрицать то, что сделано богом. Полагаю, я не так самонадеян, и я уже говорил вам, в чем заключается воля Провидения. Кроме того, — продолжал мистер Подснеп, краснея до корней волос и с живейшим чувством личной обиды, — предмет разговора весьма неприятен. Я пойду дальше — скажу даже, что он омерзителен. Не такой предмет, о котором можно упоминать в присутствии наших жен и молодых особ, и я… — он закончил фразу взмахом руки, который говорил яснее всяких слов: "И я его стираю с лица земли".