Ложь - Тимоти Финдли

Сперва Лили обреталась в этой комнате с матерью, когда же Лили вышла замуж, а Мейзи Коттон умерла, номер 2А отошел мистеру и миссис Портер.

Лилин муж Франклин, как я уже писала, умер не то в 1968-м, не то в 1969-м. Никто из постояльцев, включая меня самое, не проявлял к Франклину Портеру особого интереса. По натуре тщеславный, черствый, он долго подозревался в незаконных махинациях, в 1965-м был осужден и сел за решетку. А в тюрьме умер, от рака. Юрисконсультская деятельность в какой-то корпорации обеспечивала ему недурственный доход.

Нельзя не признать, Лили держалась очень храбро. Тем летом, когда Франклина посадили, она вернулась в «АС» и дала своему стыду одну-единственную поблажку: весь сезон, в дождь и при солнце, не снимая носила темные очки. Ей тогда еще и сорока не было. Она не имела ни малейшего касательства к тем делам, что привели Франклина к гибели. А изъянов его эта преданная глупышка в упор не замечала, точно так же как впоследствии не замечала изъянов Колдера Маддокса. Когда дело касается мужчин, некоторые женщины страдают прямо-таки неизлечимой близорукостью. В выборе они сами не участвуют. Их выбирают. Лили всегда выбирал как бы один и тот же мужчина. Она ждала его появления, а поскольку чемоданы ее всегда стояли наготове, собранные, он уносил их в свою жизнь, а Лили шла следом. И теперь, как выяснится, она снова ушла.

98. Дверь номера 2А хоть и не стояла настежь, но была приотворена и словно приглашала открыть ее пошире.

Не знаю, что я ожидала найти. Наперекор всему надеялась увидеть Лили, возможно спящую. Когда мы с Мег последний раз видели ее, она оправлялась от шока и была на пути к глубокой скорби. И жаловалась на головную боль, снова и снова твердила: «Голова болит… ох как болит».

Однако с помощью спиртного и таблеток Лили в конце концов уснула. Последнее, что я видела, было ее усталое накрашенное лицо на подушке и пальцы, стиснувшие простыню, будто от застенчивости подтянутую к подбородку.

Теперь — настежь распахнув дверь — я увидела, что комната пуста. Ни Лили, ни чемоданов. Только комната — безусловно Лилина, — все ее причиндалы на своих местах: длинные шелковые шарфы, широкополые летние шляпы, мягкие мохеровые пледы, шеренги туфель, коробки с папиросной бумагой и записка, заткнутая за раму зеркала и пришпиленная лили-портеровской шляпной булавкой.

«Уехала, — прочла я. — Когда-нибудь вернусь. Лили».

Почерк не Лилин. Достаточно глянуть на первую страницу моей тетради, чтобы убедиться: записку написала не Лили. Ее витиеватые росчерки в записке упростились, да и подобная стилистика тоже совершенно ей не свойственна.

Когда-нибудь вернусь… ничего себе!

Лили Портер в жизни бы так не написала. И не поняла бы, что это значит, хоть сто лет объясняй.

Я проверила комод. Часть одежды отсутствует. То же и в шкафу. Кой-чего недостает.

— Загляни в ванную, — сказал Лоренс. — На месте ли зубная щетка?

Нет, зубной щетки нет. И прочих туалетных принадлежностей тоже не видно.

— Подожди здесь, — сказала я. — Я спущусь к портье. Вдруг кто-нибудь видел, как она уходила.

Я направилась по ковру к двери, но на полдороге наступила на что-то маленькое и твердое.

Пуговица. Черная, простая.

Я подняла ее.

— Похожа на форменную. Как на куртке кадета, которую я носил когда-то.

— А шофером ты случайно не был? — спросила я.

Мысленно я видела эти пуговицы — большей частью незастегнутые — на куртке Кайла.

Лоренс молчал.

Я крепко зажала пуговицу в кулаке, стараясь, чтобы не развеялся образ Кайла — в холле, когда он пришел за миссис Маддокс.

— Пожалуй, это объясняет, почему он вспотел, — сказала я.

— Что?

— Если Кайл был здесь, паковал Лили и выносил ее из гостиницы.

— Паковал Лили и выносил ее из…

Я не слушала. Прошла к двери и выбралась в коридор.

— Лоренс, иди сюда.

Он подошел.

— Смотри, — кивком показала я.

Всего в шести футах от нас была лестница, которая вела вниз, к той самой затянутой сеткой двери, где я стояла, когда у меня впервые мелькнула мысль, что с Лили могло случиться что-то ужасное. С того места, где я стояла сейчас, я даже чувствовала запах лобелий.

— Мне все равно, что мы будем делать, — сказала я, глянув на Лоренса, — но нам необходимо найти Лили Портер.

99. Я не могла, не смела представить себе, что может означать ее исчезновение. Первым в списке возможностей, конечно, стояло похищение — похищение, сговор или смерть. Если Лили Портер похитили, то совершенно ясно, кто это сделал: Кайл. У него хватило бы силы унести Лили против ее воли. Что ни говори, вернувшись в холл, он выглядел изрядно растрепанным и явно вспотел. Но почему Лили забрали, я не знала.

Поверить в сговор потруднее. Если Лили согласилась уйти с Кайлом, доктором Чилкоттом и миссис Маддокс, то, выходит, на более раннем этапе она должна была согласиться и с убийством Колдера. В это я поверить не могла. Быть такого не может. Она совершенно лишена подобных задатков. Лоренс согласился.

Что до смерти, то этой возможности я страшилась больше всего, но представить ее себе была не в силах.

Мы с Лоренсом вернулись в Лилину комнату, закрыли дверь. Если существуют улики, способные приблизить нас к ответу, они наверняка где-то здесь.

Лоренс закурил. Гардины колыхались — нью-гемпширский тюль. Поскольку же они Лилины, то колыхались медленно. Лилины гардины не похожи на другие, их утяжеляют ракушки и бархатные ленты, ракушки подвешены к серебряным нитям.

Вся ее комната не похожа на другие. Краски здесь в большинстве приглушенные, розовые, серые, лиловые; викторианские драпировки коричневых и зеленых оттенков. Неуловимые ароматы сухих цветов, какие держат в вазах, и лепестков, заложенных в книги, пропитывают ее комоды и шкафы. Комната полна зримых криков и шепотов — всех знакомых нелепостей Лилиной персоны. Серьезные фотографии всех ее мужчин — никого из них уже нет в живых — и смеющихся женщин, которых я никогда не встречала и о которых она никогда не говорит; изящные, расписанные вручную шарфы из Музея Метрополитен и жуткие кепки пронзительно-розового цвета с ярко-синей надписью на козырьке «Пороки Майами»[26]. На туалетном столике стоит желтый пластиковый утенок, объявляющий: ЛИМОННЫЙ УТЕНОК! ВИНО С ИЗЮМИНКОЙ. Он красуется рядом с хрустально-серебряными флаконами для духов в стиле ар-нуво, с клеймом самого Тиффани[27] (я посмотрела).

Как вообще можно надеяться найти подсказки среди такой последовательной непоследовательности? Ведь подсказки как-никак выделяются на фоне того или иного знакомого окружения и словно бы кричат: «Мне здесь не место!» Что в комнате Лили Портер могло бы сказать такое? А тем паче крикнуть. В конце концов Лоренс проговорил: — У нас есть только записка. И я с тобой согласен, Лили никогда бы не написала «когда-нибудь вернусь». Это написал кто-то другой.

Он зашел в ванную, бросил сигарету в унитаз и смыл. Когда он вернулся, я сказала:

— Ее похитили. Я совершенно уверена.

— Да. Боюсь, что так.

— И увезли в «Пайн-пойнт».

— Да, — кивнул Лоренс.

— Господи, что же нам делать?

— Поехать и забрать ее оттуда.

100. Спустившись в холл, я мимоходом подслушала, как Лина Рамплмейер говорит с кем-то по телефону. Лине уже за восемьдесят, но еще не девяносто. Она курит черуты и носит парик, который придает ей вид этакой гибсоновской барышни[28], а улыбается так редко, что, заметив на ее лице улыбку, люди невольно думают: что-то здесь не так. Несмотря на свой почтенный возраст и солидный стаж в «АС», Лина отнюдь не состоит в Стоунхендже. Не хочет. Клаки ей не по душе. Когда я однажды спросила, не имела ли она в виду клики, она пробуравила меня взглядом и отрезала: «Я имею в виду клаки. Они все только и делают, что клацают по углам зубами: клак-клак! Благодарю покорно!»

Сегодня, когда я проходила мимо телефонной кабинки, она говорила с кем-то находящимся, по-моему, в Австралии.

— Не кричи! — кричала Лина. — Я не глухая, Кэролайн. Так ты идешь или нет?

Возникла пауза, во время которой она отвела трубку подальше от уха. Даже я слышала голос ее собеседницы.

— В котором часу? — крикнула та.

— В восемь! — крикнула в ответ Лина. — Танцы начинаются в девять! Я хочу быть там в восемь, чтобы занять приличный столик! И чтобы пропустить по стаканчику, пока не заиграла музыка!

К этому времени я уже очутилась в дальнем конце холла и собиралась выйти на террасу. Последнее, что я услышала, был громовой Линин вопль:

— Кончай вилять, Кэролайн! Или ты идешь на танцы, или нет!..

И приглушенное «да» Кэролайн.