Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

Виктору Николаевичу снилась Ильинка, какой она была до затопления. Снились ее белостенные избы, акации и жители, большинства из которых уже давно не было в живых. Сон был простой и ясный. Едет он на старом велосипеде вдоль плетней, из-за которых свисают в переулок золотые головы подсолнухов, на Барашево. Концы березовых удилищ елозят по теплой пыли, звенит на руле алюминиевый бидон.

Антону снилось… Впрочем, прилично ли заглядывать в чужие сны? Пусть отсыпаются с дороги.

Эти кладовые сновидений каждый год Мамонтовы увозили с собой на север. Но там, в районе вечной мерзлоты, они теряли свою чудесную особенность.

Утром их разбудил Сергей Васильевич Тучка. Трудовик.

— Вы еще на учет не встали, засони? — спросил он басом.

— На какой учет?

— В паспортном столе, темнота! Теперь это называется миграционной полицией.

— Еще чего не хватало, чтобы я дома на учет вставала. Нашли иностранку, — возмутилась мама Люба. — Опять ты со своими шуточками?

— Напрасно так думаешь, — осудил такое настроение Тучка, — оштрафуют тебя через три дня. Какие могут быть шутки? Бегом с повинной в паспортный стол.

— Это ты, Серега, тоску наводишь? — послышался со двора голос Виктора.

— А ты откуда такой веселый, с бородой и гитарой?

Из бани, разумеется. С первого дня каникул Мамонтов не брился, и вскоре, если бы не очки, пролысинка и рыжие волосы, его нельзя было бы отличить от легендарного бунтаря Че Гевары. Именно в старой бане жила мамонтовская муза. В полумраке предбанника вдыхал он березовый аромат веников и сочинял песни. Корявые, но душевные. Закрыв глаза, он долго перебирал струны, пока не проникся настроением:

Мы с тобою плывем налегке:Заблудиться нельзя на реке.Нас с пути водяной не собьет,А теченье домой принесет.Мы поем, мы беспечны с тобой,Не разлить нашу дружбу рекой.Крепок киль и надежно весло —Скоро дом и родное село.Но куда завели берега?Заливные чужие луга,Не знакомы ни омут, ни брод.И другой обитает народ.Камыши и туманы густы,Шеи гнем под чужие мосты.Здесь враждебны слова и глаза,Вязок ил и горька рогоза.Вот наш дом, вот родное крыльцо,Но в окошке чужое лицо.Говорят на другом языке:«Вы чужие на этой реке».Мы обиду снесем — уплывемПо теченью с тобою вдвоем.Уплывем, повторяя в тоске:«Заблудиться нельзя на реке».

Прошло пять лет, как они покинули умирающий город, но печаль исхода все еще жила в их душах. Это были домашние гуси, обреченные на ежегодную тоску перелетов.

Виктора Николаевича Мамонтова, преподавателя физики Степноморской довольно средней школы № 2, коллеги считали чудаком: он отказался от старой оценки знаний и разработал свою систему. Ученик мог получить 0,29, а мог и 4,56. Низшим баллом был ноль. Двойку еще надо было заслужить. Но дело даже не в этих странных баллах. Он имел серьезные намерения вообще отказаться от оценок. Мамонтов помнил себя школьником и знал: среди нормальных детей не может быть отстающих. Для него оставалось обидной загадкой, отчего неутолимая любознательность ребенка исчезает сразу, как только его усаживают за парту? Задачу преподавателя он видел не в том, чтобы под страхом двойки, а следовательно, родительских подзатыльников, насильно, карательными мерами навязывать знания детям, но исключительно в том, чтобы поддерживать в них природную любознательность. Из человека, не умеющего разжигать сырые дрова в печи, никогда не получится учителя. Когда первый из бывших безнадежных второгодников поступил в «бауманку», школа долго не могла прийти в себя от изумления. Через пять лет класс, где он был руководителем, поступил весь, без единого исключения, и большинство — в технические и физико-математические институты. Виктор Николаевич был убежден: есть одна наука — физика, все остальное — фантики. Но, несмотря на такое заблуждение, его признали лучшим учителем области. Если разобраться, он был тем самым всесторонне и гармонически развитым человеком, скорое появление которого, мало в это веря, предрекали ученые-обществоведы. В Степноморске и на просторах, к нему прилегающих, подобный человек изредка встречался. В основном среди молодых учителей — морозоустойчивой, головастой, выведенной в рискованной зоне породы целинных интеллигентов с телами атлетов и мозолистыми лапами пахарей. Эти парни не только профессионально исполняли свои обязанности, что-то изобретали и сочиняли по ночам, но могли правильно вбить гвоздь, накосить сено, а между делом занять первое место на районных соревнованиях по десятиборью. Каникулы они проводили в традициях студенческих отрядов, зарабатывая деньги на свои задумки. Впрочем, за отпуск успевали с севера на юг пересечь на велосипедах республику или сплавиться по родной реке, чтобы детально изучить ее экологическое состояние, а потом надоедать властям и газетам.

У кого-то часы всегда спешат, у кого-то всегда отстают. У Мамонтова часов вообще не было. Он никуда не боялся опоздать. Степноморск совпадал с его характером: не вполне город и не совсем деревня. Золотая середина удерживала Виктора Николаевича, страстного любителя природы и ненавистника суеты, искушаемого соблазнительными предложениями, от переезда. Его приглашали на преподавательскую работу в пединститут, настоятельно рекомендовали изложить педагогический опыт в брошюре. Все это очень смущало Виктора Николаевича. Не мог же он сказать: ребята, нет никакого опыта, просто я живу в свое удовольствие. Как объяснить людям, которым давно осточертела ежедневная долбежка, что вести урок — это так же интересно, как собирать грибы, ловить рыбу, играть на гитаре, плавать на байдарке, скользить на лыжах, жонглировать мячом, писать маслом космические пейзажи, конструировать веломобиль, плести кресло-качалку, просто смотреть на ночное небо. Кроме этих занятий, сближавших его с детьми, Мамонтов втайне баловался бардовской песней. Не признаваясь в авторстве. Само сочинительство он, человек рационально мыслящий, считал неприличным. Метафора для него была ложью. «А вы слышали такого Морковкина? — предварял он очередную премьеру вопросом. — Не слышали? А вот послушайте». И кисти рук скользили по струнам, как два проворных тарантула. Пальцы на левой руке заметно длиннее, чем на правой.

Вокруг этого мрачноватого и слегка рассеянного человека, вызывая ревность у физруков и учителей пения, всегда роились пацаны с гитарами, велосипедами, нотами, копьями, бутсами, лыжами, сумасшедшими идеями и книгами. Для него же внеурочная возня с мальчишками была лишь спасительным прикрытием собственных увлечений. Строго говоря, он никого не пытался воспитывать, напротив, жил довольно замкнуто, сам по себе. Василий Кузьмич, работавший в ту пору директором школы, определял его метод как явление природы, вроде смерча, который помимо воли втягивает в свою круговерть всех, кто оказывается рядом.

Когда подоспели времена перемен, на августовской конференции случился учительский бунт. Его выбрали представителем — спросить у начальства, с чего это вдруг вот уже полгода учителя работают бесплатно? Начальство удивилось: и не совестно приставать с глупостями в исторический момент перехода от тоталитаризма к демократии? А что изменилось? Дважды два уже не четыре? Отменили закон сохранения энергии? Вы, дармоеды, вспылило начальство, вообще помолчали бы — вас кормят доярки и скотники. Как они кормят, если сами ничего не получают, да и ферм почти не осталось? Начальство не смутилось и заговорило о временных трудностях, чувстве долга и родине с очень большой буквы. Мамонтов согласен был потерпеть во имя независимости и неизбежного процветания отчизны. Но у патриота, такая беда, тоже есть чувство собственного достоинства. Все решил маленький эпизод, последняя капля. В драной телогрейке лучший учитель области вез с поля на раме велосипеда мешок картошки, а навстречу на сверкающем, как рояль, джипе ехал сын начальника, обвинившего учителей в дармоедстве. Семиклассник. Свернул с правой стороны дороги и обрызгал своего учителя грязью из лужи.

«Здесь ловить нечего, — авторитетно говорил сосед, работавший вахтовым методом на нефтепромыслах. — От тепла и воды вас уже отключили. Вчера иду от свояка, смотрю — роют прямо во дворах, на волейбольных и хоккейных площадках. Чего, спрашиваю, роете? Уборные, отвечают, роем и колодцы. Одна радость — зарплату не выдают, так что особенно часто бегать на двор не придется. Свояк бизнес наладил — буржуйки из бочек делает. Ты, кстати, буржуйку не заказал?».

Этот город всегда казался учителю Мамонтову надежным, прочно сколоченным ковчегом. Но вот случился потоп, и во все щели хлынула вода. Ковчег тонул. Нужно было спасаться вплавь. А времени учиться плавать уже не было.