ДЕВОЧКИ - Надежда Лухманова

Однажды летом, в жаркий воскресный день, Петр вышел гулять в поле не один, рядом с ним шла Настя, красивая молодая девушка, крестьянка из соседней деревни.

Петр любил эту девушку и хотел жениться на ней. В первый раз в этот вечер Петр забыл ударить дерево. Разговаривая со своей невестой, он не заметил, как потемнело небо, и молнии, как золотые змеи, заблистали над его головой, затем полил страшный дождь. Настя схватила за руку Петра и побежала с ним под дуб искать защиты. И дерево приютило их. Его густые еще ветви не пропустили на них ни одной капли дождя. Крестьяне сели на золотистый мох, прислонили головы к изуродованному, изрезанному камнями и топором стволу и стали говорить о своей свадьбе, а дерево, нагнувшись к ним своими ветвями, как будто слушало их. Дождь утихал, гроза прекратилась, но поднялся такой страшный ветер, что дуб дрожал всеми своими ветвями, а внутри его что-то трещало. Петр и невеста его встали, и Настя побежала вперед. Петр пошел было за нею, но вдруг вернулся - он забыл под дубом свою шапку. Нагнувшись и подняв ее, он вдруг вспомнил, что на этот раз еще не обидел своего врага, и, забыв, что дуб только что служил им защитой от дождя и непогоды, он с глупой злостью стал ударять его кулаком по стволу. В эту минуту налетел страшный порыв ветра, дуб застонал, ствол его, весь изрубленный топором, не выдержал, рухнул и придавил собою плотника. Настя с криком и плачем прибежала в деревню, и, когда крестьяне собрались в поле вокруг дуба, они нашли, Петра уже мертвым, раздавленным громадным стволом погибшего дуба.

Не причиняй никогда, Гриня, боли тем, кто хотя и страдает, но не может защищаться, кричать и плакать. Конечно, это сказка, чтоб показать, что дерево могло отомстить человеку. Ты этого не бойся, а только помни, что зло всегда приносит горе тому, кто испытывает недобрые чувства.

Прощай, добрый маленький Гриня, не забывай своей тети

Нади Франк.

- Франк, Франк. Мы под каждой сказкой все подпишемся! Пусть Гриня знает, что сказки написали трое, но от имени всех! - И, порешив на этом, похвалив еще раз авторов, девочки разошлись спать.

В день Рождества Христова, после завтрака, старшие все девочки, собравшись посредине класса, сидели на скамейках и на партах. Было важное общее заседание. Екимова держала карандаш и бумагу:

- Ну, кого приглашать? Слушайте! Батюшку?

- Коллегиально, все-все!

- Попова?

- Пиши тоже от всех, он славный.

- Степанова?

- Все, все, все.

- Дютака?

- Я не хочу!

- И я не хочу!

- Ну его, меня еще тошнит от его Egypte, - кричала Евграфова.

- Нет, а я хочу.

- И я хочу!

- Руки вверх, кто хочет приглашать Дютака! Раз, два, три… шесть, ну хорошо, значит, от шести.

- Зверева?

- Не надо, не надо, он злющий.

- Как не надо?

- Я хочу.

- И я!

- И я!

- Трое, ну хорошо, запишу.

- Минаева? - Общее молчание. - Mesdames, кто хочет Минаева?

- Я хочу!

- Франк?

- Ну да, я.

- Еще кто?

- Никто, пиши: одна!

- И напишу, разумеется, напишу!

- Медамочки, да ведь это неловко, - пробовал кто-то запротестовать, но класс зашумел:

- Неловко, так и пиши с Франк, кто тебе мешает.

- Бульдожка, иди в Санчо Пансу к Дон Кихоту, ты, право, похожа!

- Отстань, ты сама на Росинанта (конь Дон Кихота) смахиваешь.

- Да бросьте, душки, ну время ли теперь ссориться! Значит, Минаева одна Франк. Дальше?

И так перечислены были все учителя и классные дамы чужих классов, многие были совсем забракованы.

Франк отделилась от группы, села к своему столу и, вынув большой лист бумаги, на углу которого был наклеен белый голубок с письмецом в клюве, начала выводить по-французски:

Monsieur l'inspecteur, vu le bal annuel que donne la prХmiere classe ce 27 dИcembre, j'ai I'honneur et le plus vif plaisir de vous inviter…(Господин инспектор, принимая во внимание годовой бал, который дает первый класс 27 декабря, имею честь и удовольствие пригласить Вас…).

Рука писала, а кончик языка от усердия высовывался и двигался в такт перу. Запечатав конверт с голубкой, Надя четко вывела адрес:

A monsieur l'inspecteur de I'lnstitut

(Господину инспектору института)

И, моментально сбежав вниз, она тайком вызвала из швейцарской швейцара Якова, сунула ему в руку двугривенный и письмо.

- Это Минаеву - приглашение на бал; как он придет, Яков, так и отдайте!

В этот день Яков получил много двугривенных и много писем для раздачи и рассылки учителям.

На другой день, после утреннего чая, швейцар Яков принес в первый класс письмо.

- М-lle Франк, - сказал он и вышел.

Письмо было от Минаева. Классная дама отдала его ей, не читая. Франк открыла, прочла и густо покраснела; с нею положительно в этом году происходят чудеса: ее принимали за большую, ей писали такие серьезные письма:

Mademoiselle!

J'ai recu votre aimable invitation que j'accepte, en vous priant de m'accorder la premiere contredance. J'ai bien compris les sentiments qui vous ont dicte la missive…(Мадемуазель! Я получил Ваше любезное приглашение, на которое соглашаюсь, и прошу зарезервировать за мною первую кадриль. Мне понятны чувства, которыми Вы руководствовались, составляя данное послание… )

Так начиналось письмо, и в нем были целые две страницы. Уж конечно, никто из всего класса такого письма не получит! Письмо ходило по рукам и вызывало насмешливые замечания, в которых, однако, чувствовался оттенок зависти…

Вечером в этот день девочки наряжались. Чирковой прислали из дому два прекрасных костюма: рыбака и наяды. Подобрав свои пепельные волосы под красный фригийский колпак, перетянув талию широким красным шарфом, Чиркова казалась хрупким, грациозным мальчиком. Ее зеленоватые большие глаза глядели лукаво и задорно, засученные рукава обнажали белые нежные руки с голубыми жилками.

Нина Бурцева - наяда, оправдывала свое прозвище Русалочки. Кожа ее лица и открытой шеи была бела, как матовый фарфор, распущенные волосы, длинные, черные, прикрывали всю спину. Глаза синие, печальные, и ярко-красные губы. Белое платье и длинная зелень, спускавшаяся с ее волос до земли, придавали ей вид утопленницы. Она как очарованная ходила за своим рыбаком и едва отвечала на вопросы насмешливых девушек.

Оторванная от семьи, брошенная с роскошного юга в холодный туманный Петербург, перенесенная от полей, цветов и фонтанов в каменные стены института, она тосковала и чахла. Потребность ласки и любви жила в ней, может быть, сильнее, чем во всех других, а между тем, кого любить в институте? Подруги насмешливы и резки, классные дамы скучны, придирчивы и недоступны. Учителя еще более далеки. Нет у детей ни птички, ни животного, ни даже цветов, не на что вылить им потребность ласки и нежности.

Чиркова сделалась кумиром для Бурцевой; на нее перенесла бедная Русалочка всю свою нерастраченную любовь.

- Это где застегивается, спереди или сзади? - приставала ко всем Бульдожка, нося на руке необходимейшую принадлежность костюма турка.

- Я почем знаю, - кричали ей в ответ, - спроси ламповщика Егора, вон он стоит в коридоре.

- Ну да, знает он, дурак, как турецкий паша одевается, он, я думаю, таких бархатных штук еще и в жизни не видал.

- Иванова, Иванова, смотрите на Иванову, она incroyable (невероятная), очень, очень мило, кто тебе делал костюм?

- Брат, по рисунку.

- Франк, Франк, ах, какая прелесть? Откуда у тебя такой костюм?

- Мне Шкот достала, правда, хорошо?

Франк была одета пажом: вся в светло-зеленом атласе, в красивой шапочке, длинное страусовое перо которой спадало ей на плечо; за поясом - небольшой кинжал и охотничий рог, в правой руке она несла бархатный шлейф своей королевы, Шкот, на которой был костюм Марии Стюарт. Все ряженые, составив пары, отправились вниз к Maman; по коридорам они шли в сопровождении тесной толпы, девочек всех классов, сбежавшихся поглядеть. У Maman были гости, девочек впустили. Музыкальная дама Вильгельмина Федоровна Билле села за рояль, а ряженые танцевали кадриль, польку и даже несколько характерных па. Среди гостей был генерал Чирков и его адъютант Базиль… Поликсену позвали, Базиль говорил с нею, нагнувшись близко к белокурой головке, почти на ушко. Поликсена смеялась. Базиль подошел к Maman и просил ее позволения вмешаться в танцы.

Паж танцевал со своей королевой, и лицо его дышало удалью, здоровьем и весельем; затем паж подхватил Чернушку, одетую цыганкой, и они под звуки польки танцевали какой-то танец, который, как уверяла Шкот, мог бы быть и индейским…

Наступил день выпускного бала. В шесть часов, немедленно после обеда, старший класс был в дортуаре: к ним был допущен парикмахер. Весь красный, в поту, во фраке ради такого торжественного случая, он метался из одного прохода между кроватями к другому. Девочки, все в белых кофтах, сидели, как куклы, на табуретах перед зеркальцами и покорно позволяли проделывать со своими волосами, что было угодно этому "Фигаро" с Невского.

- Господин парикмахер, теперь ко мне! - говорили все по очереди. Фалдочки его фрака фрака летели кверху, и, растопырив локти, с щипцами в одной руке, гребенкой в другой, парикмахер бежал на зов.