Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Это парадоксальное с точки зрения традиционной, естественнонаучно ориентированной экспериментальной психологии и, воистину, революционное решение, как мы увидим, будет состоять в попытке намеренного соединения и даже – совмещения этих двух основных планов или линий: плана психотехнического и плана собственно исследовательского.

Основные идеи культурно-исторической теории

«…Не систему, а программу, не весь круг вопросов, а центральную его проблему имели мы все время в виду и преследовали как цель».

Л.С. Выготский (Психология искусства)

Известно, что Выготский начинал лекцию по памяти с демонстрации своей «феноменальной» памяти. Он просил аудиторию называть ему длинный список слов – несколько сотен – и записывал их на доске. Затем отворачивался от доски и в любом порядке – спереди назад, сзади наперед, с середины – этот ряд воспроизводил. Понятно, слушатели бывали поражены такой необычайно сильной памятью.

У Выготского, однако, не было «феноменальной» памяти в обычном смысле слова, то есть – естественной «эйдетической» памяти, подобной, например, той, что была в случае Шерешевского, описанном А.Р. Лурией в его «Маленькой книжке о большой памяти».

Каким же образом тогда Выготский, не обладая никакой особенной природной памятью, ничем в этом отношении не отличаясь от своих слушателей, тем не менее, мог решать такие сложные мнестические задачи?

Оказывается, дело заключалось в том, что Выготский использовал при запоминании особые вспомогательные приемы и средства, использовал специально разработанную «мнемотехническую систему».

Блестяще зная историю всемирной литературы, он составил для себя длинный список наиболее крупных писателей от античности и до его дней, расположив их в хронологическом порядке, и твердо запомнил его. Это и была его «мнемотехническая система». А затем каждый раз, когда ему нужно было запомнить предлагаемый слушателями список слов, Выготский «прицеплял» каждое очередное слово к соответствующему имени из списка писателей и, таким образом, с легкостью запоминал и его, и его порядок в последовательности других слов. На первый взгляд может показаться, что такой прием не только не облегчает, но, напротив, усложняет задачу – нагрузка на память лишь возрастает: вместо того, чтобы «просто» запомнить ряд слов, нужно теперь запомнить еще и связи каждого из этих слов с фамилиями из списка! Но – парадоксальный с точки зрения обыденного сознания – факт состоит в том, что если готова подобного рода мнемотехническая система, то запомнить с ее помощью даже такой невероятный по объему материал не составляет уже особого труда.

Больше того, действительные трудности, напротив, начинаются там, где человеку, имеющему такую мнемотехническую систему, нужно нечто, однажды запомненное с ее помощью, забыть. Оказывается, что «стереть» этот, однажды запомненный список слов невероятно трудно. Он может держаться в памяти годами, и, естественно, если человек хочет еще раз воспользоваться той же самой мнемотехнической системой – а заготавливать каждый раз новую систему слишком накладно, – то возникает непростая задача стереть запомненное. Интересно, что здесь также существуют специальные приемы, которые, в отличие от первых – «мнемотехнических», – называются «летотехническими» – по имени той мифологической реки подземного мира – «Леты», которая, в соответствии с представлениями древних греков, давала переправлявшимся через нее душам умерших забвение.

Чем интересна эта история? И почему Выготский начинал лекцию о памяти с демонстрации своей «феноменальной» памяти? Потому что как раз сердцевиной культурно-исторической теории самого Выготского и является учение об особой, специальной знаковой организации всех собственно человеческих форм психики, или – как называл их сам Выготский – «высших психических функций», и памяти человека – в том числе. Основным тезисом культурно-исторической теории применительно к проблеме памяти и является утверждение, что спецификой высших, собственно человеческих форм памяти является то, что они имеют особую «опосредствованную» структуру и что в качестве средств организации памяти выступают всякого рода мнемотехнические приемы и средства, то есть особые знаки и знаковые системы, выработанные, как правило, в истории и присваиваемые каждым отдельным индивидом в ходе его психического развития.

Программа Выготского предполагала прежде всего радикальный пересмотр границ собственно «психологического»: психология теперь должна была заняться анализом того, что с традиционной точки зрения «психическим» не являлось – мнемотехнических приемов, систем письма и счисления, разного рода схем, произведений искусства, феномена моды, в частности костюма, и т. д. Даже особая культура так называемых «мушек», которые европейские модницы в прежние века наносили себе на лицо, дабы соответствующим образом организовать внимание собеседника, – даже она должна была теперь войти в круг явлений собственно «психологических», то есть – подлежащих психологическому анализу.

Используя аналогию между знаком в его инструментальной функции и орудием, Выготский, однако, с самого начала пытается указать и существенные различия между ними. Главнейшее отличие знака от орудия Выготский видит в том, что если орудие – в соответствии еще с классической гегелевской формулой – помещается между человеком – субъектом операции – и внешним преобразуемым объектом, опосредствуя воздействие человека на предмет деятельности, – то знак опосредствует прежде всего отношение одного человека к другому (в частности, отношение человека к самому себе, как к другому) [47] .

Иначе говоря, знак всегда выступает в качестве средства организации действия по «овладению» человеком своей психикой (сознанием, личностью), то есть – как средство организации «психотехнического действия» (или «сигнификативной операции», как говорил сам Выготский).

Важно также и то обстоятельство в осуществлении сигнификативной операции, что, по Выготскому, она всегда представляет собой прежде всего акт овладения самим знаком (акт «изготовления» знака в его инструментальной функции) и – только в меру и в результате этого – также и акт овладения человеком поведением (своим или другого человека) ( Выготский , 1928).

Две основные и тесным образом взаимосвязанные задачи встают перед такого рода психологией:

1) реконструкции строения некоторой «машины» (средства, органа), но – машины, взятой со стороны ее психотехнической функции по отношению к процессу реорганизации (и в частности, развития) поведения, психики, сознания человека (человека, понимаемого в безличном, что, однако, не значит – абстрактном плане);

2) реконструкция – по описанной «машине», через анализ ее «функциональной (то есть психотехнической) структуры» – того преобразования психики, сознания, которое данная «машина» призвана произвести, в расчете на которое она строилась и «употреблялась».

«Машина» должна браться при этом именно как средство реорганизации психики, сознания. В качестве такого рода машин Выготский и предлагает рассматривать «знаки» и разного рода «знаковые системы».

Эти семиотические машины в их психотехнической функции вырабатываются в истории, фиксируются в культуре и передаются от поколения к поколению благодаря специально созданным каналам «трансляции» (системе обучения и другим специальным институтам).

Общие идеи культурно-исторической теории можно пояснить на проблеме памяти. Если попытаться проследить, как формировалась память человека в истории, то можно увидеть, что самое ее рождение связано с фактом обращения человека – для организации своей памяти – к изготовлению и употреблению особых искусственных мнемотехнических средств. Первоначально в качестве подобных средств могут выступать такие примитивные вещи, как «зарубки», «узелок на память», затем самые начальные формы письма (того же «узелкового») и т. д.

Чрезвычайно соблазнительная задача – просмотреть подробно эволюцию этих мнемотехнических средств. Если даже ограничиться планом тех только средств, которые связаны с письменностью, то и здесь эта история может быть намечена чрезвычайно расчлененно, причем со многими, как бы параллельными линиями, которые можно отыскать в разных культурах или у представителей разных эпох.

Насколько разнообразны системы письма, даже существующие поныне, тем более – находимые в прошлом, можно видеть из специальных исследований по истории письма. Достаточно сказать, что в приложении к одной из наиболее известных работ такого рода, где даются лишь различные виды письма, приводится не более не менее, как 419 (!) образцов ( Фридрих , 1980). Трудно даже представить себе это прямо-таки фантастическое богатство материала. Начинается этот перечень образцов как раз с тех самых примеров «огненного письма» батаков, «палочек вестников», а дальше – уже знаменитого перуанского «кипу» (или «квипу»), то есть «узелкового» письма, того самого, которое приводит А.Н. Леонтьев в своем раннем, выполненном еще целиком в рамках культурно-исторической концепции, исследовании памяти.