Преисподняя - Джефф Лонг

— Пленники, — сказал Вашингтон.

— Пленники? Что же — мы убили пленников?

— Да, — подтвердил Вашингтон. — Они были в плену.

— Нет, — возразил Бранч, — в рабстве.

Воцарилось молчание.

— В рабстве? Какие могут быть в наше время рабы?

Бранч показал на клейма, на следы побоев, на веревку, связывающую их шеи.

— Ну, точно пленники. Заключенные, а не рабы.

Вашингтон держался, словно специалист по вопросам рабства.

— Видите — следы на плечах и спине?

— И что?

— Эти ссадины от переноски грузов. Заключенные, пленники, рабы — называйте как угодно.

Теперь и другие заметили. Слова Бранча заставили их попятиться.

Перепуганные, они ходили среди дыма и трупов на цыпочках. Большинство погибших оказались мужчинами. Кроме веревки, идущей от шеи к шее, на многих были кожаные кандалы. У других — железные. У некоторых в ушах висели подобия бирок или были надрезаны мочки — так ковбои помечают скот.

— Ну ладно, рабы. А где тогда хозяева?

Все немедленно согласились:

— Должны же быть хозяева. Должен быть какой-то надсмотрщик или погонщик.

Солдаты продолжали осматривать груду тел, постигая ужас случившегося и не допуская мысли, что рабы сами могли держать себя в рабстве. Они осматривали один труп за другим, однако хозяина-хейдла так и не нашли.

— Не понимаю ничего. Ни еды, ни воды. Как они вообще выжили?

— Мы же проходили мимо источников.

— Ну ладно, вода. Но рыбы я что-то не видал.

— Смотрите-ка, вот! Вяленое мясо.

Один из рейнджеров поднял длинный кусок сушеного мяса. Оно больше напоминало содранную с дерева кору или заскорузлую кожу. Потом нашлись еще такие же куски, спрятанные за кандалы или сжимаемые в руках.

Бранч рассмотрел один, согнул, понюхал.

— Не знаю даже, что это такое, — сказал майор.

Но — он знал. Человеческое мясо.

Это был грузовой караван, поняли солдаты, правда шедший порожняком. Неизвестно, куда тащились пленники, но куда-то точно тащились, и довольно далеко. Как заметил Бранч, истощенные тела имели на плечах и спинах синяки от лямок — такие узнает любой солдат — от долгого ношения тяжелой поклажи.

В мрачном гневе рейнджеры топтались среди мертвых. На первый взгляд казалось, что большинство погибших — из Центральной Азии. Это объясняло их странный язык.

«Афганцы?» — предположил Бранч.

Для его солдат они были братья и сестры. Рейнджерам найдется, о чем подумать.

Итак, противник пользуется вьючными животными. Пришли сюда из Афганистана? Но над ними — Бавария. Двадцать первый век. Вывод — ужасающий. Если враг способен провести так далеко караван рабов, то он в силах провести и войска… прямо под ногами у человека. Пройти насквозь огромные территории. В таких условиях верхний мир оказывается слепцом, беззащитным перед вооруженным грабителем. Враг может появиться в любой момент и откуда угодно, подобно кротам или муравьям.

Впрочем, разве это новость? Кто скажет, что дети бездны с самого начала не врывались в жизнь людей? Не брали их в рабство, не похищали их души, не вторгались в наши пределы? И все же новость не укладывалась у Бранча в голове.

— Смотрите, я его нашел! — крикнул пулеметчик из-за кучи тел.

Стоя по колено в кровавых ошметках, он направил свой фонарь и винтовку на что-то, лежащее на земле.

— Точно, вот он. Главный у них. Нашел-таки я ублюдка!

Бранч и прочие тут же обступили находку. Несколько раз толкнули, попинали ногами.

— Мертвый, стопроцентно, — заявил бывший студент-медик.

Он пощупал у мертвеца пульс и теперь вытирал пальцы. Это всех успокоило. Люди придвинулись ближе.

— А он покрупнее остальных.

— Обезьяний царь.

Две руки, две ноги; длинное гибкое тело переплелось с соседними. Труп покрывала запекшаяся кровь, судя по ранам — собственная. Рейнджеры внимательно его разглядывали, держа на мушке.

— Шлем, что ли, такой?

— Змеи. У него из головы растут.

— Не, это дреды. То ли от грязи затвердели, то ли еще от чего…

Волос, действительно очень грязных и спутанных, хватило бы на целый выводок Медуз горгон. Трудно сказать, были ли среди жестких прядей костяные наросты, но так или иначе выглядел хейдл отвратительно. Татуировки, железное кольцо на шее — как у настоящего демона. Он был выше, чем существа, которых Бранч видел в Боснии, и казался несравнимо крепче других убитых. Однако Бранч ожидал чего-то другого.

— Упакуйте его, — приказал майор, — и выбираемся отсюда.

Вашингтон нетерпеливо приплясывал, словно чистокровная скаковая.

— Нужно в него выстрелить!

— Для чего это тебе, Вашингтон?

— Просто нужно, и все. Он вел всех остальных. Он и есть злодей.

— Хватит уже, — сказал Бранч.

Бормоча, Вашингтон сильно пнул тело куда-то в область сердца и отвернулся. Крупная грудная клетка шевельнулась, точно просыпающийся зверь, сделала глубокий вдох, потом еще один. Вашингтон услышал дыхание и забарахтался среди трупов, крича остальным:

— Он живой! Приходит в себя!

— Не стрелять! — заревел Бранч. — Не стрелять в него!

— Они не умирают, майор, смотрите!

Существо начало шевелиться.

— Не теряйте рассудка! — потребовал Бранч. — Давайте не будем спешить. Посмотрим. Он мне нужен живой.

До поверхности уже недалеко. Если повезет, они поднимутся наверх с живой добычей. А если придется трудно, всегда успеют разделаться с пленником.

Бранч продолжал его разглядывать.

Каким-то образом хейдл избежал массированного огня, направленного прямо в гущу толпы. Бранч расположил «клейморы» таким образом, что каждый противник должен был получить свою порцию. Наверное, этот услыхал что-то, чего не слышали остальные, и в решающий момент успел увернуться. Обладая такой реакцией, хейдлы вполне могли прятаться от людей в течение всей истории.

— Он над ними главный, точно он, — сказал кто-то. — Больше тут некому.

— Возможно, — ответил Бранч.

Солдатам явно не терпелось рассчитаться.

— Сами же видите. Посмотрите.

— Застрелите его, майор, — настаивал Вашингтон. — Все равно он умирает.

Хватило бы одного слова майора. Более того, достаточно было молчания. Стоит Бранчу отвернуться, и все будет кончено.

— Умираю? — спросило существо, открыло глаза и посмотрело на солдат.

Не отскочил только Бранч.

— Рад познакомиться, — произнесло существо.

Губы поднялись, обнажив белые зубы. Улыбка создания, у которого, кроме улыбки, ничего не осталось.

Затем существо засмеялось — тем самым смехом, который они слышали раньше. Его веселье казалось неподдельным. Оно смеялось над ними, над собой, над своими страданиями, над опасностью, над вселенной. Подобной дерзости Бранчу видеть не приходилось.