Гибель веры - Донна Леон

– Конечно, я расскажу мужу. Но не думаю, что он сможет что-нибудь сделать, если только вы…

Голос оборвал ее. Прошло довольно много времени.

– Понимаю, вполне понимаю. Если Николетта в порядке. Нет, думаю, не надо ей об этом говорить, синьора Стокко. Да, сегодня же вечером с ним поговорю и позвоню вам завтра утром. Не дадите ли мне ваш номер? – Отстранившись от него, записала номер. – Могу ли я прямо сейчас что-то для вас сделать?

Наступила пауза – Паола слушала.

– Нет, конечно, никакого беспокойства. Очень рада, что вы позвонили.

Еще одна пауза.

– Да, слухи встречала, но ничего определенного, ничего похожего на это. Да, да, согласна. Я поговорю об этом с мужем и позвоню вам завтра утром. Синьора Стокко, буду рада помочь любым способом.

Много звуков с той стороны.

– Попытайтесь уснуть, синьора Стокко. Самое важное, что Николетта в норме. Это лишь и имеет значение. – И после очередной паузы: – Конечно, можете звонить еще, если захотите. Не важно, сколько времени. Мы будем здесь. Конечно, конечно. С радостью, синьора. Спокойной ночи. – Положила трубку и повернулась к Брунетти.

– Это синьора Стокко. Ее дочь Николетта учится в одном классе с Кьярой. В религиозном классе.

– Падре Лючано? – Брунетти прикидывал, какую еще стрелу в него выпустят силами религии.

Паола кивнула.

– Что случилось?

– Не сказала. Или не знает. Вечером помогала Николетте делать уроки. А муж по делам в Риме на всю неделю. И говорит, что Николетта заплакала, увидев учебник религии. Спросила ее, в чем дело, – та не отвечает. Но немного погодя девочка сказала, что падре Лючано говорил ей гадости на исповеди, и еще – что он ее трогал.

– Где трогал? – Брунетти задал этот вопрос и как полицейский, и как отец.

– Не говорит. Синьора Стокко решила не раздувать все это, но, по-моему, она потрясена. Плакала, разговаривая со мной. Просила меня поговорить с тобой.

Брунетти уже думал далеко вперед: что должно случиться, прежде чем родитель в нем отделится от полицейского и станет действовать.

– Надо, чтобы девочка нам рассказала, Паола.

– Знаю. По тому, что говорила мать, это маловероятно.

Брунетти кивнул:

– Если она не расскажет, я ничего сделать не смогу.

– Знаю. – Немного помолчала и добавила: – Зато я смогу.

– Что ты имеешь в виду? – Брунетти сам удивился, какой сильный и внезапный страх вызвали у него ее слова.

– Не бойся, Гвидо, я его не трону, обещаю тебе. Но позабочусь, чтобы его наказали.

– Ты даже не знаешь, что он сделал. Как можно говорить о наказании?

Она отодвинулась на несколько шагов и посмотрела на него. Начала говорить – и замолчала. Последовала пауза, в течение которой Паола дважды собиралась заговорить – и останавливалась. Потом шагнула к нему и положила ему руку на плечо.

– Не беспокойся, Гвидо. Я не сделаю ничего незаконного. Но я его накажу, а если понадобится, уничтожу.

Паола видела – он поражен, но это проходит и он принимает то, что она сделает, как сказала.

– Извини, я все время забываю, что ты не терпишь мелодрамы. – Посмотрела на часы, потом опять на него. – Поздно, я говорила тебе, а у меня с утра занятия.

И, оставив его в кабинете, Паола направилась по коридору к их спальне.

Глава 18

Брунетти обычно спал крепко, но в эту ночь его все время будили сны – сны про животных. Он видел львов, черепах, а у одной особенно гротескной твари была длинная борода и лысина. Колокола Сан-Поло отсчитывали ему час за часом, составляя компанию в долгой ночи. В пять часов к нему пришло осознание, что Мария Теста должна выздороветь и заговорить, и как только он это увидел, соскользнул в такой мирный сон без сновидений, что даже шумное отбытие Паолы его не разбудило.

Проснулся он незадолго до девяти и провел минут двадцать, валяясь в постели, планируя и напрасно пытаясь скрыть от себя, что Мария подвергается всем сопровождающим воскрешение рискам. Желание привести планы в действие стало так сильно, что он наконец поднялся, принял душ, оделся, вышел на улицу и направился в квестуру. Оттуда позвонил главе неврологического отделения Оспедале-Чивиле и получил от него первый отбой: врач настаивал – Марию Тесту ни при каких обстоятельствах нельзя перемещать. Состояние ее все еще очень нестабильное, и рискованно ее беспокоить. Долгая история сражений с системой здравоохранения подсказывала ему более реалистическое объяснение: все, кто в штате, не хотят, чтобы их беспокоили чем-то, что они считают несущественным. Спорить, он это знал, бесполезно.

Позвал Вьянелло к себе в кабинет и стал излагать свой план.

– Все, что мы сделаем, – заключил он, – завтра утром опубликуем историю в «Газеттино» и сообщим, что Мария выходит из комы. Знаете, как они любят истории подобного рода – «с края могилы» и все такое. И тогда, – кто бы там ни был в машине, если они поверят, что Мария поправляется и может говорить, то попытаются еще раз.

Вьянелло смотрел на Брунетти так, будто увидел в его лице что-то новое, но ничего не сказал.

– Ну? – настаивал Брунетти.

– Не рано ли этой истории появляться завтра поутру?

Комиссар поглядел на часы.

– Да нет, как раз вовремя.

Кажется, Вьянелло чем-то недоволен.

– Что не так? – осведомился Брунетти.

– Мне не нравится идея – это значит подвергать ее еще большему риску, – наконец ответил сержант, – использовать ее как приманку.

– Я же говорю – кто-нибудь будет в палате.

– Комиссар… – начал Вьянелло. Брунетти тут же насторожился, как всегда, когда Вьянелло обращался к нему по званию и таким терпеливым тоном. – …кто-нибудь в больнице должен знать, что происходит.

– Конечно.

– Ну и?…

– Что «ну и»? – рявкнул Брунетти.

Он все это уже обдумывал, так что реакция на вопрос Вьянелло не более чем отражение своей же неуверенности.

– Это рискованно, люди болтают. Надо просто спуститься в бар на нижнем этаже и начать о ней спрашивать. Кто-нибудь – ординатор, нянька, даже врач – обязательно поведает, что у нее в палате охранник.

– Тогда не будем говорить им, что это охранник. Скажем, что охрану сняли. Или что это родственники.

– Или члены ордена, – предложил Вьянелло ровным голосом.

Брунетти не понял – не сарказм ли это?

– В больнице никто не знает, что она монахиня, – сказал Брунетти, хотя серьезно сомневался в этом.

– Рад бы поверить.

– Что это значит, сержант?

– Больницы маленькие, секрет долго хранить невозможно. Думаю, мы должны принять, что они знают, кто она такая.

После того как Брунетти услышал от Вьянелло слово «приманка», ему не хотелось признавать, что именно так он хотел ее использовать. Устав слушать, как Вьянелло озвучивает неуверенность и возражения, которые он все утро пытался отмести или минимизировать, Брунетти спросил:

– Вы отвечаете за расписание дежурств на этой неделе?

– Да, синьор.

– Хорошо. Тогда продолжайте назначать смены в больнице, но пусть охранники переместятся в палату. – Вспомнил Альвизе с его комиксами. – Скажите им, что палату покидать нельзя, ни по какой причине, только если найдут санитарку, чтобы побыла при ней, пока они ходят. И запишите меня на одну смену: начиная с сегодняшнего вечера – с полуночи до восьми утра.

– Да, синьор. – Вьянелло встал.

Брунетти посмотрел на бумаги у себя на столе, но сержант не уходил… – Одна из странностей этого курса упражнений… – начал он, ожидая, чтобы Брунетти посмотрел на него; тот посмотрел, – в том, что я меньше стал нуждаться в сне. Так что могу поделить с вами это дежурство, если хотите. Тогда нужны только двое полицейских на две другие смены и гораздо легче изменить часы работы.

Брунетти поблагодарил улыбкой, спросил:

– Вы хотите с начала смены?

– Ладно, – согласился Вьянелло. – Я только надеюсь, что это не затянется надолго.

– Вы вроде сказали, что вам нужно меньше спать?

– Мне – да. Но Наде это не понравится.

И Паоле не понравится, сообразил Брунетти.

Вьянелло встал и сделал движение правой рукой: то ли лениво отдал честь, то ли подал знак одного соучастника другому – определить невозможно.

Сержант ушел вниз – надо составить расписание и сообщить синьорине Элеттре, чтобы позвонила в «Газеттино», – Брунетти решил еще сильнее замутить воду. Позвонил в дом престарелых Сан-Леонардо и оставил сообщение матери-настоятельнице: Мария Теста (он настойчиво использовал ее имя) в Оспедале-Чивиле выздоравливает и надеется, что когда-нибудь мать-настоятельница ее посетит, может быть даже на следующей неделе. Прежде чем повесить трубку, попросил монахиню, с которой говорил, передать это и доктору Мессини. Набрал номер штаб-квартиры и был удивлен, нарвавшись на автоответчик. Оставил примерно такое же сообщение падре Пио. Подумывал о том, чтобы позвонить и графине Кривони, и синьорине Лерини, но решил, что они узнают новости о сестре Иммаколате из газеты.