Танковый прорыв. Советские танки в боях 1937—1942 гг. - Михаил Cвирин

Во-первых, это Георгий Константинович Жуков, генерал армии и начальник Генерального штаба РККА. Прибыв 23 июня 1941 года в штаб Юго-Западного фронта, он дезорганизовал работу его руководства, отменил уже отданные фронтовым командованием распоряжения, взяв на себя тем самым ответственность за принятие решений на дальнейшие действия фронта – и тут же отбыл в войска, не потрудившись расхлебать заваренную им кашу. Нельзя не отметить твердость его руководства и осмысленность приказов – тем более, что это почувствовал даже противник. Однако начальник Генерального штаба обязан уметь руководить действиями войск из центра – и уж ни в коем случае не подменять собой командование фронта, а тем более действовать через его голову. Последнее неизбежно приводило к появлению череды взаимоисключающих приказов, что не могло не сказаться на управлении войсками.

Далее следует весь военный совет Юго-Западного фронта. Есть великий соблазн возложить значительную долю вины на члена военного совета фронта корпусного комиссара Николая Николаевича Вашугина. Характеристики, с разных сторон данные этому человеку Н. К. Попелем и Н. С. Хрущевым, вполне объясняют истоки и побудительные причины его действий. Высокомерный, нетерпимый к мнению нижестоящих и в то же время свято убежденный в правоте вышестоящих. Не верящий ни людям, ни в людей, чрезмерно «бдительный» в худшем смысле этого слова (одно из самых омерзительных качеств, открывшееся в людях в 30-е годы и требующее отдельного психологического исследования), именно он 23 июня на совещании в штабе фронта настоял на принятии рокового решения о переходе в контрнаступление – на Люблин без подготовки и рассредоточения сил. Но в то же время этот человек нашел силы взглянуть в глаза реальности и сам вынес себе приговор. Поэтому on morte aut bene, aut nihil. Поговорим лучше о других. Тем более, что приказы войскам отдавал вовсе не член военного совета, а командующий фронтом.

Генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос. Человек, на котором лежала вся ответственность за действия фронта. Во всех его действиях чувствуется недостаток воли и твердости. А поскольку информация о положении дел постоянно доходила до штаба фронта с запозданием, это создавало катастрофическую ситуацию – уже принятое решение вскоре изменялось с учетом обстановки, что по причине плохой связи с войсками (особенно находившимися на марше мехкорпусами) приводило к путанице в приказах и постоянному запаздыванию с необходимой реакцией. Впрочем, на первом этапе войны это была общая беда советского военного руководства, и в данном отношении тактика Г. К. Жукова – упорно придерживаться раз принятого решения – выглядела предпочтительнее. Следствием неуверенности и нерешительности командующего стали все дальнейшие неудачи Юго-Западного фронта, в конце концов увенчавшиеся сентябрьской катастрофой.

Впрочем, принцип «аут бене» к Кирпоносу, погибшему 20 сентября 1941 года во время выхода из Киевского котла, относится не в меньшей степени, чем к Вашугину.

Теперь о начальнике штаба фронта генерал-майоре Максиме Алексеевиче Пуркаеве. Несомненно, умный человек и хороший аналитик, он тоже не смог в полной мере справиться со своими обязанностями начштаба. Пуркаев сразу и абсолютно верно оценил общий ход и стратегическое значение происходящих на фронте событий – но вот организация работы штаба и зависимых от него структур оказалась у него далеко не на высоте. Отвратительно поставленная разведка, плохая связь, отсутствие координации между подразделениями – значительная степень вины за это лежит на Пуркаеве и его начальнике оперативного отдела И. Х. Баграмяне (впрочем, последний в своих мемуарах эту вину даже не отрицал). Сюда же можно отнести и отдаваемые штабом фронта приказы – уж кто, как не Пуркаев, должен был понимать, какую неразбериху внесут они в действия частей и во что это выльется.

Особое место занимает командующий ВВС фронта генерал-лейтенант авиации Е. С. Птухин. Дело в том, что еще 20 июня 1941 года он был снят с должности командующего авиацией КОВО по «делу об аварийности» (по которому были арестованы и позднее расстреляны генерал-лейтенанты авиации П. В. Рычагов и Я. В. Смушкевич) – но распоряжения об этом получить не успел и в течение первых двух дней войны продолжал руководить ВВС фронта. Увы, руководство это было малоудачным. Против ЮЗФ была сосредоточена не самая крупная группировка Люфтваффе – 4-й воздушный флот (4-й и 5-й авиакорпуса и воздушная миссия в Румынии), насчитывавший всего 1041 машину (в том числе 85 транспортных Ju 52) из 3470 самолетов, выделенных для войны на Востоке. [231] Тем не менее потери авиации фронта в первый день войны оказались крайне велики: 1453 машины на Юго-Западном направлении против 973 самолетов на Северо-Западном и 1497 самолетов на Центральном направлении. Судя по всему, одной из основных причин тому была плохо осуществленная маскировка аэродромов перед войной, и приводимые историками оправдания относительно нехватки для этого средств и материалов выглядят неубедительно. Кроме того, после потерь в первый день войны уцелевшая авиация фронта не была переведена на новые места базирования, а продолжала летать со своих старых аэродромов. Большое количество машин было захвачено противником на аэродромах во вполне исправном состоянии – например, такое произошло 24 июня под Луцком.

24 июня генерал-лейтенант Птухин был вторично снят с поста, отдан под суд за участие в «контрреволюционном заговоре» и расстрелян 23 февраля 1942 года. На смену ему прибыл генерал-лейтенант авиации Ф. А. Астахов (командовавший авиацией Киевского Особого военного округа до весны 1941 года). По словам Баграмяна, «результаты усилий Федора Алексеевича сказались быстро. В частности, ему удалось резко улучшить авиационную разведку. Добытые ей данные многое прояснили». Увы, это правда – в первые три дня войны воздушная разведка велась из рук вон плохо, следствием чего стали фантастические сведения о движении двух тысяч немецких танков к Ковелю – в немалой степени повлиявшие на действия (точнее, бездействие) 22-го механизированного корпуса.

Теперь стоит перейти к командирам подразделений. Командующий 5-й армией генерал-лейтенант Михаил Иванович Потапов неправильно оценил находящуюся перед ним группировку противника, счел, что главный удар наносится на его правом фланге в направлении на Ковель, и поэтому вовремя не прикрыл свой левый фланг. Это привело к образованию разрыва с соседом и прорыву немецкой ударной группировки к Луцку и Ровно. Тем не менее в течение первой недели войны руководство 5-й армии практически не утратило контроль за своими войсками и смогло организовать гибкую оборону. Во всяком случае, изначально наступавшие в направлении Владимир-Волынский и Порыцк 25-я моторизованная, 13-я и 14-я танковая дивизии не сумели рассечь оборону 5-й армии и прорваться сквозь нее, поэтому были вынуждены повернуть к югу. Таким образом, окруженные в первый день войны 124-я и 87-я стрелковые дивизии стали самой крупной потерей армии – причем остатки последней смогли прорваться из окружения и 28 июня вышли к своим в полосе 15-го стрелкового корпуса, сохранив боевое знамя дивизии. 124-я дивизия погибла в окружении, но умелой обороной сковала значительные силы противника и доставила ему много неприятностей, до 26 июня мешая полноценно использовать дорогу Сокаль—Берестечко.

Совсем по-другому показал себя командующий 6-й армией генерал-лейтенант Н. И. Музыченко. Он тоже переоценил силы противника в центре и на левом фланге своей позиции – и наоборот, не принял во внимание угрозу стыку с 5-й армией. Но кроме этого, он несколько раз прямо нарушил приказы командующего фронтом, саботируя переброску механизированных частей в полосу прорыва под Радзеховом и Берестечко и пытаясь использовать их на своем левом фланге. Между тем разведка не установила в этом месте сосредоточения механизированных частей противника, и поэтому никаких оснований считать этот район угрожаемым не было.

Уже в первый день войны Музыченко не выполнил приказ о переброске 4-го мехкорпуса под Радзехов. На следующий день он «наложил лапу» на 8-й мехкорпус, устроив ему безумный пятисоткилометровый марш (хотя роль командования фронта в этой акции тоже трудно переоценить). В результате 4-й механизированный корпус, одна из самых сильных ударных частей фронта, в сражении под Дубно участия так и не принял и вообще использовался крайне неорганизованно – фактически для усиления стрелковых частей. Немалую долю ответственности командующий 6-й армией несет и за переданный в его распоряжение 37-й стрелковый корпус, действиями которого никто не руководил (за исключением время от времени вспоминавшего о нем штаба фронта), а также за 14-ю кавдивизию, которую не видели ни в атаке, ни в обороне.