Парень, который будет жить вечно - Фредерик Пол

Почти все мои разговоры с Биллом Тарчем кончаются интимными сферами. Ему нравится говорить о сексе. Мне — не очень, поэтому я постаралась сделать разговор коротким. Выглядел Билл отлично, как всегда: не очень высокий, не особенно красивый, но сильный, мужественный и с вызывающей — я-всегда-знаю-как-позабавиться — улыбкой. Он всего в двух днях отсюда, и четверти часа вполне достаточно для разговора — в сжатой форме этот разговор переносится за сотни световых лет, — но все остальное из интимной области; когда я закончила, уже пора было переодеваться и отправляться на обед с экипажем «Феникса».

Гипатия, как всегда, обо всем позаботилась. Она пересмотрела мой гардероб и извлекла брючный костюм, чтобы не нужно было постоянно придерживать юбку; выбрала также золотое ожерелье, которое не станет хлопать меня по лицу, как жемчужные бусы. Хорошее решение, я не стала спорить. Пока я переодевалась, она с любопытством спросила:

— Значит, мистер Тарч тебя поблагодарил?

Я уже знаю все интонации Гипатии. От этой у меня мурашки бегают.

— За что?

— Как за что? За то, что способствуешь его карьере. — Она как будто удивилась. — Когда вы познакомились, перспективы у него были неважные. Так что было бы справедливо, если бы он выразил свою благодарность.

— Не зарывайся, — сказала я, надевая украшенные жемчугами эластичные чулки. Иногда мне кажется, что Гипатия затрагивает чересчур личные вопросы, а на этот раз она была несправедлива. Мне совсем не нужно оказывать мужчинам услуги, чтобы привлечь их. Боже, проблема в том, как их отогнать! Просто, расставаясь с ними, я предпочитаю, чтобы их положение несколько улучшилось; а что касается Билла, то действительно время от времени помощь ему требовалась.

Но я не хотела обсуждать это с Гипатией.

— Меняй тему или заткнись, — сказала я ей.

— Конечно, милая. Давай. Как тебе понравились крабберы?

Я честно ответила:

— Не очень. У них ужасные застольные манеры.

Гипатия захихикала.

— Что, не для слабонервных? Неужели ты считаешь, что они намного хуже твоих отдаленных предков? Мне кажется, австралопитеки робустус тоже не очень заботились о том, чтобы их добыче нравился их обед.

Начинался знакомый спор.

— Это было очень давно, Гипатия.

— То же самое относится и к тем крабберам, которых ты увидела, милая. Животные — это животные. Но если ты действительно хочешь покончить с отвратительным обычаем убей-и-съешь…

— Пока нет, — ответила я в который уж раз. Может, и никогда не захочу.

Гипатия хотела «расширить» меня. То есть отобрать плоть со всеми ее болями и горестями и превратить меня в чистый, сохраненный машинами разум. Я знала, что так поступали многие. Как сама Гипатия, хотя в ее случае это была лишь приблизительная реконструкция того, что некогда было живой плотью.

Конечно, мысль пугающая, но не лишенная привлекательности. Я не слишком много удовольствия получала от жизни, но определенно не хотела умирать. А если сделать то, что предлагает Гипатия, умереть мне никогда не придется.

Но пока я еще не готова к такому шагу. Есть пара вещей, доступных человеку во плоти и недоступных виртуальной личности — и я не готова отказаться от плоти, пока не прошла через все то, для чего предназначена женская плоть. Но для этого необходим мужчина… а я вовсе не уверена, что Билл Тарч именно тот, кто мне нужен.

Когда я явилась на обед в «Фениксе», все заговорщицки переглядывались и, казалось, чего-то ждали.

— Установлено примерно двадцать процентов амальгамы, — возбужденно сообщила мне Терпл. — Хотите взглянуть? — И, не дожидаясь ответа, приказала: — Ганс. Покажи планету.

Свет приглушили, и перед нами показался плывущий бело-голубой шар размером с мою голову. Он находился словно в десяти метрах от нас. Половина его была темной, половина освещена солнцем, причем солнца не было видно и располагалось оно справа от меня. Из-за планеты как раз показывался полумесяц спутника. Спутник выглядел меньше Луны, и если на нем и были кратеры и моря, то я их не видела. На самой планете, на ее освещенной стороне, можно было различить океан и континент приблизительно квадратной формы. Терпл совсем погасила свет в помещении, и тут я увидела, что на темной стороне, должно быть, есть еще суша, потому что по всей ночной области вспыхнули огоньки — искусственные огни, огни городов.

— Видите, Клара? — воскликнула Терпл. — Города! Цивилизация!

Их корабельный мозг оказался действительно хорошим поваром. Обед состоял из фритто мисто, приличного ризотто и на десерт — мороженого с инжиром. А может, мне просто так показалось, потому что напряжение спало и все расслабились: в конце концов выяснилось, что нам есть на что посмотреть.

Однако вина за обедом не подавали.

— До окончания работ у нас сухой закон, — наполовину виновато, наполовину вызывающе объяснила Терпл. — Но, думаю, Ганс сможет что-нибудь для вас…

Я покачала головой, гадая, сказала ли Гипатия Гансу, что я люблю за обедом немного выпить. Вероятно, сказала. Корабельные разумы склонны посплетничать, и очевидно, что экипаж многое знает обо мне. Беседа проходила живо и касалась самых разных тем, но ни разу никто не заговорил о черных дырах.

В целом обед получился приятным. Впечатление лишь время от времени портили извинения того или иного из членов экипажа. Они то и дело выходили, чтобы еще раз проверить, как дела у роботов-пауков — те продолжали укладывать амальгаму на пятисоткилометровую совершенную параболу зеркала. Членам экипажа из плоти и крови можно было и не беспокоиться. Ганс никогда не теряет бдительности — следит за укладкой, как и за всем прочим, но, очевидно, Терпл установила на корабле строгую дисциплину. Часто шутки, проскальзывавшие в разговоре, были понятны только членам экипажа, но и это не стало проблемой — Гипатия тут же объясняла их мне на ухо. Когда кто-то упомянул тоску по дому и Олег Кекускян шутливо — сознательно шутливо — сказал, что кое-кто здесь совсем не скучает по дому, он целил в Хамфри Мейсона-Мэнли.

— Он спит с Терпл, Клара, а Кекускян ревнует.

Джулия — на самом деле Хулия — Ибаррури, полная пожилая перуанка индейского происхождения, бывшая школьная учительница, рассказывала Звездному Разуму, как ей хочется перед смертью посетить Ядро, и пришла в негодование, узнав, что я никогда не была в Мачу-Пикчу.

— Вы летали по всей галактике? И не видели одно из величайших чудес вашей родной планеты?

За обедом подавленным казался только Марк Рорбек. Между инжиром и кофе он вышел и отсутствовал почти полчаса.