Первое грехопадение - Олег Лукошин

— Mister Crowley, — сладострастно хрипел он, — did you talk with the dead…

Его поймали и посадили в детскую колонию. Да он и не отпирался, что виноват.

В колонии было хорошо. Крепкий мужской коллектив, взаимовыручка и внимание. Он получил там профессию швея-моториста и неоценимые уроки дружбы.

Откинулся Петька наконец. Вышел из колонии — ну, думает, новая жизнь начинается.

Зашёл в ресторан. Взял салат и пятьдесят грамм водки. Глядит — а там девки в шутовских нарядах голыми жопами вертят. Песни поют, а между песнями матом ругаются и паясничают.

— От станции любовь, — поют девки, — до станции разлука один у нас билет, один у нас билет…

— Что это за безобразие!? — возмутился вслух Петька. — Кто пустил сюда этих шлюх?

Подбежали к нему официанты, администратор подскочил.

— Успокойтесь, — говорят. — Это рядовой номер нашей концертной программы.

— Убью нахер! — машет Петька вилкой. — Всех замочу!

Выкинули его на улицу. Почувствовал Пётр, что тяжело ему будет в социум вписаться.

«Ну да ладно, — думает. — Мы ещё поборемся. Мне бы на работу устроиться. А дальше жизнь наладится».

Пытался он устроиться по профессии, полученной на зоне. Да только не нужны никому швеи-мотористы. Вся страна торговлей занята. Пошёл грузчиком в продуктовый магазин. Коллектив там весёлый оказался. Все, от директора до уборщиц, улыбчивые, приветливые.

— Земля в иллюминаторе, — входит в свой кабинет директор. — Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…

— Там, где клён шумит, — плавают по залу продавщицы, — над речной волной говорили мы о любви с тобой…

— Письма, — машут швабрами уборщицы, — письма лично на почту ношу…

Один Петька не пел.

— Ты чего такой смурной? — спрашивают его. — Неужели жизнью не доволен?

— Вот получу зарплату, — отвечает он, — тогда стану доволен.

Пришёл срок зарплату получать. Зашёл он в бухгалтерию.

— Сколько мне начислили? — спрашивает.

А весёлая бухгалтерша смеётся на его слова, аж за живот толстый держится.

— Ты мне не снишься, — мурлычет и глазками в Петьку стреляет, — я тебе тоже…

— Ну так сколько? — начинает он злиться.

— Тебе ничего в этом месяце, — отвечает бухгалтерша. — Ты ещё две тысячи должен остался.

— Что? — возмутился Петька. — С какого хера?

— У нас среди сотрудников пятнадцать дней рождений за месяц было, за тебя деньги вносили. Ну, и недостача небольшая вышла. Да ты не волнуйся, проще на вещи смотри, веселее. Знаешь такую песню?

Она запела:

— Что сапфиры и алмазы, жемчуга и бирюза — всё отдать не жалко сразу за любимые глаза…

Петька схватил её за волосы и стал мордой об стол бить. Бухгалтерша заорала, прибежали охранники. Надавали Петьке по почкам и выкинули на улицу.

«Другую работу найду, — думал Петька. — Ничего, ничего, мы ещё побарахтаемся».

Вернулся домой, смотрит — в квартире какие-то люди. Радостные, пританцовывают.

— Червону руту, — орут во все глотки, — нэ шукай вечорами…

— Гражданин такой-то? — спросили Петьку.

— Да, — ответил он.

— Ваша жилплощадь экспроприируется, — сказали ему. — Вы десять лет за неё не платили.

— Я на зоне сидел, — пытался объясниться Петька. — Только вышел недавно.

— Да нам ведь похеру, — смеялись люди. — Закон есть закон. К тому же, что за вид у вашей квартиры — обгоревшая вся, засраная. Мы сюда хороших, весёлых людей поселим. Им квартира нужнее, чем тебе.

Петька попытался сопротивляться, но его успокоили.

— Ты найди коробку от телевизора, — посоветовали ему. — А ещё лучше от холодильника. И живи в ней. Сейчас полно людей в коробках живёт — знаешь, как им нравится! Песни поют каждый день, веселятся. Жизнь прекрасна, парень!

И снова судебные приставы песню затянули:

— Яблоки на снегу, — горланили они, — розовые на белом. Что же мне с ними делать, с яблоками на снегу…

Стал Петька на улице жить. А тут и Новый год наступил. Смотрит он из своего картонного ящика: по улицам ходят пьяные Деды Морозы, ряженые всякие. На большом экране, что на проспекте висит, телепередачи показывают. А в них деятели культуры, политики — все, как клоуны одеты. Песни поют, шутки отпускают и смеются.

— Боже мой! — понял вдруг Петька. — Все они — клоуны! Клоуны покорили страну!

— Дорогие телезрители! — обращается ведущая с экрана. — Послушайте новогоднее приветствие Самого Главного Клоуна.

Народ на улице визжит — ура Самому Главному Клоуну!

Тот появился на экране, прокашлялся и запел:

— Да я шут, я циркач, так что же…

И увидел вдруг Петька галлюцинацию. В чёрном небе, над всей страной морда клоуна Клёпы. Клёпа смеётся, трясёт красным носом, щурит подведённые тушью глаза и говорит ему:

— Ну чё, Петька, выкусил? А я же говорил тебе: будь весёлым, живи в своё удовольствие. Миром правят клоуны!

— Нет! — заорал Петька. — Не бывать этому!

Схватил он дрын и кинулся на прохожих.

— Вот вам, мерзкие клоуны! — мочит он людей направо и налево. — Вот вам, изверги!

Возмутились клоуны.

— Что за херня такая? Что за отсталое существо бунт свой примитивный против жизненных радостей проявляет? Ну-ка, вломим ему, ребзя!

И налетели они на Петьку, и начали пинать его ногами.

— Вот тебе, сучий выблядок! — приговаривают. — Получи наш весёлый клоунский привет.

И не выдержало Петькино сердце, остановилось.

— Ура! — завизжали клоуны. — Сдох поганец!

Обнялись они над его трупом, хохочущие, румяные. Заиграли музыкальный пердёж. Запели:

— С чего начинается Родина? С картинки в твоём букваре…

А Петьку не жалко. Сам виноват, мудак. Да ведь?

КАСТА ВЛЮБЛЁННЫХ

— А давай ебаться! — предложила она.

— Давай, — согласился я.

И мы ебались, ебались…

— Всё хуйня, кроме любви, — сказала она.

— Точно! — подтвердил я.

— Социальная стратификация, размежевание общества на сословия, проблемы перенаселения и улучшения человека с помощью генной инженерии — всё пиздотень невротебенная. Всё меркнет по сравнению с любовью и силой её!

— И глобализация с её чудовищным контролем над личностью человека, и агрессивные проповеди ислама, направленные на установление контроля над миром, и рост самоубийств, и психическое состояние современного человека, погружающегося в пучину раздвоения между реальным и виртуальным — всё это блядство мандавошское, — горячо поддержал я её. — Лишь любовь правит Вселенной, лишь она.

— Гандоны задроченные! — гневно кивала она головой. — Силитесь жалкими потугами опровергнуть величие любви, строите педерастическое опровержение сущности её! Пигмеи недоёбанные, вам ли сжимать кулачки на любовь, вам ли противиться власти её!

— О, их много, — соглашался я, — тех вафлёрских уёбищ, кто пытается отыскать иные дороги и предложить их человечеству в качестве истинных. Политика, говорят они, экономическое развитие регионов, новая формация современного прогрессивного человека. Глубоко заблуждаются эти залупы перхотные в путях постижения человеком окружающей действительности. Ибо лишь кроткой, но горячей любовью можно постигнуть её.

И мы ебались, ебались…

— Вот природа, — говорила она. — Как просты и прекрасны образы её ненавязчивого проявления. И луч солнца, пробивающийся по утрам сквозь шторы, и колыхание листвы, беспокоимой игривым ветром, и пение птиц, всецело отдающих себя мелодии, и волны моря, омывающие земные тверди — разве оспорить всем чавкающим хуесосам проникновенность и неопровержимость этого естества?

— Ебать мой хуй! — отвечал я. — Я запрокидываю голову и вижу небо. Бездонное глубокое небо. Я ступаю по траве босыми ногами, и она ласкает их. Мягкая, пушистая трава. Я вдыхаю в лёгкие воздух, и от свежести его кружится голова. Этот воздух пьянит. В нём всё — в нём сила, влечение, умиротворение. В нём свобода! И все эти ёбаные в рот полудурки, все эти чмыри опизденевшие — они отрицают эту значимость! Представляешь, они отрицают небо, они отрицают траву, они отрицают воздух!

— Ёб твою в бога душу мать! — щурилась она и понимающе смотрела мне в глаза. — Уёбки анусообразные, им техника подменила дыхание леса, им производственные мощности дороже глотка парного молока, им ликвидность акций нефтегазовых компаний ценнее заката солнца!

— Задроты пиздоёбинские! Да есть ли душа в них, зажигал ли в их зажравшихся тушах незримый Логос искру свою?

— С хуёв ли?! Нет в них искры и не было. Киборги блядствующие, лишь шестерёнки и подшипники, ржавея, сотрясаются в их силиконоволокнистых коконах.

— Придёт к ним, хуеглотам пиздосрачистым, на смертном одре понимание, придёт осознание, да только поздно будет! Хуй вам в рот и все государственные штандарты в жопу, а не будет вам прощения!