Кёсем-султан. Величественный век - Ширин Мелек

– Я с этим несчастным более стоять в паре не хочу, – громко, на весь двор объявил шахзаде. – Если я убью его, то нанесу тем самым оскорбление его деду Хасан-паше, которого оскорблять не за что: он верный слуга моего отца. А не убить – означает сдерживать руку. Уж лучше я на «крестоносце» потренируюсь, чем со слабым противником!

От этих слов бедный парень побледнел, отчего отпечаток ладони стал выделяться еще более четко. «Крестоносец», укрепленный на поворотном столбе манекен для оружейного боя, полезен при отработке некоторых ударов, но с живым противником его сравнивать – менее чем нелестно…

– Отряхнись, ты весь в пыли, – посоветовал бедняге Мустафа. Вроде бы голос младшего шахзаде звучал ласково, однако во взгляде сквозила насмешка.

Следующим к Челику подошел Яхья, улыбаясь, как объевшийся сметаны кот. Челик честно пытался сопротивляться, он парировал первый удар, но совершенно упустил из виду левую руку Яхьи. Это было ошибкой: ухватив Челика за талию, Яхья ловко подставил ему подножку и вновь отправил на землю глотать пыль.

– Похоже, – фыркнул Яхья, – этот юноша мне тоже не подходит. Ты тренировался с дедом, Челик? Или Йемишчи чересчур силен для тебя?

Челик вновь поднялся. Левая половина его лица была вымазана в пыли, а в глазах стояли непролитые злые слезы.

– Может, – сдержанно произнес Картал, – шахзаде пожелает себе другого партнера по тренировке? Я с радостью заменил бы достойного Челика…

Все, кроме Догана, уставились на говорившего: шахзаде с удивлением – надо же, кто-то осмелился перебить забаву! – а Челик… В глазах Челика полыхнула самая настоящая ненависть.

– Я никого не просил за меня вступаться! – неожиданно тонким голосом выкрикнул он. – И я не нуждаюсь в твоей защите!

– Еще бы, – хохотнул Мустафа, – тебя ведь дедушка защитит, зачем тебе еще кто-то? Я, наверное, встал бы с тобой в пару, я ведь сумасшедший, мне можно и убить кого-нибудь, мне за это ничего не сделают, но неохота руки пачкать. Да и вообще, ты весь в грязи, а я не люблю, когда грязно… Ты бы сходил, что ли, помылся, а то неудобно прямо.

Челик в бешенстве оглянулся. Доган и Картал благоразумно попятились, и у Ахмеда мелькнула мысль, что Картал сейчас уже пожалел о том, что вступился за глупого мальчишку, не способного оценить поддержку и быть благодарным за жалость, которая не унижает, ибо исходит от достойного. Но Картал проявил себя достойным до конца и ничем не выказал своего разочарования. Челик же… Аллах ему судья!

– Иди, иди, – ласково произнес Яхья. – Умойся, очисти себя от пыли. Назад сегодня можешь не возвращаться.

«Лучше вообще никогда не возвращайся», – явственно читалось во взгляде и в голосе шахзаде, и бедняга Челик все прекрасно понял. Сглотнул, оскалил на миг зубы, как загнанный в угол лисенок, – и молча побрел к выходу.

Ахмед даже не глянул ему вслед. Его внимание было обращено на задернутые занавески в одном из окон. Вроде бы ничего особенного в тех занавесках и не видел посторонний глаз, однако шахзаде точно знал: они там. Присматриваются, возможно, шушукаются между собой и улыбаются. Или хмурятся – с женщинами мало что можно разобрать, если речь идет об их поведении. И еще меньше предсказать.

Его женщины. Его гарем. Махпейкер и Башар.

Те, с которыми он недавно провел ночь. Да, именно так. И пусть все вылилось в… в то, во что вылилось (Ахмед сам затруднялся, как это назвать), – но, согласно правилам, ночь с наложницами состоялась. И теперь у него имеется собственный гарем.

Интересно, Хадидже с ними? Не то чтобы Ахмед много думал о ней после того, как cперва отказался взять в свой гарем, а потом, поддавшись уговорам этой парочки, согласился считать этот отказ никогда не существовавшим. Просто… иногда она ему снилась. Не грустная, а хохочущая взахлеб над какой-то шуткой Махпейкер. И застенчиво краснеющая, если замечала его. Во сне Хадидже не сердилась на Ахмеда за то, что он сравнил ее с жирафой, но улыбалась, причем не как старшая, а… Или убегала – в такие дни Ахмед просыпался рассерженным.

Если вдуматься, то это смешно. Но вдумываться не хотелось. Хотелось… сделать что-то. Что-то из ряда вон выходящее, чтобы недоумение и легкое осуждение в глазах Догана и Картала сменилось… ну, неважно, на что, лишь бы не испытывать этого мерзкого чувства, будто он, наследник престола, только что совершил подлость. Ведь не совершил же! Просто поставил зарвавшуюся семейку на место. А Челик… он должен был сам понимать, что его возвышение подобным образом продлится недолго!

Или не должен был?

В любом случае близнецы не имеют права, не должны осуждать шахзаде!

«Они и не осуждают, – сказал внутри Ахмеда кто-то рассудительный и взрослый, проснувшийся недавно в юном шахзаде. – По крайней мере вслух. Они почтительны и лишнего не болтают. А думать людям может запретить разве что Аллах, но он не станет, не для того он людей создал».

Слушать этот внутренний голос не хотелось, а потому Ахмед бросил на то самое окно ехидный взгляд и задал вопрос, обращаясь словно бы в пустоту:

– Эй, там! Нас осталось нечетное число, пятеро, – то есть мне все еще нужен напарник для тренировки. Кто-нибудь ответит мне, смогут ли, к примеру, две девчонки заменить одного никуда не годного парня, если вдруг им выпадет шанс показать себя?

Голос Ахмеда загулял по двору, гулко отозвался от стен, словно проказник-ветер подхватил вызов и швырнул в то самое окно.

А затем, спустя несколько секунд, шелковые занавеси отдернулись.

В первый миг Махпейкер показалось, что собственные уши обманывают ее. Не мог ведь шахзаде Ахмед, наследник трона, рассудительный юноша (ну ладно, не всегда рассудительный, но разве один раз в счет) сказать такое…

Или мог?

Один косой взгляд в сторону – и растерянное выражение лица Башар сказало девушке о многом: да, лучшая подруга тоже слышала эти возмутительные, практически непристойные слова. И точно так же, как и сама Махпейкер, Башар сейчас мучительно раздумывает: верить ли? Признать ли, что слышала, или сделать вид, что нет и не было здесь никого, отступить в полутьму коридора и убежать, оставив шахзаде с его затеями пожинать плоды собственной непредусмотрительности и разнузданности? Ибо говорить с девушками о таком, да еще при посторонних мужчинах, при этом изображая святую невинность, мог исключительно человек непочтительный к предкам, презирающий традиции и вообще вряд ли пребывающий в здравом уме и трезвой памяти!

А если не удрать, если признать, что слышала, то как тогда поступить? Что ответить этому безнравственному наглецу? Особенно учитывая, что «безнравственный наглец» – шахзаде и наследник престола, а сами они вроде как числятся его наложницами (при мысли о проведенной вместе ночи Махпейкер хотела было хихикнуть, но удержалась ввиду серьезности момента). Валиде Сафие говорила девочкам, что всегда следует потворствовать желаниям мужчины, пускай эти желания и кажутся совершенно глупыми, даже безумными, противоречащими всему, чему тебя учили. Мужчины, говорила валиде, – это господа жизни и женщина обязана раствориться в них, в их желаниях, позабыть себя, став послушной игрушкой в руках хозяина. Именно тогда, проникнувшись тем, что важно для мужчины, женщина сумеет настроить его на нужный лад, помочь ему в его начинаниях и свершениях, а там и о себе, о своих нуждах позаботиться, одарив детей своих любовью, принесенной от мужа и господина.