Приношение Гермесу - Глеб Бутузов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Многие читатели и почитатели романа Мастер и Маргарита, вероятно, думают, будто верная спутница чёрного всадника, известного героям книги под именем Воланд, в повествовании Булгакова отсутствует. Следует заметить, что отсутствие это мнимое и представляет собой одну из тех иллюзий, на которые так щедра фея Морг (Morgue), кою часто именуют Морган (Morgan, Morgaine), Моргоз (Morgause),[36] а в ирландских легендах – Морригу (Morrigu). Морган – «фея второго порядка»,[37] это не физическая сущность, а даймон, способный воплощаться в человеке, каковой иногда не подозревает, кто он на самом деле (а разве многим из нас выпадает удача окончательно узнать себя?). Да, верно заметил Коровьев: «Вопросы крови – самые сложные вопросы в мире». Именно поэтому то простое объяснение, которое он даёт Маргарите Николаевне перед балом, намекая на её дальнее родство с Маргаритой Валуа, пожалуй, чересчур просто. Безусловно, отсутствие нежного чувства к своему царственному супругу Генриху Наваррскому при весьма приблизительном соблюдении светских приличий и неутолимой страсти к молодым повесам делает королеву Марго (Margot),[38] как прозвали Маргариту её братья, в определённом смысле близкой булгаковскому персонажу; однако вряд ли мастер годится на роль Жозефа де ла Моль («Меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал», – говорит он свой возлюбленной в момент долгожданной встречи), и вряд ли «легкомыслие» Маргариты, в котором она признаётся Воланду после бала, можно приписать властной и жестокой королеве Наваррской. Скорее удивительная способность очаровывать – даже таких ловеласов, как кот Бегемот – неудержимая тяга к «быстроте и наготе», то достоинство, с коим она приняла «тысячи висельников и убийц» в качестве королевы бала, а также тот пиетет, с каковым к ней относятся эти самые висельники и члены свиты Воланда (ведь они «сто двадцать одну Маргариту обнаружили в Москве», и ни одна из них не подошла на роль хозяйки шабаша, пока «счастливая судьба», по словам Коровьева, не свела их с печальной обитательницей готического особняка), свидетельствуют о том, что, видно, есть несколько другая кровь, которая не передаётся от бабушек и которая может проявить себя лишь в определённых обстоятельствах[39] и при воздействии специального бальзама,[40] использование коего было частью инициатической практики от начала времён. «Ай да крем! Ай да крем!», – закричала Маргарита, бросаясь в кресло… Втирания изменили её не только внешне. Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипала радость, которую она ощутила, как пузырьки, колющие всё её тело. Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего… «Сейчас позвонит Азазелло!» – воскликнула Маргарита, слушая сыплющийся в переулке вальс, – он позвонит! А иностранец безопасен. Да, теперь я понимаю, что он безопасен!..» Надо сказать, что, начиная именно с этого момента, дорога назад была для Маргариты закрыта. «Безопасный иностранец» в очередной раз получил свою хозяйку, а Морган – своё место в свите.
Первое известное на данный момент письменное упоминание о могущественной фее встречается в Жизни Мерлина Гальфрида Монмутского.[41] Среди прочего, в этой поэме уэльский автор описывает Яблочный Остров, «называемый Счастливым» (que Fortunata vocatur), в коем нетрудно узнать легендарный Авалон; на нём нет фермеров и земледельцев – природа сего острова сама предоставляет все свои богатства в необходимом количестве. Островом правят девять сестёр (в связи с этим можно вспомнить о девяти музах греческой мифологии), одна из которых владеет в совершенстве искусством врачевания, а также «превосходит всех остальных красотою форм» (exceditque suas forma prestante sorores); её зовут Морген (Morgen). Эта первая из фей, кроме прочего, обладает способностью летать «подобно Дедалу», а также принимать разнообразные формы (scit mutare figuram et resecare novis quasi Dedalus aera pennis); по своему желанию она может появиться перед вами прямо из воздуха (cum vult, in vestris ex aere labitur horis). Но что наиболее важно в рамках избранной темы, эпизод завершает рассказ о том, как раненого в последней битве Артура доставляют на Яблочный остров, и Морген оказывает честь прибывшим (suscepit honore), согласившись оставить у себя Артура и врачевать его рану.[42] Сам собой напрашивается вывод, что в этом раннем письменном источнике роль Морган (Морген) в жизни легендарного британского монарха скорее положительна, чем отрицательна; её вообще нельзя назвать «злой феей», если только не приписывать магические способности исключительно тёмным силам.
Как уже упоминалось выше, существует другой цикл легенд, в котором у Морган две сестры, а не восемь. Эта версия, к примеру, нашла отражение в известной комической драме трувера Адама де ля Аль Le Jeu de la Feuillée (Игра в беседке), написанной в 1262 году; в ней Морг выступает в компании двух других фей – Маглор (Maglore) и Арсиль (Arsile), а также молодого беса по имени Крокесот (Croquesot);[43] все четверо прибывают на землю первомайской ночью, то есть ночью весеннего шабаша, вместе со свитой короля демонов Эллекена.[44] Здесь Морган и сёстры уже имеют отчётливо дьявольскую атрибуцию и предстают перед нами в комически-страшном контексте, в коем безошибочно угадывается атмосфера романа Булгакова. Те легенды, в которых сёстры Морган носят имена Элейн и Моргоз, представляют последнюю как злую фею, врага Артура и Гиневры, а Морган – как спасительницу и врачевательницу раненого монарха. Но что особенно интересно, в более поздних источниках упомянутые сёстры «растворяются» совсем, и остаётся одна Морган, каковая при жизни Артура была его заклятым врагом, но после того, как он получает роковую рану, неожиданно принимает на себя роль его врачевателя и хранителя (по сути, пребывание на Авалоне для Артура означает и не жизнь, и не смерть; это смертельная болезнь, обладающая свойством «вечностности», как его назвал бы А. Кумарасвами).
Итак, Фата Моргана – враг Артура при жизни и друг за её порогом. «Прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я», – говорит мастеру Маргарита, когда они вступают в свою последнюю обитель. Здесь Маргарита – уже больше не хозяйка дьявольского бала; после того, как она была отравлена вином, принесённым Азазелло, с её лица исчезло «временное ведьмино косоглазие и жестокость и буйность черт. Лицо покойной посветлело и, наконец, смягчилось, и оскал её стал не хищным, а просто женственным страдальческим оскалом». Несомненно, сравнение мастера с легендарным героем бриттов выглядит для читателя либо надуманно, либо иронично; второй вариант вполне соответствует духу романа Булгакова, в чём ещё будет повод убедиться. Сейчас более важно понять, что эта «двойственность»
