Подземелье - Кирилл Партыка

Да уж, разбуди ее среди ночи и потребуй рассказать про жизнь, вспомнятся одни кактусы, рваные колготки, и чужие потные лапы Можно в работу уйти, книжку, что ли, какую-нибудь написать. Да про что писать-то и кто издаст? И какая, к черту, из нее писательница! Журналистка и то, так себе.

Вечно одни бемсы!

Теперь умудрилась вот связаться с непутевым следователем. Ничего лучше не придумала! Брошеный, замусоренный какой-то, несчастный весь и полупьяный без конца… Надо с ним что-то делать… Ишь, заботливая нашлась! Никто ведь он ей и зовут его никак. Спьяну замуж зовет. Ну, самый, что ни на есть, завидный жених.

«Если на свежую голову не передумает — соглашусь» — с истинно женской последовательностью решила Раиса.

Всего-то и дел, вытрезвить, да позволить выговориться, чтоб вытряхнул из себя скверну, которая накопилась сверх всякой меры. Домашний уют ему создать, чтоб было куда с войны своей возвращаться. А там и вовсе — в запас его, в запас!

Возникало, правда, сомнение, а получится ли у нее после стольких-то лет кукушечьей жизни? Представить даже трудно — Репина Раиса Петровна, жена! Но не хотелось об этом думать, а хотелось помечтать, как вечером, на кухне мирно усядутся они ужинать, попьют чаю, (только чаю, и ничего другого), посудачат о том, о сем, эдак, по-житейски, как заведено во всякой добропорядочной семье. И пусть он хоть до одури сидит себе потом перед телевизором, или на диване валяется с газетой. Что в этом плохого?

А она… а что она? Найдутся для женщины занятия. Леня Пешков мещан шибко не любил, но не всем соколами парить…

И заставить его почитать хоть что-то, ибо дремуч вельми, хоть и не дураком родился! А не пожелает, так и ладно, обойдемся.

А потом… Трудновато, конечно, придется на его зарплату за вычетом алиментов, да на ее декретные. И захочет ли такой якорь бросать? Захочет, не захочет, можно ведь и не спрашивать. Можно подумать, они контрацепцией интересуются!

Давным-давно пора, пока все не усохло.

Ей почему-то казалось, что Сергей непременно должен любить детей.

Раиса тряхнула головой, усмехнулась. Вот ведь дурища, размечталась! Не зря бабий ум в пословицу вошел. Достала из сумочки косметичку, глянула в зеркальце.

Кр-расавица зареванная.

За помутневшим окном качалась в такт ветру полуоблетевшая ветка, взмахивала крылышками нечастых листьев. Желто-оранжевая бабочка дернулась на надломившемся черенке, испуганно взмыла, навсегда покидая привычный насест, и вдруг прилипла к стеклу короткопалой пятерней, словно призрачный зверь ступил сюда невидимой лапой, оставляя зримый след. Но уже через секунду новый порыв подхватил блуждающий лист, крутанул его в воздухе и умчал в никуда.

19

Сергей зашел в кафе перед самым закрытием. В пустом зале шаги одинокого посетителя отдались гулким эхом. Позевывающая раздатчица шлепнула на тарелку лепешку холодных, слипшихся рожек, долго гремела инструментом по дну кастрюли, выуживая оттуда остатки гуляша. Частное кафе в этой дыре мало, чем отличалось от былой общепитовской столовки.

Раздатчица посмотрела вслед запоздалому посетителю, двигавшемуся к кассе зыбкой походкой. Уронит еще поднос. А на вид, вроде, приличный. Однако все обошлось.

Усевшись у окна, Сергей положил локти на потертый пластик, ткнул вилкой в неаппетитный харч. Есть не хотелось. Вяз во рту жир, размазывался по нёбу. Глядя в чуть затуманенное оконное стекло, Сергей наблюдал за собственным отражением, всматривался в движение губ полупрозрачного двойника. Постепенно с двойником этим начало твориться что-то странное. То ли сырая муть была тому причиной, то ли обманчивая игра света в темном стекле.

Сергей, незаметно погружаясь в усталую полудрему, заметил, что в мутном озерце окна его отражение совершенно самостоятельно повернуло голову.

…Масленые, жующие губы, припухлые, как у ребенка или человека, всю ночь напролет занимавшегося любовью. На верхней, тронутой пушком, скопились крохотные капельки влаги, В углу рта — прилипшая хлебная крошка. Оттопыренная щека, за которой молодые крепкие зубы перемалывают лакомую, приготовленную матерью снедь, похрустывающую аппетитными хрящиками.

…Хруст живой человеческой плоти, раздираемой железом…

На служебном столе Сергея расстелена газета. Белокурый солдатик, несколько поблекший от острожной нужды, берет свежий хлеб, жареную свинину, макает в соль лук, откусывает. Хр-рум. Хр-рясь!..

…Кровь хлещет из развороченного лона…

Двигаются красивые молодые губы, перемешивает пищу упругий язык.

Допрос, на котором подозреваемый дал признательные показания, состоялся вчера.

— Расскажи, как в первый раз изнасиловал потерпевшую.

Голова солдата энергично мотается из стороны в сторону.

— Не, я ее не насиловал. Мы по согласию… Она мне понравилась, я с ней думал встречаться.

— Если понравилась, зачем привел других?

Молчание.

…Солдат ест. У Сергея внутри тупо и тяжело пульсирует мертвенная усталость.

Муть время от времени наползает на глаза радужной пленкой, искажает очертания привычных предметов.

…Страшная маска вместо лица девушки…

У стены, на составленных в ряд стульях неподвижно застыли две женщины: пожилая, с бордовым распухшим лицом, с тяжелыми каплями в уголках глаз, и молодая, красивая, не отрывающая от пола безучастного взгляда. Мать и жена.

— Как же так, сыночек?

Солдат ниже наклоняется над газетой, трудно глотает. Тишина, только похрустывают на зубах хрящики. Репин делает вид, что изучает какой-то документ. Он не спал почти трое суток. И не его обязанность проводить это свидание, милостиво предоставленное следователем убийце в награду за признание. Изнеможение накатывает щекочущими волнами, глаза уже потеряли способность закрываться, забитые невидимой колючей пылью. Туманится, плывет кабинет, размазываются в бесформенные пятна столы, стулья, громоздкие, похожие на старинные броневики, сейфы.

Арестованный отрывается от еды, поворачивает голову и неожиданно улыбается Сергею хитроватой улыбкой. Припухлые губы становятся заметно толще и извиваются жирными, влажно поблескивающими червями.

Сергей пытается сфокусировать взгляд, но прокуренный воздух дрожит, дым колеблется и слоистыми волнами плывет к потолку. И в этом миражном мареве ухмылка солдата делается шире, уголки рта ползут в стороны, будто кто-то растягивает пальцами прорезь в резиновой маске. Черная трещина пересекает лицо, делается все шире, становятся видны лезущие из десен неровные, отливающие влажной желтизной клыки. Из глубоких, обведенных синевой впадин на Сергея таращатся желтоватые глаза, в которых нет ничего, кроме неутолимого голода и блуждающих бликов. Хищная звериная морда, скалясь, тянется к Сергею. Сочащаяся слюной пасть будто подсмеивается над тем, как не вовремя он задремал.