Бессменная вахта - Эрнст Омурзакович Басаров

города и увидел свет на втором этаже райотдела, в комнате, где работал Такенов. Сергеев поднялся к нему. Такенов собирал со стола бумаги и укладывал их в сейф.

— Все трудимся, Мукаш Такенович!

— Тружусь. Прокурор поджимает. А дел много… Но на сегодня хватит. Засиделся. Гайша ждет. Ничего, она понимает… Да, вот что! — майор порылся в бумагах на столе и подал одну из них Ивану Васильевичу. — Здесь заключение насчет ножа.

В заключении криминалистов научно-технической лаборатории сообщалось, что на ручке ножа в двух местах обнаружены отпечатки пальцев левой руки, а на лезвии — следы крови.

— По картотеке эти отпечатки не зарегистрированы. Таким образом, Лыков отпадает. Я было думал, не его ли это работа.

— Но так или иначе, ножом кого-то ранили или убили. Кровь на лезвии это подтверждает. А нож принадлежит скорее всего Томилиной. О Томилиной и другие сведения поступили.

— Сообщишь их по дороге, Иван Васильевич. Пойдем. Машину вызвать?

— Да лучше пешочком, врачи рекомендуют. Ты помнишь, как приучали солдат ходить в армии?

— Еще бы! С полной выкладкой — и марш! А что у тебя про Томилину?

— Неделю назад в продовольственном магазине на самозастройке Томилина встретила некую Зинаиду Луневу — буфетчицу из пивного бара. Томилина стала упрекать Луневу за то, что та отбивает у нее Колю. Кричала: «Ты молодая, найдешь себе парня, зачем на Николая свои бесстыжие глаза пялишь?». Назвала Луневу шлюхой.

— А Зинаида намного моложе Томилиной?

— Луневой двадцать два. На шесть лет.

Такенов посмотрел вверх, в усеянное звездами небо, потер рукой замерзшие щеки. — Зима, зима…

— А ветер утих, — как бы уловив мысли майора, сказал Иван Васильевич. — Через неделю день начнет прибавляться. Пойдет солнце по кругу выше, к теплу ближе.

— Да, к весне ближе… А я все о Лыкове. Может быть, все же он? — отозвался после короткого молчания Мукаш Такенов.

— Может быть, и он. Резон такой: деньги, которые он выкрал в кассе пригородного совхоза четыре года назад, мы не нашли. Следовательно, в течение тех трех дней, пока он от нас скрывался после ограбления кассы, он их где-то в наших местах спрятал. Револьвер был. И он тоже не попал в наши руки. Связи у него здесь остались. Возможно, и такие, которые нами еще не выявлены. А беглые прежде всего приходят к своим, помощи у них ждут. Хотя девиз каждого блатного у них на лбу написан: подохни ты сегодня, а я пусть завтра. И все их воровские принципы и законы — легенда. Когда бандиту выгодно, он подлеца спасать будет. Когда ему выгодно другое, он своего же убьет.

5

В дверь кабинета Такенова постучали.

Вошел лейтенант Мусин:

— Товарищ майор, разрешите!

— Давай, Абдыбек!

— Вот участковый из квартала самозастройки сообщил о Томилиной. Соседи Томилиной рассказывали, что дней десять тому назад она говорила во дворе своего дома Николаю Клюеву: «Если не бросишь к ней шастать, Николай, я и Зинку порешу, и тебя. Себя не пожалею!».

— Конечно, мало ли, что кричат люди в расстройстве! Но одна из женщин, живущих по соседству с Томилиной, сообщила, что, когда исчез Клюев, Томилина ночью печи топила. Дым из трубы валил. Для чего? Может, одежду жгла, если на ней кровь была?

— Все могло быть. Обыск у нее придется делать. Будем выносить постановление, Иван Васильевич.

Поднявшись на занесенное снегом, жалобно заскрипевшее крылечко дома Томилиной, они услышали ровный гул стиральной машины. Обычная жизнь шла своим чередом, несмотря на всякие неожиданные страсти: кражи, аресты, побеги, муки ревности.

В доме Тамары Томилиной на этот раз было прибрано. Увидя это, инспектор Мусин подумал, что хозяйка вроде бы успокоилась, примирилась с изменой любимого человека, странным его исчезновением.

Но едва предъявили постановление на обыск, она сникла, села на табурет, подняла к лицу фартук и заплакала.

Над кроватью висели фотоснимки. Иван Васильевич обратил внимание на фотографию кудрявого парня с растянутым баяном в руках. В альбоме с потертыми корками среди множества других фотографий увидели они Николая Клюева. Он был одет в военный китель, снимался вскоре после демобилизации из армии, сидел на диване рядом с Тамарой, плечом к плечу, чуть склонившись в ее сторону. Был снимок и немолодого усатого фронтовика — в гимнастерке, почти белой, видимо, вылинявшей от дождей и солнца, туго перепоясанной простым солдатским ремнем и перечеркнутой от плеча до пояса портупеей. На: груди две медали и два ордена.

— Это ваш отец Федор Семенович? — Сергеев повернулся к Тамаре.

— Да, — ответила она, вытирая фартуком лицо. — Воевал пала.

Сергеев достал из портфеля нож и положил его на край стола:

— Его нож?

— Да…

— Вы давали его кому-нибудь?

— Нет, не давала. И не знала, что нож кто-то брал. А что?

Томилина, уже переборов страх, поднялась с табурета, сняла со спинки кровати шерстяной платок, набросила его на плечи и спокойно продолжала.

— Ничего я не знаю. Ни-че-го…

— Печи давно топили? — спросил Мусин.

— Большую плиту топлю каждый день. На ней варю, от нее греюсь. А ту, в другой комнате, маленькую, редко.

— В печи заглянуть придется.

В большой плите было пусто. Плита с утра протоплена, еще жар идет от нее, но уже убрана, вычищена. Прошли в другую комнату. Открыли дверцы маленькой плиты. Эта, действительно, была холодной, давно не топленой. Но зола в ней еще лежала. Видимо, от последней топки осталась. Золы было немного. Просто плиту эту не очень старательно вычистили. Взяв кочергу, Мусин пошевелил серую кучку. Сергеев понял; что лейтенант чем-то заинтересовался. Подошел.

Из золы торчала обгорелая бляха солдатского ремня. Мусин разгреб кучку — три обгорелые пуговицы — металлические, как и бляха, скорее всего солдатские.

Томилина, прищурив глаза, смотрела в окно, за которым уныло качались на ветру голые, черные ветки тополя. Делала вид, что ее ничего не интересует.

Сергеев подошел к столу, достал из портфеля бланк протокола обыска.

Повернувшись к хозяйке, спросил:

— Одежду Клюева всю сожгли?

— Не жгла ничего.

— А это? — капитан кивнул в сторону печки. — Мы так понимаем, что среди вещей вашего мужа (капитану не хотелось называть Клюева сожителем) была военная форма, в которой он вернулся с армейской службы. И на днях вы ее сожгли.

— Не жгла я…

— Он надевал эту форму?

— На работу иногда китель надевал. Может быть, я и сожгла этот китель, но давно, потому что старый он был. Точно не помню.

— А для чего вы печь в четыре часа ночи топили?

Женщина растерялась.

— Ничего я не знаю!.. Забирайте меня, если хотите! — Томилина вскочила, краска сбежала с ее щек. Она уперла руки в бока и выкрикнула. — Ничего не знаю!..