Унтовое войско - Виктор Сергеев

Пришли посланцы от нейдальцев, самогиров и гольдов и попросили капитана принять их всех под защиту На всех туземцев произвело большое впечатление то, кал хладнокровно капитан осадил заносчивых и спесивых маньчжур.

Невельской объявил маньчжурам, что с амурскими народами надо торговать честно, без обмана и насилий, и женщин не хватать, памятуя, что те принадлежат семье и племени.

В трех верстах от селения Тырс, на правом берегу Амура, среди утесов, нависавших над водой, Невельской нашел четыре каменных столба. «Вот это они и есть», — сказал Чедано.

На двух срединных столбах капитан увидел высеченные цифры: «1649» и «1669». Невельской попросил нож у Чедано и вычертил на ближнем каменном столбе свой год — «1850».

Глава пятая

Над Петербургом нависло низкое свинцовое небо. С залива дул промозглый ветер. На крыши домов и мостовые затихающего к ночи города падали хлопья мокрого снега.

На Малой Морской, у гостиницы «Наполеон», остановилась карета. Со ступенек крыльца сбежал офицер, торопливо открыл дверцу.

Ваше превосходительство! Николай Николаевич! Честь имею… Спасибо, голубчик!

На мостовую сошел невысокого роста генерал в походной шинели.

Слуги тащили чемоданы и саквояжи в гостиницу. Генерал суетился тут же, махал руками, смеялся, кому-то что-то выкрикивал. Испуганный портье раскрывал двери.

По коридорам и этажам «Наполеона» поползло:

— Генерал Муравьев приехал… с самой аж Камчатки!

…Царь дал аудиенцию Муравьеву в Царском Селе.

Рабочий кабинет Николая убран подчеркнуто скромно. Стол из красного дерева на небольшом возвышении. Рядом, у окна, инкрустированная перламутром полка с книгами. С потолка свисала люстра с хрустальными подвесками.

Николай вышел из-за стола, провел Муравьева к креслу, усадил. Будто и не государь, а просто добрый хозяин повстречал давно знакомого и приятного гостя. Сам сел в кресло напротив.

— Ну, что, Николай Николаевич, не дает тебе покоя Амур?

— Не дает, ваше величество. — И по-серьезному дело задумано?

— Была бы на то воля монаршая, а я не отступлюсь.

— Двигается ли дело, генерал?

— В устье Амура корабли наши… Невельской с людьми своими тот край обживает. В августе поднят русский флаг уже в двадцати пяти верстах выше устья. Заложено там селение — Николаевский пост. В вашу честь…

— В мою ли? Мы оба с тобой Николаи. — Царь улыбнулся. — Ну да уж ладно, поверю тебе, что назвал сей пост в мою честь. Я тебе не первый и не последний раз верю. Что китайцы? Отвечают ли они на твои шаги?

— Нет, государь. Китайцы спокойны.

— Смотри, не поссорь меня с богдыханом.

— На Амуре может пролиться кипяток через край, но Пекин все же не двинет на нас войска.

— Ладно, многого не обещай. Листы твои касательно перевода казаков в войско читал. И о горнозаводских крестьянах, и о золотом промысле на Каре — читал. Сие все зависит от амурского вопроса. А вопрос этот передан мною в Сибирский комитет. Заседать он будет с твоим участием, для того ты и вызван в Петербург с Невельским. Сумеешь защитить себя? Да уж и так видно… Решили мы за твою отлично-усердную службу наградить тебя святой Анной первой степени и святым Георгием четвертой степени.

Муравьев поднялся:

— Благодарю, ваше величество! Одна забота, одна дума у меня: сумею ли хоть какой малой долей оправдать высокие награды государя императора?

— Да уж сумеешь как-нибудь, — благодушно ответил Николай. — С моими министрами в комитете не переругайся вдрызг, а то ведь и обращаться более будет не к кому, а только ко мне.

— Постараюсь, ваше величество.

От царя Муравьев поехал к князю Меншикову. Доложил обо всем, как было на приеме у Николая I.

— Что прикажете, ваша светлость, делать? Государь, хоть и благодушен, а изволил предупредить, чтобы с министрами я был поделикатнее. Как бы не проиграть Амура…

Меншиков посоветовал генерал-губернатору тотчас же отправляться к наследнику и рассказать ему, что он, Муравьев, послан к его высочеству князем, что дело Амура хотят в комитете погубить.

— Дипломатию туманную не размазывайте, — предупредил Меншиков, — а так прямо и молвите наследнику-цесаревичу: прибегаю к вашей помощи, спасите дело Амура! На чувства, на чувства берите! На покорность, на учтивость.

Князь — опытный царедворец, но и Николай Николаевич не лыком шит. Сумел настроить и воодушевить Александра, молодого наследника.

Александр, обычно нерешительный, колеблющийся, тут не удержался и горячо заявил Муравьеву:

— Я сочувствую твоему замыслу и желаю успеха, генерал. Постараюсь сделать все, что от меня зависит, и сейчас же поеду к государю. — Вы уж только про меня, ваше высочество…

— Ладно, ладно, — успокоил Александр. — Ни словом не обмолвлюсь.

В нумере у Муравьева обои с золотыми сердечками. Над кроватью атласный балдахин. Посреди комнаты — пальма в кадушке. Между бархатными узорчатыми занавесями — кактусы в горшочках.

Все непривычное, чужое…

В Сибирском комитете полный провал. Да и что можно было ожидать?

Нессельроде, как открыл заседание, так и пошел брюзжать: он-де против занятия устья Амура, против постройки русских поселений на гиляцкой земле. Это, мол, опасно и рановременно. «Николаевский пост оставить немедля. Пушки оттуда свезти, редуты срыть», — заявил он. «Отчего же так, ваше сиятельство?» — спросил Муравьев. — «А то придут китайцы, сами все сроют и нас выгонят, и флаг русский сорвут, и нас в глазах гиляков осрамят».

Напрасно Невельской открывал глаза министру иностранных дел. Что Нессельроде до какого-то города Готто, до старого воинственного маньчжура, видящего опасность для своего государства не от русских, а от «рыжих»? Что до того Нессельроде, что и гиляки, и маньчжуры боятся и ненавидят англичан, просят у русских защиты от иноземных пришельцев, что до того, что гольды и гиляки, нейдальцы и самогиры рады приходу русских на Амур и готовы во всем поддержать «справедливых лоча?»

Муравьева винили в том, что он без нужды раздражает китайцев, надумал, мол, учинить в Кяхте собственное градоначальство для того, чтобы возвысить этот город в делах с Маймаченом и Ургой, но затея эта никудышная. И тут же пустились пересказывать злонамеренную сплетню о том, что китайцы будто бы выставили сто тысяч войска на границе и заперли вход в Маймачен, будто ургинские правители не захотят признать Кяхту за полномочный город и не пожелают иметь никаких дел с кяхтинским градоначальником. «Да нынче же бывал я в Кяхте, — отозвался на сплетню Муравьев, — и о китайских войсках там вовсе ничего не слыхать. Градоначальник же, получив все права от сената самостоятельно решать пограничные вопросы с ургинскими властями, почувствует себя уверенно и спокойно — не надо по каждому пустяку сноситься с Иркутском. Да и кяхтинские купцы останутся довольны что у них будет свое градоначальство — от иркутский гильдий меньше притеснений».

Военный министр высказался в раздраженном тоне: «Вы, генерал, хотите воздвигнуть себе памятник, а во что это России обойдется?»

Муравьев горестно размышлял: «И это меня, патриота, заподозрили в честолюбии! Во что он, Муравьев, России обойдется? А во что? Ареды там, а не политики! Скупятся, жадничают, а уж, чем жить Аредовы веки, лучше бы не путались под ногами. Вспомнил, как отец поучал его, молодого: «Не стыдись показаться недостаточным в кармане. Ничего нет возвышеннее, как сердцем быть богаче своего кармана. Любовь чистая к отечеству все вознаградит».

На комитете военный министр накинулся на Невельского:

— Какое вы имели право без приказа ставить посты на Амуре? За такое самовольничанье надо бы снять с вас офицерский мундир. В самый раз носить вам серую куртку[34]…

Министра перебил властный голос от дверей:

— Мы сюда собрались, ваша светлость, не судить и конфирмировать, а обсудить дело занятия Амура.

Члены комитета замерли. В дверях стоял раскрасневшийся наследник-цесаревич Александр.

— По высочайшему повелению я назначен председательствующим на комитете, — объявил он.

Муравьев обрадовался, воспрянул духом, но твердости и решительности у Александра хватило не надолго. К концу заседания он как-то обмяк, вставлял кое-когда вялые, никчемные замечания. Министры это сразу почувствовали.

Сибирский комитет пошел за Нессельроде.

Вечером в нумере у Муравьева сидели Невельской и Карсаков.

Генерал никак не мог успокоиться.

— Подумайте только, — жаловался он своим собеседникам, — лучше бы меня заменили вовсе в Иркутске! Переживу или нет нынешнюю зиму — бог ведает, а что гаснет в груди священный огонь, то чувствую ежедневно. Бывают еще вспышки, но реже и реже. Да и что еще ждать, если в комитете мне было сказано при десяти сановниках, что дела делаю я из честолюбия и хочу воздвигнуть себе памятник. Постыдно, что эта мысль укоренилась в правительстве и через нее все процеживается. Я требую, чтобы Невельскому в устье Амура были посланы роты флотского экипажа с офицерами и полусотня казаков с офицером, а мне отвечают, что это рановременно и отправляют тебе, Геннадий Иваныч, одного лишь… священника. Не все потеряно, Николай Николаич, — возразил Невельской. — Будем уповать на государя. В ас поддерживают великий князь Константин, Главный морской штаб, министр внутренних дел да и, судя по всему, наследник-цесаревич, — вставил Карсаков.