Дети Филонея - Елена Жаринова

29 апреля, суббота

Я разумная женщина, думала Ульяна. Она, как мантру, твердила эти слова. Но от них не становилось ни легче, ни проще.

Как назвать ситуацию, когда взрослая женщина, давно смирившаяся с одиночеством, падает в объятия мальчишки? Безумие? Мама по этому поводу выразилась буквально и непечатно. Но пусть все же будет безумие.

Она ни в чем, боже упаси, не винила Влада. Напротив, она была благодарна до слез. Что скрывать — не она его, это он ее сделал счастливой. Наверно, он лгал с три короба, наверно, она — лишь средство забыть жену, и его шепот в постели ничего не значил… Пусть, пусть, пусть.

Когда качнулся маятник, Ульяна-2 оказалась одна в холодной постели. Ее тело было прежним — не измятым, не перелепленным мужскими руками. Ей просто приснился сон, о котором сладко и стыдно вспоминать…

Ульяна поднесла ладони к разгоревшемуся лицу и посмотрела на притихший класс. Восьмиклассники пыхтели над контрольной. На третьей парте две подружки нахально списывали, пристроив на коленях учебник. Лица у всех были красные от жары.

Весной в школу врывалась веселая неукротимая стихия. Сначала летел к черту дресс-код, за который всю зиму боролась администрация. Скучные коридоры расцветали яркими футболками, драными джинсами и короткими юбками. Следующей жертвой становился запрет выходить на переменах на улицу. Между уроками дети толклись во дворе и ловили солнце. И, наконец, у старшеклассников совсем сносило крышу. На каждом подоконнике целовались парочки, и с этим ничего нельзя было поделать. Учителя лишь беспомощно отводили глаза.

А в Реальности-2 весеннюю стихию обуздывал Первомай. Все организованно готовились к демонстрации. В пионерской комнате клеили транспаранты, прибивали к шестам портреты товарища Тропининой. Отличников пачками снимали с уроков — репетировать передачу знамени в почетном карауле. Скоро, скоро высохнет асфальт, солнце позолотит обнаженные ветки, выйдут на улицы продавцы раскидаев, жар-птиц и леденцов из жженого сахара. В почтовые ящики лягут поздравительные открытки — непременно с изображением сирени и цветущих яблонь…

В Реальности-2 Ульяна немало билась над тем, чтобы дети усвоили исконный, исторический смысл демонстрации как способа выражения воли трудящихся масс. Но дети упорно не хотели ничего демонстрировать. Им просто нравились народные гулянья. Они ждали веселого весеннего ритуала, как древние кельты — плясок вокруг майского дерева. Дети любили, срывая глотку, орать "Ура!" в ответ торжественному голосу из репродуктора: "Мимо трибун проходит колонна трудящихся фабрики "Большевичка"! Да здравствует самоотверженный труд советских портных!"

В этом году первомайская суета была особенно кстати. В Реальности-2, разучивая с подшефным классом праздничные речевки, Ульяна до вечера сидела в школе. А дома ждала генеральная уборка, или мама усаживала ее писать открытки родне. И ей просто некогда было копаться в себе. Только перед сном она подходила к окну, дышала на стекло и рисовала буквы. Влад. Каково ему сейчас, без вины виноватому перед женой? Не корит ли ее, Ульяну? Не вспоминает ли о ней с досадой? Милый, красивый мальчик… В мыслях она упорно именовала его мальчиком и думала о нем с каким-то материнским превосходством — хотя не так уж велика была разница в возрасте. Думала о нем — и ждала Перехода.

Этой ночью Переход произошел.

Почему же Влад не звонит? Ульяна то и дело проверяла телефон в кармане пиджака. Обычно она отключала мобильник во время уроков, но сегодня поставила его на виброзвонок. Еще только одиннадцать утра. Может он еще не проснулся? Ульяна представила себе соломенные волосы на темно-синей наволочке. Внутри родилось странное, тягучее ощущение — будто что-то горячее оторвалось и медленно падает. Рука сама невольно коснулась груди. Но тут прозвенел звонок, громыхнули стулья, шлепнули о парты сумки. На стол легли листки с контрольной. Восьмиклассники, толкаясь, выбежали из класса. Ульяна подровняла парты, открыла форточку и пошла в учительскую.

Там уже было полно коллег. Сладкая весенняя отрава скосила и преподавателей, и уроки теперь как-то сами собой кончались раньше положенного.

За столом проверяла тетради русичка Наталья Ивановна. На диване сидела Юля — учительница физкультуры, а пять лет назад выпускница этой самой школы — хорошенькая, рыженькая, миниатюрная. Крутя на пальцах баскетбольный мяч, она ябедничала физику Павлу Альбертовичу (за глаза — Павлуше) на прогульщиков из его класса.

— И если бы они пошли домой! Я же видела из окна, они играли в футбол! Это называется живот болит!

— А вам, Юлия Петровна, не надо быть такой легковерной. Когда четыре оболтуса заявляют, что у них у всех внезапно заболел живот… Вот вы, Ульяна Николаевна, как бы поступили?

— Отпустила бы, — улыбнулась Ульяна. — Я тоже легковерная.

Павлуша ее раздражал и смешил. Он считал себя выдающимся методистом и не упускал случая поучить "молодежь". Сам он был на четыре года моложе Ульяны, очень низенький, а плечистый пиджак делал его совершенно квадратным. Павлуша был женат на учительнице младших классов Даше, и потому на всех женщин в школе смотрел гоголем. "Бедные! — говорил его самодовольный вид. — Я понимаю, что все вы меня вожделеете. Но я примерный семьянин, поэтому держите себя в руках".

— Васьков, ты что, смерти моей хочешь? — послышался низкий прокуренный голос.

— Нет, Роза Наумовна, — ответил ломкий детский. Потом кто-то шмыгнул носом.

На пороге появилась огромная седовласая дама с аккуратно подстриженными усиками над верхней губой. Она опиралась на плечо худенького веснушчатого мальчишки.

— Я, Васьков, тебе в последний раз говорю…

В этот момент Юля таки выронила мяч. Он запрыгал по столу, по тетрадкам, Наталья Ивановна неумело скрипнула по нему ногтями, мяч скатился на пол — прямо под ноги Розе Наумовне.

— Или ты, Васьков, научишься отличать синус от тангенса, — она ловко отфутболила мяч, — или всем придется мучаться с тобой лишний год. Это, Васьков, мое последнее китайское предупреждение. Ступай!

Она величественным жестом отослала несчастного Васькова. Юля вскочила с дивана, уступая ей место. Роза Наумовна вложила в полные губы сигарету и закурила. Курить в учительской было строжайше запрещено, но Розе Наумовне на правах мастодонта прощалось и не такое. Она могла посреди урока съесть бутерброд. Могла послать ученика потолковее в магазин за кефиром. А однажды она сломала деревянный угольник о чью-то твердолобую голову. Родители, конечно, жаловались, но Розе Наумовне все сходило с рук.

— Кошмар, — заявила она, звучно затягиваясь и роняя пепел на юбку. — Куда катимся? Не школа, а бардак, прости господи.