Параллельный переход - Василий Кононюк

– Прости меня, я не сдержалась, прошу, говори дальше.

– Да, он не такой. И это твое счастье, и его. Не буду скрывать, сперва хотелось мне, убить тебя, и ведьму твою, а потом бросится в омут головой, взять на душу смертный грех, но вырваться с этой темницы. Но Господь наш, Иисус Христос, учил нас смирению. Принял я кару, постигшую меня, унял бушующий гнев, и понял, что и сам виноват в том, что случилось. Слишком жарко я любил, слишком жарко ненавидел. Не захотел Господь принимать мою душу, а чертям, в ад меня утащить, видно грехов моих не хватило.

– Остыл я, понял, что нет на вас большой вины, ты дитя свое спасала, колдунья, делала лишь то, что ее просили. Как узнал я, сына твоего, Богдана, понял, что послал мне Господь испытание, защищать, эту душу чистую. Напомнил он мне, моего внука, такое же доброе, невинное дитя.

– Мне был, пятьдесят один год, когда меня замордовали. Последние двадцать лет, привык я наказы отдавать, и привык, чтоб их исполняли. Где земля моя, та, где жизнь моя прежняя прошла, того не ведаю, но где-то далеко отсюда, видать, за морями дальними. Как путь туда найти, не знаю, да и делать мне там нечего. Не дело мертвому, назад возвращаться, добром это не кончится. Здесь, теперь, новая жизнь моя. Что еще знать хочешь?

– Скажи, что на уме у тебя?

– Я воин, женщина. Другой судьбы у меня нет. Я спрашивал сына твоего. Он хочет эту судьбу со мной разделить. Теперь это наша одна судьба на двоих. Ты можешь гордиться ним. У твоего сына сердце воина. Ни разу, в тех боях, что нам принять пришлось, даже тень страха не родилась в его сердце. А дальше, Господь укажет нам путь. Я многое умею, если будет на то Божья воля, может и в новой жизни пригодятся мои умения.

– Как мне называть тебя?

– Богданом и называй, теперь это и мое имя.

– Поклянись мне, что не причинишь вреда моему сыну!

– Выпей вина, мать, и не говори дурниц. Вот, рана на руке от Ахметовой сабли. Причинил я вред твоему сыну, или дочь твою от рабства спас? А если завтра встретим смерть на поле брани, причиню я вред твоему сыну, или славой имя его покрою? Ты сама не знаешь, о чем ты просишь.

– А ты знаешь, каково это, родить его, растить, ночей не спать, а потом ждать, что его ногами вперед в дом внесут, чтоб с ним простится в последний раз?

– Дурной у нас разговор пошел. Держи его возле своей юбки, пока ему аркан на шею не наденут, а тебе не разложат перед ним, и будут насиловать всем скопом. Может так, его от гибели убережешь. Он просто сгниет в рабстве вместе с тобой. Только спроси у него сначала, хочет ли он такой доли. Все это уже давно переговорено, незачем воду в ступе толочь. Нет третьего пути. Свой путь, твой сын уже выбрал…

– Теперь твой черед рассказывать. Расскажи, как вы сюда попали, и почему твой муж на Богдана волком смотрит.

Переведя дух, после непростого разговора, наблюдал, за сменой чувств, которые отображались на ее лице. Легкая растерянность в начале разговора, в конце концов, сменилась досадой, что разговор принял не то направление, которое ей хотелось. Надо отдать должное, мать не стала, как поступили бы на ее месте, большинство женщин, ломать разговор, и возвращаться к изначальной теме, повышая градус, плавно переводя его в крик, с трудно прогнозируемыми последствиями. Достаточно спокойно перенеся тактическую неудачу, она готовилась начинать свой рассказ. Это говорило только об одном. В будущем, разговоры с этой женщиной, так просто складываться не будут. И то, что они будут, сомнения не вызывает. Допустить, что она передоверит судьбу сына, непонятному чуду-юду, подселившемуся в его тело, было бы верхом наивности. Женщины, как правило, весьма неохотно доверяют судьбы своих сынов, даже их законным женам. Успокаивало одно, все ее поведение и реакции, говорили о силе характера, а также свидетельствовали о том, что со мной, портить отношения, пока никто не намерен.

– Родом мы с Волыни, с Холмского удела, жили на землях боярина Белостоцкого, пусть земля ему будет пухом. Село наше совсем рядом с усадьбой стояло, пеший, туда да обратно, за полдня справлялся. Родители рано выдали меня замуж, мне едва шестнадцать минуло. Иван, ко мне клинья, уже два года подбивал. Родители его женить хотели, а он уперся, сказал, только на мне женится, или бобылем останется, хоть из дому гоните. Он упертый, как упрется, только я его сдвинуть могу. Мать его покойная голосила, говорила, что я его заколдовала, где ж это видано, чтоб такой видный парубок, такую страшилу языкатую, замуж звал.

– Я худенькая тогда была, кожа да кости, а языкатая и драчливая такая, что меня все хлопцы боялись. Мать плакала, что никто меня замуж не возьмет, кому говорит, такая жена нужна. Говорила, я на деда покойного похожа, такой же забияка был, все село его боялось. Потом к боярину в гайдуки пошел, долго с ним в походы на ляхов ходил, пока не сгинул.

– Как родила я уже Тараса и Оксану, вот после нее, округлилась, на бабу похожа стала, начали наши мужики языком цокать, как, мол, Иван разглядел, что с того страшила, такая баба ладная выйдет.

– Положил на меня глаз тогда, боярин наш, Юрий Михайлович, пусть земля ему будет пухом, редко он дома бывал, все лето и всю зиму со своими гайдуками в походах проводил. В то время с ляхами постоянно вражда была, то они на нас, то наши бояре на них, поход собирали. А если между собой не дерутся, то вместе соберутся на немцев-тевтонов войной, или в степь на татар в поход идут. Только весной и осенью дома сидел, когда распутица дороги размоет. Красивый был боярин наш, глаз не отвести. Высокий, ладный, чернобровый, глаза синие, как небо, в глаза взглянет, в голове кружится. Все его любили, боярыня, гайдуки его, за ним в огонь и в воду были готовы идти, бабы, что девки, что молодухи, как он в село въезжал, все на дорогу высыпают, кто с кружкой кваса, кто с ковшиком молока в руках, так и ждут, чтоб боярин на них глаз положил. А если боярин, квасу у какой выпьет, да в уста при всех поцелует, та девка ходит, потом, месяц по селу, как гусыня, всем рассказывает, как ее боярин обнимал да целовал.

Так было всегда. Во все эпохи, женщины обожают знаменитостей, раньше это были герои, князья, короли, теперь политики, артисты, музыканты. Стоит тебе стать известным, как женщин начинает к тебе тянуть магнитом.

Так и у обезьян. В стаде, обезьяны живут устойчивыми парами, но стоит вожаку стада обратить внимание на какую-то обезьянку, как она тут же бросается ублажать вожака. Потом возвращается к своему партнеру, и хвастается, что на нее обратил внимание сам вожак. Неужели Дарвин прав? А я, всегда ненавидел его теорию…

– А как на меня глаз положил, в село заедет, и остановится возле нашего подворья. Я в хате сижу, носа на двор не показываю, а он стучит в ворота, вынеси, кричит, красна девица, своему боярину водицы испить. Выношу, а куда денусь, говорю, только ошибся, боярин ты хатой. Не девица я, а мужнина жена. А девицы вон, вдоль дороги стоят, тебя поджидают. А он смеется, мне, говорит, все равно, чья ты жена, водица у тебя больно добра, как выпью, всю ночь спать не могу. Что ж тут доброго, спрашиваю, что ты спать не можешь. Так боярыне моей, говорит, радость какая, что мужу не спится.

– Потом начал на работу в имение звать, будешь, говорит, под рукой моей жены, она, говорит, хозяйка добрая, и мужу твоему, работу в имении найдем, будете, как сыр в масле кататься.

– Отказала я ему, знала, что бывает, когда поверит мышка кошке. Вроде отстал он, другую девку приметил, но не захотел нечистый меня в покое оставить, не успела я дух перевести, как сломал руку помощник коваля в имении.

– А Иван мой, тот с детства хотел ковалем быть, как малым был, все просился у отца, его на кузню отпустить. Прибежит, станет в стороне и смотрит, как в кузне работают. До самого вечера мог смотреть, пока его домой не погонят. Ходил отец его, и к боярину старому, за сына просить, и коваля просил, но не вышло. Не судьба была тогда Ивану ковалем стать.

– Откуда прознал о том наш боярин, того мне не ведомо, хотя все это знали, каждый, кого он спрашивал, о том помнить мог. Нашел он Ивана, и говорит, хотел ты на коваля учиться, если не передумал, возьмем тебя в кузню на работу, в ученики. Помощник коваля руку сломал, а как заживет, вдвоем будете, стареет уже наш коваль, но научить еще успеет. Жена твоя, к боярыне в помощь пойдет, я, говорит, уже с боярыней сговорился.

– Коваля, еще старый боярин с севера привез. Жмудин он был, хвастался, что его отца, варяг на коваля учил. Коваль он был, от Бога, за его топорами и пилами со всей Волыни приезжали. Оружие тоже ковал, но мало, только на заказ, если барин упросит. Не дал Бог ему сыновей, семерых дочек ему жена родила. Красивые у него дочки были, все за гайдуков в поместье замуж вышли, даже зятев, не смог в кузню затащить, пришлось ему чужих людей, на коваля учить.

– Иван сразу согласился, даже у меня спрашивать не стал. Домой прибежал, сияет, как начищенный медный котелок, собирайся, говорит, завтра в имение переезжаем, меня боярин в кузню берет, а ты, боярыне в помощницы пойдешь.