Смерть меня не найдёт (СИ) - Летова Ефимия

Я тяжело упала прямо на злосчастное полено, подскочила мячиком и увидела прямо перед собой невысокую, сморщенную, как печёное яблоко, старушку с перекошенным от гнева лицом и вытаращенными глазами. В одной руке у неё была мокрая грязная тряпка, очевидно, орудие того самого шлепка, а другой она бодро ухватила валявшиеся на земле ржавые грабли. Божий одуванчик агрессивно щерился граблями, вращал глазищами и тяжело дышал от высшей степени возмущения.

То есть, божий тараксум.

Тиратин тараксум.

Тьфу!

— Явилась, хмыра драева! Вовремя!

Судя по взгляду старушки, возвращаться мне ни в коем случае не следовало. По крайне мере, живой (для стороннего наблюдателя) и невредимой.

— Доброго дня, э-э-э… — я откашлялась и сделала шаг назад. Одно дело — шлепок полотенцем, а вот грабли — это уже куда серьезнее. Один удар — четырнадцать дырок. Незаживающих дырок. А это тело следует беречь, мне с ним ещё много чего предстоит сделать. — Здравствуйте, лирта…

— Доброго? — подавилась слюной женщина. — Вот когда ты сдохнешь в муках, тогда он и будет добрым!

Можно сказать, ничего я и не напутала. Но как же мне везет — нарвалась на знакомую, и сразу столько эмоций. Что я ей сделала, интересно, тоже чего-нибудь стянула? И в курсе ли старая лирта, что поспособствовать пожеланию можно очень и очень просто — добежав минут за десять до ближайшего стража и указав ему на мой след?

А бабуся продолжала бесноваться, гневно помахивая довольно тяжёлыми на вид граблями. Хоть и морщинистая, и вся скрюченная какая-то, а силы-то немерено, вон как меня из окна вытащила, остаётся только позавидовать.

— Что ты натворила, иссайка, мать в могилу свела, а сама шляешься, как ни в чём ни бывала, чтоб тебя драи слопали!

…ну вот. Я же хотела местных ругательств, пожалуйста, получила, жаль только, записать нечем, да и некуда. Но надо уже как-то отреагировать. Кажется, в данном случае рассказ про потерю памяти явно не пройдёт.

— Свела мать в могилу? — голосом, полным почти что искреннего ужаса, пробормотала я и на всякий случай сделала ещё шаг назад.

И вдруг незнакомка уронила орудие сельскохозяйственного труда на землю, опустилась рядом на полено, уткнулась лицом в тряпку и глухо, протяжно завыла.

Божечки.

Глава 36.

Я затопталась рядом, не зная, то ли пуститься бежать, то ли наоборот, попытаться утешить искренне, похоже, страдающую женщину, возможный источник очень ценной информации о прошлом Агнессы — или возможный источник утечки очень ценной информации о настоящем Камиллы к стражникам.

Моя бабушка, добрейшей, кстати, души человек, в жизни никогда ни на кого не замахнувшаяся граблями, помнится, очень любила делиться с участковым мнением о соседях, посторонних гостях и подозрительных событиях… Да и потом, нельзя сказать, что Агнесса и её жизнь уже полностью мне чужие. Злясь на себя за неуместно проявленную сентиментальность, я осторожно приблизилась к разоружённой старухе, наклонилась и неуверенно погладила по костлявой спине.

Рыдания утихли куда быстрее, чем я ожидала. Бабуся поднялась неожиданно бодро, схватила меня за рукав своими терминаторскими ладонями и потащила, к счастью, вроде бы не к стражникам, а к дому.

Не отпуская мой рукав, огляделась по сторонам, словно заправский шпион из американского фильма, ловко нагнулась и извлекла запрятанный под ступенькой ключ — не под той, где я искала, под другой, ниже, открыла дверь. Впихнула меня в дом и закрыла за собой дверь. На ключ.

— Ну?!

— Что — «ну»?

— Где ты была?

— В тюрьме! — огрызнулась я. — А теперь в бегах. И здесь мне оставаться надолго нельзя. Придут и… — я задумалась, стоит ли так явно блефовать. — Спалят тут всё к… Не важно. Просто спалят. Вместе с соседями.

— Всю жизнь, Агнесска, ты тихоней была, но я-то знала — не жди от тебя добра, покажешь ты ещё своё истинное прогнившее нутро, — с какой-то тоской произнесла старуха и прошла из прихожей в комнату, шаркая растоптанными туфлями по пыльному полу, а я двинулась за ней. Голова кружилась от запаха незнакомых — и в то же время будоражащих воспоминания трав или специй, от всплывавших в моей-чужой памяти картинок. Пустое пространство по центру, уставленные баночками, корзинками и коробками простые деревянные, кажется, полки вдоль стен. Пучки сухих трав, свисающие по углам. Вон там должен быть стол со стульями для редких посетителей, желавших выпить заказанное снадобье прямо здесь, а вон там — подобие керосинки, на которой уныло стоял давно остывший пузатый котелок.

— Нагуляла тебя Антина, так и не призналась, от кого, иссайка, хмырова дочь, — продолжала сокрушаться женщина. — А я как в колыбельку заглянула, так сразу поняла — лежишь смирно, не плачешь, гулишь, как нормальный младенец, а волосья-то у тебя — чисто киртан, цветок гулящих девок, и глаза распутные.

— Прямо уже в колыбели распутные были? — уточнила я, подходя ближе к столику, на котором одиноко стояла пустая треснутая чашка с присохшими травинками. Именно здесь сидел серьёзный молодой человек, снившийся Агнессе. Казалось, вот-вот, и я вспомню всё остальное… Хотя бы его лицо, даже во сне остававшееся в тени. Лигран? Почему-то я до сих пор сомневалась в правдивости его слов, хотя всё совпадало — и в то же время не имело никакого смысла.

Нет, чтобы увидеть сон про похищение и дальнейшую судьбу чёртова фелиноса! Кажется, я была готова согласиться со старушкой насчёт некоторой распутности Агнессы — в её снах был исключительно мужчина.

— А ты не язви мне тут, не язви! Две декады лет сидела, понимаешь, смирно, носу наружу не высовывала, а потом пошла вразнос — по ночам куда бегала, думала, мы с матерью не видим?! А теперь явилась и — «дом спалят»?! А про мать и не вспомнила, то "мамочка, мамочка", а то… — кажется, она снова собралась то ли удариться в истерику, то ли ринуться меня колотить, и я торопливо проговорила:

— Что случилось с матерью? У меня мало времени.

Старуха помолчала, потом легко, почти без усилий придвинула к себе тяжелый деревянный стул и села.

— Когда ты пропала, Антина себе места не находила. Ну, день-два, она так и подумала, что у мужика ты осталась, всё-таки дурная у тебя кровь, драина!

— Ну, так мать тоже… — возмутилась я, хотя разумнее было бы промолчать. Старуха живо подскочила, ухватила валяющийся на полу половник и треснула меня по голове так лихо, что я даже не успела увернуться.

— Молчи! Ещё про мать вякать будешь, тварь, да мать твоя святая, можно подумать, она виновата, — эти слова несколько расходились с предыдущим утверждением про «нагуляла» и «хмырову дочь», но я благоразумно прикусила язык, потирая звенящую голову — не хватало только очередной дырки или вмятины. — Мать твоя чистая душой, что ей делать было, такому, как папаша твой, не отказывают, но ты! Ты! Два дня она тебя ждала, вся как на шипах пириги сидела, а ты же знала, что нельзя ей волноваться, да и работать нельзя, то всё «мамочка, мамочка», сама забота, а то — бросила больную мать, усвистала, задрав подол, иссайка, иначе и не назовёшь. А потом, — старуха вдруг понизила голос. — Эти пришли.

— Эти?

— Сначала из полиции, набежали, как голодные кварки на кровь, крутились тут, выспрашивали, где, что, как да с кем. Один раз пришли, второй, третий. Антина совсем перепугалась, виданное ли дело. Выспрашивают, вынюхивают, сами ни словечка не скажут. А я сразу поняла, что натворила ты чего-то из ряда вон, у-у-у, надо было ещё в детстве подушкой тебя придушить и в колодец!

…если эта лирта родственница Агнессы, то определённая кровожадность явно у них в роду, как и идея с колодцем. Не удивлюсь, если несчастная пострадавшая служительница, как там её звали, не помню, что-то на «С» пострадала именно потому, что Агнесса с детства слушала подобные угрозы в свой адрес.

— А потом другие явились… — и без того вытаращенные глаза, казалось, вот-вот выпадут на пол к вящей радости притаившегося где-то Ксамурра. — Тихие, взгляды в пол, а голос продирает до самого нутра. Где Агнесса, куда могла пойти, что делала, кого видела, когда приходила последний раз. Я-то пыталась им объяснить, что нельзя Антину трогать лишний раз, болеет она! Но куда там. Этим не отказывают… И главный их, с волосьями длинными, страшный, как бездомный сакраль. Лично приходил. Антина совсем после его визита сдала.