Сочинения в 2-х томах. Том 1. Стихотворения. - Мандельштам Осип Эмильевич

IV

I di miei più leggier’ che nessun cervo…

Petrarca[4]Промчались дни мои – как бы оленейКосящий бег. Срок счастья был короче,Чем взмах ресницы. Из последней мочиЯ в горсть зажал лишь пепел наслаждений.По милости надменных обольщенийНочует сердце в склепе скромной ночи,К земле бескостной жмется. СредоточийЗнакомых ищет, сладостных сплетений.Но то, что в ней едва существовало, —Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,Пленять и ранить может, как бывало.И я догадываюсь, брови хмуря, —Как хороша – к какой толпе пристала —Как там клубится легких складок буря…

* * *

Голубые глаза и горячая лобная кость —Мировая манила тебя молодящая злость.И за то, что тебе суждена была чудная власть,Положили тебя никогда не судить и не клясть.На тебя надевали тиару – юрода колпак,Бирюзовый учитель, мучитель, властитель,                                                            дурак!Как снежок, на Москве заводил кавардак                                                            гоголек, —Непонятен-понятен, невнятен, запутан, лего́к…Собиратель пространства, экзамены сдавший                                                            птенец,Сочинитель, щегленок, студентик, студент,                                                            бубенец.Конькобежец и первенец, веком гонимый                                                            взашейПод морозную пыль образуемых вновь                                                            падежей.Часто пишется – казнь, а читается                                        правильно – песнь.Может быть, простота – уязвимая смертью                                                            болезнь?Прямизна нашей мысли не только пугач                                                            для детей?Не бумажные дести, а вести спасают людей.Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,Налетели на мертвого жирные карандаши.На коленях держали для славных потомков                                                            листы,Рисовали, просили прощенья у каждой черты.Меж тобой и страной ледяная рождается                                                            связь —Так лежи, молодей и лежи, бесконечно                                                            прямясь.Да не спросят тебя молодые, грядущие – те,Каково тебе там – в пустоте,                                        в чистоте-сироте…

Утро 10 января 1934 года

I

Меня преследуют две-три случайных фразы, —Весь день твержу: печаль моя жирна.О боже, как жирны и синеглазыСтрекозы смерти, как лазурь черна…Где первородство? Где счастливая повадка?Где плавкий ястребок на самом дне очей?Где вежество? Где горькая украдка?Где ясный стан? Где прямизна речей,Запутанных, как честные зигзагиУ конькобежца в пламень голубой,Когда скользит, исполненный отваги,С голуботвердой чокаясь рекой?Он дирижировал кавказскими горамиИ, машучи, ступал на тесных Альп тропыИ, озираючись, пустынными брегамиШел, чуя разговор бесчисленной толпы.Толпы умов, влияний, впечатленийОн перенес, как лишь могущий мог:Рахиль гляделась в зеркало явлений,А Лия пела и плела венок.

II

Когда душе столь торопкой, столь робкойПредстанет вдруг событий глубина,Она бежит виющеюся тропкой —Но смерти ей тропина не ясна.Он, кажется, дичился умираньяЗастенчивостью славной новичкаИль звука-первенца в блистательном собраньи,Что льется внутрь в продольный лес смычка.И льется вспять, еще ленясь и мерясь,То мерой льна, то мерой волокна,И льется смолкой, сам себе не верясь,Из ничего, из нити, из темна,Лиясь для ласковой, только что снятой маски,Для пальцев гипсовых, не держащих пера,Для укрупненных губ, для укрепленной ласкиКрупнозернистого покоя и добра.

III

Дышали шуб меха. Плечо к плечу теснилось.Кипела киноварь здоровья, кровь и пот.Сон в оболочке сна, внутри которой снилосьНа полшага продвинуться вперед.А посреди толпы стоял гравировальщик,Готовый перенесть на истинную медьТо, что обугливший бумагу рисовальщикЛишь крохоборствуя успел запечатлеть.Как будто я повис на собственных ресницах,И созревающий, и тянущийся весь, —Доколе не сорвусь – разыгрываю в лицахЕдинственное, что мы знаем днесь.

* * *

Мастерица виноватых взоров,Маленьких держательница плеч.Усмирен мужской опасный норов,Не звучит утопленница-речь.Ходят рыбы, рдея плавниками,Раздувая жабры. На, возьми,Их, бесшумно охающих ртами,Полухлебом плоти накорми!Мы не рыбы красно-золотые,Наш обычай сестринский таков:В теплом теле ребрышки худыеИ напрасный влажный блеск зрачков.Маком бровки мечен путь опасный…Что же мне, как янычару, любЭтот крошечный, летуче-красный,Этот жалкий полумесяц губ…Не серчай, турчанка дорогая,Я с тобой в глухой мешок зашьюсь;Твои речи темные глотая,За тебя кривой воды напьюсь.Ты, Мария, – гибнущим подмога.Надо смерть предупредить, уснуть.Я стою у твердого порога.Уходи. Уйди. Еще побудь.