Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию - Дональд Калшед

Следующий отрывок из «Слова Епифания на Великую Субботу» описывает Христа, спасающего Адама – первоначальную форму или первообраз человека:

Вошел Господь, и в руках Его был Крест – побеждающее оружие Его. В трепете Адам воскликнул: «Господь мой – со всеми». Христос ответил: «И с духом твоим». И взяв его за руку. Он возставил его, сказав: «Возстани спяй, и воскресни из мертвых, и осветит тя Христос… возстани спяй, потому что Я не для того тебя создал, чтобы ты содержался во аде; воскресни из мертвых, Я жизнь мертвых; воскресни, подобие Мое, сотворенное по образу Моему; встань, выйдем отсюда; ты во Мне, и Я в тебе составляем нераздельное лице.

Комментарий к лимбу

Психологически сошествие Христа во ад представляет собой проникновение в склеп шизоидных защит или «психическое убежище» (Steiner, 1993), где невинная часть личности находится в заточении, пребывая в состоянии «приостановленной одушевленности» – не живая, но и не мертвая. Мы наблюдали такое состояние во всех случаях, описанных в главе 2, где одушевленное ядро личности было утрачено и в конце концов, несмотря на сильное сопротивление, восстановлено.

В ходе психотерапии наши пациенты часто сообщают о таком состоянии внутренней самоизоляции, когда они чувствуют себя «застрявшими» в жизни, а иногда и застрявшими в анализе, не будучи в состоянии обнаружить искомый источник своей одушевленности. Состояние отчужденности и отчаяния, когда Эго, по сути, отрезано от общения с «внутренним человеком», или «истинным я» (Винникотт), является, по мнению Фейрберна, «самым глубоко укоренившимся из всех психопатологических состояний», то есть «шизоидным расстройством» (Fairbairn, 1981: 3). Шизоидное расстройство формируется как результат резкого травматичного отказа или постепенного накопления событий, которые приобретают значение отказа со стороны питающей среды, создаваемой матерью ребенка, «убедить ее ребенка спонтанными и подлинными выражениями любви, что она любит его как личность» (Fairbairn, 1981: 13). Это вызывает у ребенка сильнейшую боль и страдания, которые, в свою очередь, становятся причиной разделения между эмоциональным ядром личности ребенка (я – невинный «первочеловек» или «Адам») и функционального «ложного я», ориентированного на внешний мир. Следствием этого разделения является то, что индивид чувствует себя не вполне реальным и не в состоянии всецело посвятить себя кому-либо или чему-либо, всю свою жизнь проводя в лимбе, оставаясь в промежуточной позиции, проживая, так сказать предварительную жизнь[29]. До тех пор пока внутренняя, первоначальная часть я – носитель души – не найдет себе места внутри личности, у пациентов вновь и вновь возникает ощущение, что они никогда и никуда не «вписываются», никогда ничему не «сопричастны», никогда не ощущают себя в мире как «дома».

История, рассказанная Данте, говорит нам, что трансформация такой инкапсуляции происходит в момент, когда установлен контакт между темницей лимба, подконтрольной Диту, и верхним миром эго-сознания. Это установление связи и наступающее с этим восстановление надежды происходит (в мифологических понятиях), когда фигура заступника спускается и освобождает пленников адского подземелья. Эта фигура в истории Данте – Иисус Христос, посредник (отчасти человек, отчасти божество), который благодаря этому своему качеству может перемещаться между мирами – из сознательного мира в бессознательный, с небес в ад и обратно. В этом смысле он, как аватар глубинной психологии, оказывается в хорошей компании вместе с ее покровителем, Гермесом/Меркурием, осуществляющим ту же «службу» в греческой мифологии (см.: Kalsched, 1995).

Как спаситель безвинных душ Христос сам также является, по мифологическим понятиям, «невинным», добровольно идущим на смерть на кресте. Тем самым он полностью «высвободил» себя от своей божественности и выстрадал всю полноту реальной человеческой смертности – его и нашу «болезнь к смерти», как это назвал Кьеркегор. Этот добровольный выбор – подвергнуть свою невинность жестокому страданию (мифологически) – открывает возможность новой жизни (его воскресение), а также освобождения душ, томящихся в темнице Дита. Это, в свою очередь, приводит, как гласит история, к возможности жить как «неразделенный человек», к которому вернулась потерянная душа изначального (Адамова) я.

По Вергилию, такого проникновения сверху раньше никогда не случалось, и оно представляет собой открытие вертикального измерения в одномерном горизонтальном мире, возникшем в ходе диссоциации и созданном князем тьмы. Мы также можем понимать это «заступничество» как восстановление того, что Юнг называл символической или «трансцендентной функцией» психики, или как то, что Эдвард Эдингер описывал как восстановление оси «Эго – Самость». Такого рода духовное спасение «свыше» происходит редко, но следующая история показывает, что такое случается даже в нынешнее секулярное время.

Пример прорыва, повлекшего духовные последствия

В газете «Нью-Йорк таймс» 23 июня 2011 года Бенедикт Кэри опубликовал историю американского психолога Марши Линеган, творчески вдохновившую на новый подход к психотерапии людей с тяжелыми психическими расстройствами (Carey, 2011: 1). Недавно в свои 68 лет доктор Линеган решила рассказать одну историю друзьям, членам семьи и врачам Института жизни в Хартфорде, штат Коннектикут, куда она была ранее госпитализирована. Она решила раскрыть мрачные тайны своего тяжелого страдания, потому что один из ее пациентов спросил ее: «Вы ведь такая же, как мы?» Любознательный пациент также сказал, что если бы доктор Линеган честно призналась в этом, это изменило бы очень многое. Это дало бы ее пациентам надежду.

В истории, которую д-р Линеган имела мужество рассказать, речь идет о том, как она, будучи молодой женщиной, страдала от тяжелых обострений шизофренического расстройства и «пограничного расстройства личности», в том числе неоднократно совершала попытки самоубийства. В 1961 году в возрасте 17 лет Линеган была госпитализирована и помещена в специальный изолятор, так как неоднократно наносила себе телесные повреждения – жгла запястья сигаретами, резала руки, ноги и живот любым острым предметом, который попадался ей под руку. В изоляции ее желание умереть только усилилось, она стала биться головой о стены и пол. В связи с темой, которая обсуждается в этой главе, мы могли бы сказать, что она была полностью во власти Дита, одержима им.

В целом я переживала в эти моменты, что кто-то еще, а не я делает это; это было похоже на мысли: «Я знаю, что это находит на меня, мне ничего не подвластно, кто-нибудь, помогите мне; Боже, где ты?» Я чувствовала себя совершенно пустой внутри, как Железный Дровосек. У меня не было возможности сообщить кому-нибудь, что происходит со мной, не было возможности понять это.

Не зная, что бы еще сделать, врачи института прописывали ей лекарства, проводили психоаналитическую психотерапию, шокотерапию и т. д. Однако ничто из этого ей не помогало. Ее по-прежнему одолевали глубинное отчаяние и доминирующее ощущение собственной негодности, приступы неодолимой ярости и чувство абсолютной внутренней пустоты, а также импульсы самоповреждения. Она действительно чувствовала себя заложницей личного ада, из которого не было выхода. Казалось, лишь ее страстная забота о других противостояла ее одиночеству. «Я была в аду, – сказала она, – и дала обет: когда выберусь, вернусь опять и заберу других» (Carey, 2011: А17).

После выписки Линеган была отчаявшейся 23-летней девушкой, которая с трудом выживала за пределами больницы. Попытки самоубийства продолжались, затем была еще одна госпитализация и очень знакомое состояние сокрушительного отчаяния. Однажды вечером, пребывая в таком отчаянии, она молилась в небольшой католической часовне в Чикаго. Тогда Марша Линеган пережила свой личный опыт «сошествия во ад» и освобождения из его объятий безвинной части своего я. Вот как она описывает это:

Я сидела в комнате прямо напротив часовни… которую я никогда не забуду, поскольку именно в этот момент всю меня охватило абсолютное и беспросветное отчаяние, а эта монахиня шла мимо, повернулась в мою сторону, посмотрела на меня и сказала: «Могу я что-нибудь сделать для вас, как-то помочь вам?». И я поняла, что вообще никто не может мне помочь. Ни-кто. Я не поблагодарила ее, и она ушла. А я встала и вошла в часовню. Там я просто стояла на коленях, смотрела на крест над алтарем, потом взглянула на синее небо – такое синее, – и вдруг все вокруг исполнилось золотого сияния. Я неожиданно почувствовала, как что-то приближается ко мне. Распятие стало мерцать, и все помещение мерцало, и у меня было это невероятное переживание, что Бог меня любит. Я вскочила и выбежала оттуда, прибежала к себе в комнату, остановилась там и громко сказала: «Я люблю себя!». И в ту минуту, как раз когда слово «себя» было у меня на устах, я поняла, что полностью изменилась. Потому что до этого момента я ни за что не смогла бы так сказать. Я сказала бы «я люблю тебя», потому что у меня не было никакого ощущения себя. Я думала о себе как о «тебе». В ту минуту, когда я произнесла слово «себя», я уже знала и с тех пор всегда знаю, что никогда не пересеку ту линию снова, не сойду с ума.