Бог, человек, животное, машина. Поиски смысла в расколдованном мире - Меган О’Гиблин

часовой механизм. По иронии судьбы, эта расколдованная космология с ее порядком, закономерностью и предсказуемостью заставила христианских философов XVIII века, например Уильяма Пейли и Роберта Бойла, утверждать, что такой мир не может функционировать без божественного Инженера. Если в представлении средневековых богословов Бог был неразрывно связан с творением, которое он наделял назначением и смыслом, то религиозные философы Нового времени видели Бога отдельным от его творения, как часовщика от своих часов.

Как отмечает историк Джессика Рискин в своей книге «Беспокойные часы», эти мыслители, по сути, лишили мир назначения и смысла и возложили их на далекого и сверхъестественного Бога. Подобно тому как назначение часов имеет смысл только для часовщика, а не присуще каким-то таинственным образом им самим, так и все редукционистские, механистические научные объяснения опирались, как это ни иронично, на апелляции к сверхъестественной силе. Рискин называет этот вариант аргумента от замысла «теологическим механизмом». Это мировоззрение целиком полагалось на «Божественного инженера», в ведение которого передавались восприятие, воля и сознательные действия.

Хотя Бостром прямо и не высказывает подобных соображений, идея о том, что Вселенная – это огромный компьютер, представляет собой еще один ответ на ту же проблему Нового времени. Если мир действительно возник случайно и бесцельно, если у него нет смысла, назначения, воли или телоса, то как объяснить «тонкую настройку Вселенной»? Как природе удалось осуществить, по выражению физика Пола Дэвиса, «дьявольски ловкий трюк: бессмысленность и абсурд, каким-то образом маскирующиеся под осмысленный и рациональный порядок»? Если мир – построенный кем-то огромный компьютер, то эти закономерности вдруг обретают смысл – они были заранее запрограммированы и представляют собой часть цифровой ткани нашего мира. Бостром допускает, что между гипотезой симуляции и традиционными религиозными представлениями можно провести «вольные аналогии». Программисты, создавшие симуляцию, были бы подобны богам по отношению к нам, ее жителям. С нашей точки зрения, они были бы всемогущи (способны вмешиваться в фундаментальные правила и законы симуляции) и всеведущи (способны отслеживать все, что происходит внутри симуляции). Возможно, программисты могли бы «воскрешать» отдельных персонажей или возвращать их к жизни в другом искусственном мире – что соответствовало бы реинкарнации или загробной жизни – и, может быть, даже поощрять или наказывать нас в зависимости от наших действий. Если серьезно задуматься над этой проблемой, утверждает Бостром, из нее может вырасти новый оригинальный вариант натуралистической теологии.

С этим согласились не только профессиональные философы. Ближе к концу своего выступления я отметила, что в интернете существует странная прослойка академических публикаций, посвященных «симуляционной теологии», – это статьи, написанные поклонниками Бострома, которые выстраивают целые морально-этические системы на основе его гипотезы. Эрик Стейнхарт, философ-«дигиталист», создал собственную симуляционную теодицею (в традиционном богословии так называется аргументация в пользу благости Бога вопреки существованию зла). Его «Аргумент о добродетели инженеров» утверждает: разумно предположить, что наши создатели благосклонны к людям и не желают нам зла, потому что создание сложных технологий требует «долгосрочной стабильности» и «рационального целеполагания». Эти качества невозможно культивировать без социальной гармонии, а достичь ее могут только добродетельные существа. Другие работы по симуляционной теологии дают советы о том, как повысить свои шансы на воскрешение. Постарайтесь быть как можно интереснее, утверждает один из авторов. Держитесь поближе к известным людям или станьте знаменитостью сами. Чем более необычной и интригующей фигурой вы сможете стать, тем выше вероятность, что программисты не пустят вашу цифровую личность в расход, а воскресят ее.

В какой-то момент мне захотелось добавить в свой рассказ красок, поделившись личным опытом. Я выросла в фундаменталистской семье, которая придерживалась креационизма. Многие христиане читают книгу Бытия как литературную метафору о происхождении Вселенной. Мы же воспринимали Писание буквально, слово в слово, настаивая на том, что Бог действительно создал мир за семь дней, каждый из которых состоял из двадцати четырех часов. Очевидно, что метафоры – неотъемлемая составляющая религиозных текстов, сказала я, но то же верно и для науки. Мы видим сходство между нашими творениями и миром природы и поэтому говорим, что разум подобен компьютеру, или уподобляем Вселенную информационному процессору. Но мы сталкиваемся с проблемами, когда забываем, что это метафоры, и принимаем их за чистую монету: например, если, обнаружив аналогии между физикой и информатикой, делаем вывод, что Вселенная буквально представляет собой гигантский компьютер. По иронии судьбы такой научный фундаментализм может в итоге привести нас к религиозным предпосылкам.

Когда дошло до вопросов из зала, один из слушателей уцепился как раз за эти слова. Было очевидно, сказал он, что вы отвергаете христианство как метафору. Говорили вы и об опасностях научных метафор. Но мы, люди, не можем обойтись без метафор совсем. Это основополагающий элемент языка и мышления. Разве вы не согласны с этим?

Согласна, ответила я.

В таком случае, спросил он, какую альтернативу вы можете предложить? Или – если не возражаете против более личной постановки вопроса – какой метафоры вы сами придерживаетесь сегодня?

К этому моменту в аудитории снова зажегся свет, но мои глаза к нему еще не привыкли, и я не могла разглядеть лицо мужчины в толпе. Очевидно, он неправильно понял мою мысль. Я призывала не отвергнуть все метафоры, а просто признавать их тем, чем они являются: грубыми попытками сформулировать концепции, которые все еще находятся за пределами нашего понимания. Я кое-как попыталась это объяснить и добавила какие-то невыразительные общие фразы о том, как мне хотелось бы, чтобы новые метафоры в этих областях стали предметом широкого обсуждения. Уходя со сцены, я уже начала перебирать в голове альтернативные ответы.

* * *

На протяжении следующих дней, пока шла конференция, я продолжала сталкиваться со странными совпадениями, «перекличками», – совсем как на кладбище, где были похоронены Бор и Кьеркегор. Читая в свободное время книгу, я встречала что-то новое – незнакомую теорию, фамилию мыслителя, о котором раньше не слышала, – а потом кто-то на конференции упоминал то же самое имя или ту же идею спустя всего несколько часов. Я не могла отделаться от ощущения, что такие совпадения наделены смыслом, что это послания от Вселенной, – хотя и понимала, насколько это маловероятно, особенно если рассматривать их статистически. (Сколько слов, имен, образов я видела и слышала за день? Я ведь не обращала внимания на те из них, которые не повторялись.) Наш мозг эволюционировал таким образом, чтобы обнаруживать паттерны и закономерности и приписывать значение даже совершенно случайным событиям, различая сигнал там, где на самом деле присутствует только шум. Надо думать, у писателей, которые по роду деятельности рассматривают мир в повествовательных терминах, эта склонность развита еще сильнее. На самом деле в какой-то момент еще одним удвоением в моей жизни стало то, что я начала постоянно