Наполеон, или Миф о «спасителе» - Жан Тюлар

Нерешительность, проявленная якобинскими генералами, и чистка рядов местной администрации позволили избежать гражданской войны. В распоряжении бывших «чрезвычайщиков» оставалось три варианта: провоцировать народные волнения, подстрекать армию или организовать покушение на Бонапарта. Париж мог подняться только на голодный бунт, следовательно, вероятность восстания в столице была исключена.

«Обстановка в Антуанском предместье, — говорилось в донесении от 16 мая 1800 года, — не вызывает опасений. Разумеется, злоумышленники постоянно пытаются внести смуту, однако подавляющее большинство населения, хотя и выражает недовольство безработицей и застоем в торговле, не намерено проявлять неповиновение и исполнено решимости не принимать в нем никакого участия».

В Париже якобинцы, не ограничиваясь традиционными кофейными диспутами, попытались взбаламутить войска, в большом количестве сосредоточенные в столице после 18 брюмера. Как, впрочем, и роялисты. Полицейские отчеты за первый квартал 1800 года проникнуты явным беспокойством, донося о призывах к неповиновению, о попытках натравить некоторые воинские части на консульскую гвардию, якобы лучше экипированную и более высоко оплачиваемую, о росте преступности, создающей обстановку нестабильности. К тому же в некоторых провинциальных городах вспыхивают бунты, вызванные перебоями со снабжением: в Тулузе, если верить сводке Фуше от 30 марта, выдержанной, впрочем, в довольно сдержанных тонах, бунтовщикам удалось добиться установления твердых цен. Беспорядки были отмечены также в Марселе и ряде других южных городов.

Правда, закон об отмене свободы печати, ударивший прежде всего по якобинцам, осложнил их пропагандистскую деятельность. До 17 января 1800 года ни одна из выходивших газет не цензурировалась. После вступления закона в силу были запрещены все парижские политические издания, за исключением тринадцати, да и то под угрозой немедленного ареста в случае невыполнения правительственных решений. «Газеты, — писал Фуше, — всегда были застрельщиками революций, они их возвещали, подготавливали, а затем делали неизбежными. Малое количество изданий легче контролировать и проще заставлять работать на упрочение конституционной власти». Розничная торговля была регламентирована. Вне контроля оказались лишь нелегальные памфлеты, которые тут же стали призывать к «уничтожению тирана». Сошлемся на опус Метжа «Турок и французский воин», приглашавший всех французов стать «тысячами Брутов». Приглашение было услышано и повлекло за собой множество покушений: от адской машины Шевалье до планов бывшего адъютанта генерала Анрио убить Бонапарта по дороге в Мальмезон. В дело вмешалась полиция: «заговор кинжалов», имевший целью сразить Первого Консула ударом стилета в его ложе в Опере 10 октября 1800 года, вероятно, планировался во время «кофейных пересудов», значение которых было впоследствии непомерно раздуто секретными службами. В итоге арестовали живописца Топино-Лебрена, секретаря Барера, римского скульптора Чераки и генерал-адъютанта Арена, брата того Бартоломео Арена, который 19 брюмера занес над Бонапартом кинжал в Совете пятисот. Стоит ли удивляться, что, когда 24 декабря 1800 года на улице Никез, по которой проезжала карета с Первым Консулом, направляющимся в Оперу, взорвалась адская машина, ответственность за это покушение была возложена на чрезвычайщиков? Тщетно доказывал Фуше, что якобинцы находились под слишком пристальным контролем, чтобы отважиться на столь рискованный шаг, — Бонапарт ничего не желал знать. Просто нашелся предлог очистить столицу от последних террористов, но так, чтобы не дать повод усомниться в доброй воле Первого Консула, убежденного в том, что это покушение — дело рук якобинцев. 14 нивоза IX года был принят «сенатус-консульт», вводящий режим «особого надзора» над проживающими «за пределами европейской территории республики» ста тридцатью «чрезвычайщиками». Некоторых депортированных обвинили как «участников сентембризад»[11], дабы ославить их в глазах общественности. Шевалье расстреляли. Арена, Чераки и Топино-Лебрена отправили на эшафот. Лемар совершил неудачное покушение на Бонапарта при переходе через Альпы во время второй итальянской кампании.

Итак, левая оппозиция была разгромлена. Никто не выступил в защиту якобинцев даже после того, как Фуше предъявил доказательства, что настоящими организаторами покушения на улице Никез были шуаны: Сен-Режан, Карбон и Лимолан. Первых двух арестовали и, облачив в красные рубахи отцеубийц, отправили на гильотину. Гайд де Невиль отверг обвинение в причастности к покушению и бежал. Впрочем, он не мог отрицать, что взрыв явился ответом роялистов на письмо, посланное Бонапартом 7 сентября Людовику XVIII, который 4 июня предпринял очередную попытку к сближению. В письме Бонапарта, в частности, говорилось: «Вы не должны желать возвращения во Францию, для этого вам пришлось бы перешагнуть через сто тысяч трупов». Из-за оплошности Сен-Режана и Карбона полиция раскрыла действовавшую в столице агентурную сеть графа д'Артуа. Немногим больше повезло конкурентам Гайда де Невиля: Преси, Имберу-Коломесу и Дандре, которые основали в Аугсбурге агентуру, связанную с Людовиком XVIII и действовавшую преимущественно на юге страны. Оставшись без английских субсидий Уикхама, они были арестованы прусскими властями по просьбе французского правительства на дороге из Аугсбурга в Байрейт. Изъятые у них документы переправили в Париж, где в 1802 году они были опубликованы по распоряжению Первого Консула.

Все, казалось, валилось из рук оппозиции. Брюмерианцам, страшившимся непредсказуемых последствий итальянской кампании, показалось, что в случае гибели или поражения Бонапарта, отправившегося 6 мая 1800 года на полуостров, они найдут ему замену. Реальными претендентами на пост Первого Консула считались Моро, Лафайет и Бернадот, а также триумвират, состоявший из Талейрана, Фуше и сенатора Клемана де Ри. Ложное известие о поражении французов при Маренго подвигло некоторых из них на опрометчивые шаги, позволившие Бонапарту принять по возвращении необходимые меры. «Правительственный кризис» сыграл ему на руку, позволив внушить общественности мысль, что Первый Консул — не заложник политических группировок, состоящих из брюмерианцев и экстермидорианцев, не пользующихся, в сущности, никакой популярностью в стране. Бонапарт мог поставить себя над заговорщиками и предстать миротворцем французов.

Политическое примирение было бы невозможно без разрешения религиозных конфликтов. Трон и алтарь составляли при старом режиме единое целое. Вот почему члены Учредительного собрания решили, что с помощью Гражданской конституции духовенства им удастся реформировать одновременно и церковь, и государство. А поскольку церкви всегда казалось, что ее интересы совпадают с интересами монархии, революционеры стали проводить малопопулярную политику искоренения христианства. Увы, термидорианцы слишком поздно додумались до отделения церкви от государства, обернувшегося к тому же настоящей катастрофой для конституционного духовенства, полностью лишившегося как официальной поддержки, так и государственных субсидий. И вот результат: сильно поредевший клир разделился на конституционалистов и оппозиционеров, храмы конфисковывались и распродавались (Мишле вспоминает, что родился в церкви Непорочных Дев Сен-Шомон на улице Сен-Дени, в которой его отец разместил типографию), в Париже и провинции ослабла вера. Положение французской церкви должно было выглядеть безнадежным в условиях, когда обездоленный Пий VI доживал в плену у Директории свои последние дни. Казалось, что настал Апокалипсис, что близится конец света. И все же церковной элите удалось выжить, массы сохранили приверженность внешним формам религиозности (колокольный перезвон, песнопения и латынь), которых не смогли подменить ни теофилантропия[12], ни богослужение на десятый день декады. Результаты борьбы за искоренение христианства, довольно ощутимые в городской среде, оказались ничтожными в деревне. Из всего спектра антиклерикальных свобод крестьянин воспринял лишь то, что его устраивало: смягчение некоторых «табу» в половой сфере и отмену церковной десятины. Вот почему новая власть не могла игнорировать религиозную проблему, от решения которой зависела ее дальнейшая судьба.