Трясина - Надежда Евгеньевна Фещенко

– Вишь, хотели меня дома лишить, поджечь тут всё, но я вовремя их уделал, не успели.

– Ты овинник? – догадался Тоха.

– Пахом-овинник, Железный Кулак, как меня многие называют. Ну теперь-то уж они не сунутся сюда, – потирая руки, сказал овинник. – Где ты их нацеплял, как репья?

– Да не знаю…

– Мне не жалко, пускай живут, – продолжал Пахом. – Только чтоб меня и мой дом не трогали. Ладно, пойду крышу поправлю, не всё ещё там доделал – отвлекли. – И он вылез через окошко, забрался ловко на крышу. Теперь там были слышны шаги, стуки…

– Ты всё ещё думаешь, что это были вороны? – спросил Тоха Федю. – А шестом тут махал тоже ворон? – Он усмехнулся, показывая на валяющийся шест.

– Но я же видел! – уже не так уверенно сказал Федя. – Это были три ворона!

– Не верь глазам своим, – ответил Тоха. – Лично я видел… – Тут он прикусил язык. Говорить – не говорить? – Ну, нечистую силу. – Он не стал вдаваться в подробности.

– И давно ты её видишь? – спросил Федя. Тоха заметил, как Федя чуть отодвинулся от него.

– Не так давно. Пару недель.

– Ну и как оно?

– Иногда страшно, иногда прикольно, иногда польза бывает.

Федя покачал головой, засобирался:

– Пойду я, пожалуй.

– Так мы же даже не поиграли. Куда ты?

– Я пойду… – Федя уже начал спускаться по лестнице.

Тоха вдруг разозлился и крикнул ему вслед:

– Ну и ладно! Я ведь вижу, что мы теперь не друзья! У вас в семье всё хорошо, вы под крылышком у Бога, да? Дом у вас новый, чистый, прибранный, уютный. Денег хватает. Все живы-здоровы. А у меня мать умирает! – Тоха вдруг разрыдался.

Ему и стыдно было своих слёз и своей злости – ну не из-за Феди же его мать умирает! – и ничего поделать он с собой не мог. Он сел в углу, закрыв лицо руками.

Федя подошёл к нему, тихонько тронул за плечо.

– Ты что? Ну? Расскажи, что с мамой-то твоей?

– Врачи не знают. Неизвестная болезнь. Но ей всё хуже и хуже, – не отнимая рук от лица, сказал Тоха.

Федя не знал, что сказать, и молчал. Он просто сел рядом, плечо к плечу. Так просидели они какое-то время, потом Федя поднялся, позвал домой.

Глава семнадцатая, в которой Тоха замечает в себе звериные черты

Вечером пришёл отец Николай. Принёс в кастрюле жареную курицу с пюре.

– Ты, наверное, не готовишь себе ничего? – спросил он.

Тоха только взглянул на него сумрачно и ничего не ответил.

– Кушать надо. Мать привезут – как за ней ухаживать будешь? Силы нужны. И готовить для неё тоже надо, так что учись пока. Пошли на кухню, научу суп варить.

Тоха поднялся. Из кастрюли, которую принёс отец Николай, пахло вкусно.

Он с аппетитом поужинал, пока отец Николай разбирался, где что лежит, и временами подсказывал. Отец Николай поставил воду на газ, достал из морозилки последнюю говяжью косточку, вымыл, бросил в кастрюлю.

– Ну, теперь полчаса у нас есть, – сказал он. – Можно за это время картошку почистить.

– Картошка в подполе, – сказал Тоха. – Сейчас я схожу. – Он взял ведро, откинул крышку подпола, спустился. Он слышал, пока набирал мелкую, уже начавшую прорастать картошку, как отец Николай ходил туда-сюда – половицы поскрипывали.

«Интересно, что он делает?» – подумал Тоха.

Он вылез, поставил ведро. Отец Николай удивлённо присвистнул:

– Что такая мелкая?

– А у нас никогда крупная не родится, – объяснил Тоха.

– Приходи, я тебе перед посадкой три ведра сортовой картошки дам. От того, что посадишь, многое зависит. Ну и навоз сколько надо возьмёшь и золы ведёрко. Пора тебе хозяйством заниматься.

Тоха кивнул. Отец Николай снял коричневую пенку с закипающего супа. Вдвоём они быстро начистили кастрюльку картошки, Тоха порезал её на бруски, как научил отец Николай. Суп вовсю уже кипел. Тоха закинул картошку. За пять минут до готовности отец Николай бухнул треть банки лечо в кастрюлю, горсть мелкой вермишели.

– Суп – основа стола! – сказал отец Николай.

– Моя мама суп редко варила…

– А ты теперь ответственность не перекладывай, – заметил отец Николай. – Сам действуй, сам вари – всё сам делай.

Тоха предложил гостю тарелку, но тот отказался. Только ложку попробовал, чуть досолил.

– А я смотрю, у вас икон-то нету в доме, – заметил отец Николай и, прищурившись, посмотрел на Тоху.

Тоха растерялся.

– Да мама не держала. Было две где-то, она их купила, когда мы с ней вместе крестились, я тогда в пятом классе учился. Да не знаю где.

– Найди, – спокойно, но твёрдо сказал отец Николай. – Найди и поставь на видное место. Потом иконостас сам сделаешь.

«Какой иконостас? – подумал Тоха. – Этого ещё не хватало. Можно и на полочку, если уж так на до».

– Это всё не просто так, для красоты, – сказал отец Николай. – Когда-нибудь поймёшь.

– Вы сейчас заговорили, как моя мама, – заметил Тоха.

– Извини, – отец Николай улыбнулся. – Не буду нравоучения читать. Крестик-то живой?

Этот неожиданный вопрос заставил Тоху покраснеть. Неживой. Конечно, неживой. Он вспомнил, как сжёг гайтанчик, как выронил крестик где-то. Но не признаваться же в этом отцу Николаю!

– Ну не знаю где… – пробормотал Тоха.

Отец Николай покачал головой. Достал из кармана крестик с гайтанчиком («Он что, всегда носит это с собой?» – успел подумать Тоха), с короткой молитвой надел Тохе на шею и своим благословением как будто припечатал его сурово.

– Носи! – сказал он, а потом объяснил уже мягче: – Случайно со мной крестик оказался. Но я уже привык, что случайное желание прихватить крестик с собой – неслучайно. Я слушаю Бога, и он мне вот такие подсказки даёт. Дом надо бы освятить, – сказал отец Николай, – но это только по просьбе хозяина дома. Когда решишь – придёшь и попросишь.

Отец Николай засобирался.

– Приходи, если что. Поможем советом, делом, одного не оставим, – сказал он. – А что касается матери… Ты сам-то веришь в чудо? – спросил он.

– Верю! – горячо отозвался Тоха.

– Ну вот и всё, – удовлетворённо сказал отец Николай. – Значит, оно возможно. Пока жив, у Бога всё возможно.

Тоха пошёл провожать отца Николая до крыльца. На прощанье тот подал ему руку – крепкую, в мозолях – и сказал:

– Ты думай, думай: думать полезно. Разберись в причинах – почему мать так неожиданно заболела, отчего ей хуже становилось. Только это поможет, даст шанс чуду, если вот эту первопричину исправить…

– Хорошо, – ответил Тоха, – я буду думать.

«Хороший всё-таки мужик, – подумал Тоха. – И руку подал». Особенно он был благодарен ему за жареную курицу.

Спалось в эту ночь спокойнее, без сновидений,