Детство Лермонтова - Татьяна Толстая

Тем временем в окне, что рядом с девичьей, показался мальчик в белой вышитой на вороте рубашке с пояском и стал смотреть, что делается во дворе. Он заметил Кочеткова, который горячо и неспокойно уговаривал Дарью. Мальчик с интересом и жалостью стал его разглядывать, потом отошел от окна и побежал в спальную к бабушке. Она сидела в кресле и держала одну ногу в тазу с горячей водой, а другую положила на колени Марфуши, которая, сидя на скамеечке, обрезала ей ногти.

— Еще один с войны пришел! — печально доложил мальчик. — Без ног он, на руках ходит! Жалко его, бабушка! А твоя Дашка его гонит!

Марфуша вздрогнула, и горячие слезы покатились из ее глаз.

Арсеньева забеспокоилась, спросила, в чем дело. Марфуша от волнения не могла говорить.

Дарья Куртина, которая уже успела вернуться, поджала тонкие губы и твердо сказала:

— Ну что ж! Подождет, пока вы, ангел наш барыня, свое слово скажете. Должен мужик свое место знать.

И она рассказала, в чем дело.

Мальчик внимательно и выжидающе посмотрел на Арсеньеву.

— Марфуша мне ногти дострижет и пойдет. А Сима покормит собак, и тогда тоже ее отпущу.

— Пусти их сейчас, бабушка! — сердито закричал мальчик. — Ведь мама их ждет, своих дочек!

Он топнул ногой и заплакал. Христина Осиповна тотчас же схватила его за руку и потащила в детскую, выговаривая ему по-немецки:

— Фуй, шанде, Михель! Как ты смеешь учить свою бабушку! Она сама знает, что ей надо делать.

Но он вырвался из рук немки и кричал Арсеньевой:

— Сейчас же отпусти, сейчас!

Он раскраснелся от гнева и выжидательно смотрел Арсеньевой в глаза. Она огляделась и увидела такие же выжидательные и гневные взгляды всех горничных.

— Молчи, Мишенька! — Обратившись к Марфе, Арсеньева сухо сказала: — Идите обе! Идите, я разрешаю.

Марфа и Сима поклонились в пояс и заторопились, а Миша поцеловал руку бабушки своими нежными губами. Но бабушка не сразу смягчилась и обратилась к Христине Осиповне:

— Я ведь говорила, что он меня всегда слушается, а вас — не всегда. Вы не умеете унять ребенка, а я умею!

Тем временем Дарья Куртина взяла ножницы, села на скамеечку и, с благоговением приняв ногу помещицы, стала сама обрезать ей ногти.

Так начался день.

После завтрака пришел Абрам Филиппович с докладом, и Миша сказал, что ему не хочется идти от бабушки и он возле нее будет тихо-тихо рисовать. Арсеньева долго беседовала с управляющим. Когда он кончил свой доклад о хозяйстве, то, заложив руки за спину, продолжал почтительно стоять, переминаясь с ноги на ногу, и просил разрешения молвить свое рабское слово.

— Это насчет чего же? — сурово спросила Арсеньева.

— Насчет женитьбы…

Браками своих крестьян Арсеньева всегда интересовалась, выслушивала внимательно управляющего, высказывала свое решающее мнение, подходяща ли невеста жениху, и часто заранее решала, кому из дворовых на ком жениться. Сегодня Абрам Филиппович выступил ходатаем за Дарью Куртину и за своего родственника Андрея Соколова, и Арсеньева приняла эту просьбу благосклонно. К обоим она благоволила, к тому же никаких перемен от этого брака произойти не должно было — оба останутся при доме, работу свою будут продолжать выполнять с усердием, вопрос только в одном: где их поместить поближе. Тут же надумали в виде свадебного подарка пристроить им к избе управляющего небольшой теплый чулан. Вот и хорошо! Пусть там живут.

— Губа-то не дура у нашего Андрея! — оживленно воскликнула Арсеньева. — Какую кралю себе подыскал! Женишок тоже не плох — смирен только уж слишком. Ну, да она за двоих боевая!

Тут появились смущенные жених с невестой; они повалились в ноги Арсеньевой, и та снисходительно поздравила их.

Объявили обручение, или, как в Тарханах говорили, «запой».

Вскоре родственники и гости собрались у родителей невесты в деревенской избе, что стояла на пригорке довольно близко к канаве, которая отделяла помещичий дом от деревни. Избу к торжественному случаю побелили, украсили по-праздничному, навесили полотенца на образа, сшили новые, из розового ситца, наволочки на подушки. Подруги Даши помогли ей сшить одеяло из лоскутков и новое платье.

Стол накрыли белым холстом, наставили разных закусок, сделали студень из коровьих ног, которые отец невесты ездил закупать в Чембаре. Купили в Каменке сухой тарани, поставили огурчиков своего засола, кислой капусты, пирогов из ржаной муки с морковью и со свеклой, творогу и сметаны, яблок печеных, моченых и сырых, варенья ягодного и пряников медовых. Завели вишневую брагу на дрожжах и своего куренья вино. Словом, выставили почти весь свой запас.

К началу пиршества ждали приезда самой помещицы; она обещала благословить свою любимую горничную и дядьку внука.

Арсеньева действительно приехала и даже внука привезла с собой. Мишенька первый вышел из экипажа, и за ним помещица прошла в избу, а сенной лакей Алексей Максимович Кузьмин, в ливрее с галуном, внес корзину с подарками: образ и материя невесте на зимнее и летнее платье, а жениху — овчинный тулуп. Миша подарил невесте пуховую шаль, а жениху — сапоги с голенищами.

Арсеньева благословила молодых. Ее с внуком посадили во главе накрытого стола, возле молодых, и стали петь свадебную песню:

Моя утя — лебедь белаяНе наплавалася,А я, молода,Не наплакалася!Я наплакалася, нарыдалася, молода,С мужем не видалась, не видалась три года́.Увидалась, увидалась,Поздоровкалася…Стал мой миленький заигрывать со мной,На праву ножку наступливать,За бело лицо похватывать…

После пения стали плясать. Невеста с женихом плясали лучше всех; они оба бывали и в Москве, и в Пензе, и в Чембаре, и на Кавказе и знали разные городские танцы. Миша веселился и тоже поплясал. Но Арсеньева его скоро увезла, и веселье без нее стало непринужденнее: плясали так залихватски, что даже «вилку станцевали» — вилку, воткнутую в кислую капусту, случайно уронили на пол, не заметили и растоптали тяжелыми каблуками.

Свадьбу свою Андрей Соколов и Дарья Куртина справляли после пасхи, на красную горку, венчались они в новой домовой церкви, и опять-таки присутствовала Арсеньева с внуком.

После обряда все двинулись в дом невесты, к Куртиным. Впереди по улице шли, вытянувшись линией, парни с балалайками, они играли и приплясывали, за ними шли новобрачные. Дарья — в белом платье с фатой, жених — в белой рубашке, оба окруженные толпой девушек, с невестой — подружки, мальчики с образами — свечные братья. Мише тоже дали понести образ, и он пошел со всеми. Вся деревня была приглашена на свадьбу, все судачили насчет торжества любимой горничной помещицы.

Дарья, как вышла с утра из бани, так и не сдала румянца, пылала, важничала и нежничала с Андреем, хвастаясь перед незамужними подружками.

Андрей Иваныч, отныне ее законный муж, смирный, но веселый и подвыпивший, все пощипывал себя за руку, стараясь удостовериться, что он ведет себя как подобает.

Присутствие помещицы с внуком стесняло его до крайности, но ничего поделать было нельзя — за честь это надо было почитать!

Когда дошли до дома Куртиных на пригорке, молодых на пороге осыпали хмелем и поднесли им каравай хлеба с солью, накрытый чистым рушником, повели за стол, пили за их здоровье, кричали им «горько», пели и плясали.

Арсеньева с внуком и на этот раз побыла недолго и возвратилась к себе.

После их ухода свадебное веселье вспыхнуло с новой силой. Гости пели и смеялись. Все не помещались в избе и вышли на улицу. Туда вынесли стол и угощение.

Однако молодые оставались в избе только до темноты, а потом зажгли ручные фонари, накинули армяки поверх платья и удалились к себе, в новый чуланчик на барском дворе.

Наутро, когда Мишенька проснулся и, по обыкновению, стал у окна чайной комнаты, наблюдая, что видно на дворе, он очень удивился, что по двору пошли ряженые — молодые девушки в своих лучших платьях; на шее звенели бусы; из-под платков выбивались полосы цветных материй в виде лент. Парни надели тоже поверх зипунов разноцветную одежду, вроде как рядятся на святках; у некоторых штанины были разного цвета: правая — зеленая, левая — красная. Маска в длинном белом халате, подпоясанном красным кушаком, изображала Деда Мороза: за ушами прикреплена была мочальная борода, а усы, щеки и нос нарумянены свеклой. Впереди ряженых шел, приплясывая, высокий парень с балалайкой, в вывернутой длинной овчине до земли, а за ним везли на подводе сундук невесты с приданым.

С пением свадебных песен дошли ряженые до чулана, где поселились молодые. Они вышли во двор смущенные и веселые. Ряженые вручили им сундук с приданым, его внесли в помещение, а затем все должны были идти опять в дом невесты опохмеляться.