Молния Господня - Ольга Михайлова

Вианданте неожиданно вздрогнул и напрягся всем телом. Господи! Он, не обременённый праздными и блудными связями суетного мира сего, совсем забыл об отношениях этих двоих! Даже не вычленил её имя из речи донны Альбины. Впрочем, Элиа отрицал… Да нет, вздор это всё. Конечно, они любовники — и вопрос донны Альбины свидетельствовал, что и для неё это бесспорно. Империали вдруг вспомнил, что, ещё видя донну Лауру на свидетельском допросе после смерти Лотиано, когда она лживо отрицала, что вообще что-либо знает, впервые подумал, что эта женщина обречена. Понял, что следующий труп будет трупом донны Лауры… Его ещё сотрясло от этой догадки! Как он мог забыть об этом? Но воспоминание и вправду странно ушло из памяти, померкло, смутно всплывая по временам и проступив во всей яви только сейчас.

Ну, — и что теперь делать? Сердце Джеронимо билось ровными судорожными ударами. А ничего. Что тут сделаешь-то? Как верно сказали святые отцы наши Энрико и Джакомо, «ведьмы действительно принуждаются к участию в чародействах бесами, но они остаются связанными своим первым свободным обещанием, которым отдают себя демонам». Никто эту потаскуху силой туда не загонял. К тому же, если она туда потащилась, то это, как минимум, свидетельствует либо о её равнодушии к Леваро, либо о том, что его мужские достоинства её не устраивают, либо о том, что она, как показалось Вианданте, мстит Элиа за пренебрежение или какую-то обиду. Либо просто — пустилась баба во все тяжкие…

В любом случае, спасти её Вианданте был бессилен.

Через два часа Джеронимо вышел и направился к задним воротам палаццо ди Траппано. Новолуние. Было не видно ни зги. Он спрятался в кустах самшита неподалеку от входа, и не успел дважды приложиться к бутылке мальвазии, коей снабдила его на дорогу синьора Альбина, как услышал скрип дверных петель. Откуда-то упал луч потайного фонаря.

Джеронимо вздрогнул от неожиданности — в воротах показалась ослиная морда.

Ишачок бодро потрусил по дороге, увлекая за собой небольшую тележку с непонятным грузом, закрытым грубым домотканым холстом. Двое мужчин, в которых он узнал Томазо Таволу и Антонио Толиди, шли следом. Последний и нёс фонарь. В воротах показались также остроухий Дженнаро Вичини, на сей раз — без тюрбана, Амедео Линаро, державший сильно чадящий факел, Людовико Тавола, и двое, которых он никогда не видел, видимо, Марко Чемизи и Микеле Роневе. Потом вышел светловолосый человек с бледным лицом, и инквизитор подумал, что это немец Фоллер. Последним появился хозяин.

— Сбросьте у фамильного склепа Джаннини, — бросил он вслед Таволе и Толиди. Те удалялись, что-то бормоча. — Воля ваша, синьоры, но я снова предпочел бы худышку Аманду…

— У вас дурной вкус, Траппано, — расхохотался Дженнаро Вичини.

— Нет-нет. В толстухах особая, ни с чем несравнимая прелесть, но худышки как-то проворнее… Но ваша сестрица, простите, Линаро, никуда не годилась. Похотлива, как сучка, а чтобы со смаком поддать… Нет, Аманда, что ни говорите, умела… Я, главное, так и не понял, Линаро, хоть раз-то мы сестрицу вашу смогли ублажить?

Амедео Линаро смотрел на звёзды и словно не слышал. Его занимали подсчёты. После смерти сестры, не имевшей детей, её имущество, а это, не включая дом Джаннини, добрых три тысячи флоринов, естественно, достанутся ему. С учётом того, что он значительно поиздержался в Риме в прошлом году, и кроме замка Линаро, у него ничего не осталось, это было как нельзя кстати.

— Не дергайте его, Траппано, он уже мысленно въезжает в дом сестрицы, пересчитывает дукаты и тратит её барыши…

Раздался хохот.

— А скажите, Линаро, удовольствие от инцеста с сестрицей было больше, чем от ночек с Лотиано? — поинтересовался один из тех, чье имя Вианданте не знал. — Вы когда опустили на неё тесак, мне показалось, одновременно и кончили?

— Сами попробуйте, Чемизи.

— Не могу, — задумчиво отозвался тот, — у меня ни сестер, ни братьев.

Линаро на это ничего не ответил. В разговор вмешался Траппано. «Ладно, господа, пора привести всё в порядок… Хватит прохлаждаться». Ворота закрылись, и разделившаяся компания, подышав ночной прохладой, затворилась в замке.

…Вианданте медленно шёл по ночным улицам. До рассвета оставалось ещё несколько часов. Чувствовал, как в душе закипает ярость. Новая мерзость, шипящая как растревоженная змея, саднила душу и искала выхода… Mascalzóne! Vigliacco! Подлец, негодяй… Привести свою сестру в бордель и убить, только жадности да похоти ради… Что это за упыри ходят по городу и притворяются людьми? Он шёл, всё ускоряя шаг. Какие-то подозрительные людишки порой высовывались из трущоб, но, присмотревшись к нему, в испуге шарахались.«…Очищения — что ожидать в будущей жизни? Содом и Гоморра похоти ради — кого постесняются? Тир да Сидон наживы ради — чем побрезгуют? Но обрушится гнев Господень на города мерзостные и пожжёт их серой расплавленной, низведёт он грады непотребные в пучину морскую, и память о них изглажена будет…» — в еле сдерживаемом бешенстве бормотал Вианданте. Дома сбросил плащ, стянул сапоги, ругнулся, заметив, что разорвал где-то подол рясы, и, не поднимаясь к себе в спальню, уснул в гостиной рядом с Элиа, на соседней кушетке у окна, пробормотав вместо молитвы только слова Иеремиины. «Господи, да что же это, а?»

Утром его случайно разбудила синьора Тереза, тихо проведя к прокурору, всё ещё не поднимающемуся с постели, Луиджи Салуццо. Вианданте, когда видел Луиджи, неизменно вспоминал слова Элиа. Ему было неприятно, что его болезненное состояние, о котором ему было тошно вспоминать, было тогда столь похотливо истолковано, и при воспоминании его передергивало. Но сейчас передергивало Луиджи, причём, до странного истеричного повизгивания. Его высокий тенор пробудил Элиа, который сделал попытку подняться, но тут же со стоном снова повалился на подушку. Салуццо не расслышал предложение Вианданте сесть и продолжал скулить, но из его скулёжа в конце концов вычленился смысл. На кладбище сегодня утром, во время их обхода был обнаружен новый труп, с теми же ликантропьими выходками!!! Всё то же самое!!! Но… на сей раз… мы случайно… просто Пастиччино… и мы опознали… Элиа не выдержал. «Да говори же, Луиджи!»

— Это донна Джаннини.

Элиа окаменел, вонзив ногти в ладони. Бледный от недавней кровопотери, он побледнел теперь до синевы. Джеронимо вздохнул. Рано или поздно придется всё рассказать ему. Или дать ему возможность придти в себя? Незаметно бросил взгляд на друга. Тот все ещё сидел неподвижно.

— Хорошо, Салуццо, — распорядился инквизитор. — Соберите людей. Надо привезти труп в Трибунал.

Элиа молчал. Джеронимо сел рядом, обнял. Тот двумя руками вцепился в запястье Джеронимо, трясся мелкой нервной дрожью и ничего не говорил. Не зная, а лишь догадываясь о блудной связи этих двоих, рыцарски отрицавшейся Леваро, как было рассказать ему о «Giocoso lupetto»? Но, может, он и сам знает обо всём? Впрочем, что гадать? Элиа не Гильельмо. Но спросить прямо Вианданте все-таки не решился. Он сделал попытку подняться и тихо проговорил:

— Я скоро вернусь, Элиа. Только взгляну на новые забавы… игривых и развесёлых волчат…

Встать не смог. Пальцы Леваро судорожно сдавили его руку, на плече сквозь белые холщовые полосы проступили кровавые пятна, и Вианданте понял, что на один вопрос ответ уже получил. — Откуда… Откуда ты знаешь? — Голос Леваро сел и был еле слышен.

Вианданте вздохнул.

— Рассказывай лучше всё, что знаешь ты, Элиа.

Леваро не уподобился синьоре Джаннини, и не стал уверять, что не знает вообще ничего. Несколько минут сидел молча. Потом заговорил.

…За несколько недель до смерти Гоццано пришёл пугающий анонимный донос. Элиа искал его после смерти инквизитора среди оставшихся после него документов, но не нашёл, хотя не думает, что мессир Фогаццаро уничтожил письмо, скорее, просто куда-то заложил. В доносе сообщалось, что в подвале палаццо Массимо ди Траппано проходят распутные сборища, оргии, в которых участвует городская знать, объединившаяся в развратное общество «Giocoso lupetto». Каждый раз на это сборище ими приглашается королева бала, — единственная женщина среди десятка мужчин. Там все они становятся её любовниками и творят-де дьявольское непотребство. И оказалась, многие дамы высшего общества просто мечтают быть туда приглашёнными. Что имел в виду анонимный доносчик под «дьявольским непотребством»? Они с Гоццано не знали, что и делать. Ведь пробраться туда нечего и думать, подослать кого-то невозможно, эти чертовы «игривые волчата», естественно, знают друг друга в лицо. Решили, после разбора с Белеттой подумать, кого пристроить туда на службу, хотя бы попасть в дом. Потом погиб Гоццано… стало не до того. Но тут он…

Элиа судорожно вздохнул и закашлялся. Лицо его исказило мукой. Джеронимо протянул ему стакан вина.