Жанна дАрк из рода Валуа. Книга третья - Марина Алиева

– Но, что я мог сделать, – вкрадчиво спросил Ла Тремуй. – И против кого мне было действовать? Да, ходили разговоры о том, что наша Дева отважнее некоторых принцев, но я даже мысли не допускал, что имели в виду ваше величество… К тому же, по моему разумению, заговор предполагает свержение одного государя и воцарение другого. Но не могут же наши принцы всерьёз желать трон для… Господи, простите меня, сир, это так смешно! Для крестьянки!

Шарль нервно дёрнулся. Взор его помутнел.

– А вы слышали, что говорит этот монах из Труа? О том, что Жанна уже является помазанницей Божьей!

Ла Тремуй сделал вид, что напуган.

– Неужели вы думаете, что его кто-то подучил?!

Шарль отступил от министра на шаг.

– Вот теперь я об этом и подумал.

Он ещё немного постоял в задумчивости.

– Матушка уже приехала?

– Да, сир. Я сам встречал кортеж, потому что мадам Катрин…

Не дослушав, дофин отбросил письмо и выскочил вон.

По лицу Ла Тремуя поползла довольная улыбка.

* * *

– Я… желаю… поговорить с вами… наедине… герцогиня… Велите фрейлинам сейчас же уйти! А Танги пускай останется – он всё-равно, что ваша тень!..

Как ни была удивлена мадам Иоланда, она всё же сочла возможным улыбнуться и, пока её фрейлины, до этого разбиравшие сундуки в спальных покоях, торопливо выходили по приказу дофина, ласково проговорила:

– Как любезно, Шарль, что вы пришли сами. Я как раз собиралась пойти и обнять вас – мы в Реймсе, и разве это не прекрасно?

Хмурым взглядом дофин проследил за тем, как последняя из фрейлин исчезла за дверью, и, не переводя взора на Танги и герцогиню, приказал.

– Коронация должна произойти завтра, даже если не всё ещё будет готово.

* * *

– Прошу вас, падре, ещё раз поговорить с отцом Ричардом и мадам Катрин. То, что они говорят обо мне, почти преступно!

Жанна сидела в своих покоях бледная и уставшая. Перед ней на досках, уложенных на козлы наподобие стола, была свалена, заменяя скатерть, целая груда прошений, поданных на улице. И, заглянув, сначала в одно, затем в другое, девушка пришла в ужас. Люди больше не ждали чудес и спасения – они обращались к Жанне, как к правительнице, с мелкими бытовыми нуждами, с просьбами разрешить спор, покарать или помиловать12, освободить от налогов, приказать выдать патент… Она не была готова ни к чему подобному и совершенно терялась, не знала, как себя вести, как выбраться из этого моря, обрушившейся на неё всенародной любви, которая требовала и требовала: «Ты Божья посланница! Ты можешь всё!».

– Пусть мадам Катрин возвращается в Ла Рошель, к семье. Ей больше пристало заботиться о муже и о детях.

Отец Пескераль, с пониманием, улыбнулся.

– Я говорил ей, Жанна. Но они с отцом Ричардом любят тебя и превозносят от чистого сердца, поверь! Так дети любят своих матерей, давших им жизнь, и для них нет никого выше и значимей.

– Пусть они полюбят своего короля.

Этот разговор вёлся уже не в первый раз. Жанна и сама чувствовала, что Катрин Ла Рошель и монах из Труа говорят что-то не то, а тут ещё и Клод стала проявлять беспокойство. Но отец Паскераль, кажется, искренне считал, что вреда никакого нет, и разговоры о «помазаннице» даже здесь, в Реймсе, не будут звучать двусмысленно. Точно так же, как никого не оскорбят призывы мадам Катрин нести Деве все ценности, какие только есть. «Она же не говорит, что это дары для тебя, Жанна! А то, что ты хочешь заплатить своим солдатам больше, чем им платили до сих пор, лишь усилит любовь и боевой дух воинства…».

Но Жанна тревожилась больше и больше. Сегодня в толпе она заметила людей, тянущих ей жалкие серебряные подносы и кубки – видимо, единственные ценности, которые удалось сохранить. Она спросила, зачем это, и в ответ услышала: «Раз наша Дева так желает, мы отдадим последнее, лишь бы Господь не разгневался…». Жанна велела им унести всё обратно, но не могла поручиться за то, что эти горожане тайком не передали свои сокровища кому-то ещё из её окружения. ОНИ БОЯЛИСЬ БОЖЬЕГО ГНЕВА!

– Я уже не прошу, падре, я приказываю – все разговоры, вроде тех, что вели отец Ричард и Катрин Ла Рошель, должны прекратиться! Не будут слушать, пригрозите наказанием. Не послушают и тогда – наказывайте, гоните вон! Но больше никаких подношений, никакого страха, ни передо мной, ни перед Господом! Вы передали дофину прошение о том, чтобы мадам Катрин нашли место в каком-нибудь монастыре, а отцу Ричарду в аббатстве?

– Да, конечно. Можно сказать, лично в руки.

Светлая душа отца Паскераля пребывала в умиротворённой эйфории ото всего происходящего. Сейчас он любил, кажется, весь белый свет и больше всего эту девочку, такую чистую и бескорыстную в делах и помыслах.

– Кому же вы передали прошение, падре?

– Господину де Ла Тремуй, Жанна. Он был очень растроган твоей заботой…

Реймс

В годы становления христианства, когда любой, геройски пропагандирующий святые тексты и какие-никакие обряды, имел все шансы сам стать впоследствии святым, некий Ремигий, архиепископ во франкском городе Реймсе, взялся крестить майорда тех же франков – некоего Хлодвига. Важность события была, судя по всему, даже тогда очевидной настолько, что с небес спустился голубь, неся в клюве стеклянный сосуд со священным маслом. В результате, Ремигий использовал свой шанс и стал святым, Хлодвиг остался в Истории первым королём, получившим помазание, а оба они положили начало целому обряду, который, для каждого последующего короля, затмил по важности даже мессу. Обряду, несущему в своей основе нечто большее, чем простое возложение золотого обруча на голову, получившую право его носить. Символ. Своеобразное рукопожатие, которым обменивалась власть церковная с властью аристократической, скрепляя это рукопожатие золотым кольцом короны на человеке, который здесь же, на коронации, приносил клятвы защищать святую католическую веру и королевство, вверенное ему Богом, согласно юстиции предков.

Не случайно, перед началом церемонии, или, точнее, самым её началом, было вручение коронуемому шпор и меча, а следом за этим – религиозных символов: кольца и скипетра, и только потом, короны.

Всю церемонию, со дня коронации Хлодвига, проводил архиепископ Реймса. Ему прислуживали епископы подчинённых диоцезов, в том числе и епископ Лангрский, и Бовесский, и канонники капитула Реймского кафедрального собора. Каждому духовному лицу в этом обряде отводилась своя, особенная роль, расписанная в протоколе, составленном когда-то для коронации Филиппа Длинного, как документ, узаконивший стихийно сложившиеся действия.

Так, архиепископ коронует и совершает помазание; епископ Ланский подносит святую мирницу с елеем; епископ Лангрский держит скипетр; епископ Шалонский – кольцо; епископ Нуайонский – королевскую перевязь, а епископ Бовесский сначала демонстрирует собравшимся в соборе, а затем подносит для возложения на царственные плечи табар – королевскую мантию.

Вместе с тем, при совершении обряда обязательно должны присутствовать и шесть светских пэров, которых представляли самые крупные вассалы Франции. По протоколу, в момент вручения королю рыцарских доспехов, герцог Бургундский должен был подносить корону, герцог Нормандии – первое геральдическое знамя, герцог Гиени – второе, граф Тулузский – шпоры, граф Шампаньский – боевой штандарт, а граф Фландрии передавал архиепископу для вручения королю королевский меч – легендарный Жуаёз Карла Великого.

В дни мира Гиеньского герцога представлял обычно король Англии, но, поскольку сейчас не могло идти даже речи ни о его присутствии, ни о присутствии регента от имени малолетнего короля, эту роль должен был выполнить один из принцев крови, которым стал наиболее подходящий по статусу Луи де Бурбон. Его брата Шарля дофин назначил «лейтенантом»13 герцога Нормандии. И дальше, из принцев, наиболее близких королю по крови, оставались только Алансон, Артюр де Ришемон, маршал д'Альбре и Рене Анжуйский, который год назад открыто разорвал все отношения с Бэдфордом. Казалось бы, чего уж больше? Шесть нужных пэров – шесть принцев и все успели приехать. Однако, когда мадам Иоланда заикнулась о том, чтобы коронационный меч подавал герцог де Ришемон, ответом ей был нервный выкрик:

– Нет! Он всё ещё в опале! Пускай подаёт д'Альбре!.. А шестым пэром назначьте де Гокура!

Все присутствующие при обсуждении церемонии, так скоропалительно назначенной, недоумённо переглянулись. Такого они не ожидали. Уж если обходить протокол, то подобную честь уместнее было бы оказать Жанне! Дю Шастель даже открыл было рот, чтобы возразить – господин де Гокур, человек несомненно достойный, но принцем не являлся, а его военные заслуги и слава, как бы ни были велики, всё же уступают заслугам и славе Девы – однако, мадам Иоланда сделала едва заметный жест, призывая его к молчанию.