Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1) - Уильям Теккерей

Хотя наш юный друг стал теперь настоящим богачом, он не утратил своей былой приветливости. Обласканный судьбой, он не забывал старых друзей, и в старинных и величавых апартаментах нередко по вечерам зажигались огни для Ф. Б. и других приятелей из "Пристанища", а также некоторых гэндинштов, которые, возможно, принесли бы Клайву немалый вред, будь он подвластен лести. Сам Гэндиш, когда Клайв посетил школу этого прославленного живописца, принял своего бывшего ученика так, словно он был отпрыск царствующего дома, проводил его с крыльца и непременно хотел подержать ему стремя, пока он садился на лошадь, а прелестные хозяйские дочери тем временем махали платочками из окна гостиной. Гэндиш мог без устали рассказывать про Клайва молодым людям, посещавшим его училище. Он на упускал случая сообщить им, что побывал в гостях у своего выдающегося молодого друга, мистера Ньюкома, сына полковника Ньюкома; что присутствовал вчера вечером на изысканном приеме в новых апартаментах мистера Ньюкома. В галерее Гэндиша висели рисунки Клайва, и наш достойный профессор показывал их своим гостям. Раза два и мне было позволено вспомнить свое холостяцкое прошлое и принять участие в этих "мальчишниках". Но какой встречи удостаивался по возвращении мой провинившийся сюртук; как надменно отворачивала от него нос хозяйка дома, приказывая Марте немедленно вынести это злосчастное одеяние. Зато как великолепен был Ф. Б. в роли председателя курильщиков на вечеринке у Клайва, где он заведовал всем распорядком, без умолку болтал, пел самую что ни на есть залихватскую песню и поглощал спиртного больше всех своих развеселых собутыльников. Популярность Клайва росла не по дням, а по часам; не только молодые, но и убеленные сединой служители изящных искусств на все лады расхваливали его талант. Какой позор, что Академия отвергла картины, представленные им в этом году на выставку! Член Королевской Академии мистер Сми высказывал по этому поводу откровенное негодование, однако Джей Джей со вздохом признавался, да и Клайв с этим нисколько не спорил, что он нынче мало работает и последние его картины заметно уступают написанным два года назад. Боюсь, мистер Клайв слишком часто ходил в гости и на балы, а также в клубы и на разные веселые вечеринки, не говоря уже о том, как много он терял времени на известное нам ухаживание. А между тем Джей Джей упорно трудился; не проходило дня, чтобы он не брался за карандаш и кисти; и Слава была уже не за горами, хотя он не очень о ней заботился. Живопись была единственной его любовью, и она платила ему взаимностью за его верное и преданное служение.

- Погляди на него, - со вздохом говаривал Клайв, - пожалуй, нет смертного, более достойного зависти. Он так любит свое дело, что ничто на свете не может для него с этим сравниться. Едва встает солнце, он уже спешит к мольберту и просиживает перед ним весь день до самых сумерек, лаская свое детище. Когда темнеет, он с грустью покидает его, вечер проводит в натурном классе, а наутро начинает все сызнова. Достичь желаемого и не почувствовать пресыщения - разве это не величайшее счастье, какое выпадает на долю человека? А мне случалось впадать в такую ярость из-за своих неудач, что я топтал ногами полотна и клялся разбить в щепки палитру и мольберт. Иногда у меня что-то получается, и я в течение получаса испытываю удовлетворение. Но чем, собственно? Портретом мистера Мурлоу, в котором действительно есть сходство с оригиналом. Но ведь сотни художников могут сделать это лучше меня; и если я когда-нибудь создам свой шедевр, все равно сыщется множество людей, способных превзойти меня. Сегодня в живописи надо быть гением, иначе не стоит ею заниматься, а я не гений. Вот, номер шестьсот шестьдесят шесть: "Портрет Джозефа Мурлоу, эсквайра; Ньюком, Джордж-схрит". Номер девятьсот семьдесят девять: "Портрет миссис Мурлоу на сером пони; Ньюком". Номер пятьсот семьдесят девять: "Портрет собаки Джозефа Мурлоу, эсквайра, по кличке Тоби; Ньюком" - вот все, что я могу. Таковы великие плоды моих усилий. Ах, миссис Пенденнис, разве же это не постыдно?! Ну отчего сейчас нет войны?! Я бы пошел воевать, отличился и стал генералом. Ну почему я не гений? Пен, дружище, почему я не гений? Тут по соседству живет один художник, он временами посылает за мной, чтобы я пришел взглянуть на его полотна. Он тоже рисует всяких Мурлоу. Он развешивает свои картины так, чтобы на них получше падал свет и чтобы ничто не отвлекало внимания, а сам становится возле них в позу и думает, будто он гений, а его портреты шедевры. Шедевры! Господи, какие мы все идиоты! Слава, а что в ней проку, если только не говорить о славе, отпущенной немногим! Ну скажи, Пен, испытал бы ты сегодня особую гордость, если бы оказался автором стихов Хейли? А что до второклассной живописи, то кому охота быть Караваджо или Караччи? Я бы ни за что не согласился стать Караччи или "Караваджо. Это же все равно, что уподобиться сегодня тому малому, который пишет вывески для кабачка на углу. Оплата поденная: пять шиллингов в день и кружка пива. Пожалуйста, миссис Пенденнис, голову чуть-чуть к свету. Я, наверно, надоел вам этими разговорами, но у меня так плохо идет работа!

Мне же наоборот казалось, что у Клайва получается совсем неплохой портрет моей жены, и я, занятый разными делами, частенько оставлял ее позировать ему в мастерской, либо заставал его у нас в доме. Они стали закадычными друзьями. Я знал, что юноше не найти друга лучше Лоры; и, зная о недуге, коим он страдал, естественно и справедливо заключил, что приятель мой так полюбил мою супругу не только ради нее самой, но и ради себя, ибо мог изливать перед ней свою душу и черпать у нее ласку и утешение в своих печалях.

Мисс Этель, как уже говорилось, тоже выказывала расположение к миссис Пенденнис, и было в девушке то обаяние, которое легко побеждало даже женскую зависть. Быть может, Лора великодушно решила преодолеть это чувство; быть может, она прятала его, чтобы поддразнить меня и доказать несправедливость моих подозрений; а быть может, и в самом деле была покорена юной красавицей и относилась к ней с тем вниманием и восхищением, какое та, как ей было ведомо, умела внушать, когда хотела. В конце концов моя жена была совершенно околдована ею. Своенравная красавица становилась в присутствии Лоры кроткой и покладистой; была скромна, непринужденна, мила, смешлива и остроумна; видеть ее и слушать было одно удовольствие; с ее приходом становилось веселее в нашей тихой квартирке, и она очаровала мою супругу так же просто, как покорила Клайва. Даже упрямый Фаринтош поддавался ее неотразимому обаянию и по секрету говорил приятелям, что она, черт возьми, так хороша, так умна и так ужасно мила и пленительна, что... он уж не раз, черт подери, был готов сделать ей роковое предложение. "А я ведь, черт возьми, не намерен жениться, пока вволю не погуляю!" - добавлял маркиз. Что же касается Клайва, то с ним Этель вела себя как с мальчиком или со старшим братом. Она была с ним мила, приветлива, своевольна и шутлива; посылала его с поручениями, принимала его букеты и комплименты, восхищалась его рисунками, любила слушать, как его хвалят, защищала его в любом споре, смеялась над его вздохами и откровенно признавалась Лоре, что он нравится ей и ей приятно его видеть.

- Ну отчего мне не радоваться, покуда сияет солнце? - говорила она. Завтра, я знаю, будет мрачный и пасмурный день. Когда воротится бабушка, я вряд ли сумею бывать у вас и видеться с вами. А уже когда судьба моя окончательно устроится, тогда... тогда другое дело! Но пока не портите мне праздника, Лора. Если бы вы знали, как глупо все в этом высшем свете, и насколько приятнее приходить к вам, болтать, смеяться, петь и быть счастливой, нежели сидеть с бедняжкой Кларой в их мрачном доме на Итон-Плейс.

- Зачем же вы живете на Итон-Плейс? - осведомилась Лора.

- Зачем? Ведь надо же мне с кем-нибудь выезжать. До чего же вы простодушная и неопытная провинциалочка! Бабушка в отъезде, нельзя же мне выезжать одной.

- А зачем вам вообще выезжать? И почему бы вам не вернуться к своей маменьке? - осторожно спросила миссис Пенденнис.

- В детскую, к меньшим сестрам и мисс Канн? Нет, спасибо! Я предпочитаю жить в Лондоне. Вы помрачнели? По-вашему, девушка должна больше радоваться обществу маменьки и сестер? Но маменька сама хочет, чтобы я жила в столице, и бабушка оставила меня у Барнса и Клары. Разве вы не знаете, что меня отдали леди Кью, которая удочерила меня? Или, по-вашему, девица с моими притязаниями может сидеть дома в унылой Уорикширской усадьбе и нарезать бутерброды для школьников? Не смотрите на меня так строго и не качайте головой, миссис Пенденнис! Если бы вас воспитывали, как меня, вы были бы точно такой же. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, сударыня.

- О том, - отвечала Лора, склонив головку и краснея, - о том, что если богу будет угодно подарить мне детей, я предпочту жить с ними дома, в Фэроксе.

Мысли моей жены, хотя она вслух и не высказывала их, ибо присущая ей скромность и благочестие не позволяли ей говорить о столь священных предметах, шли еще дальше. Она была приучена соотносить свои поступки с теми заповедями, которые большинство людей помнят лишь на словах, а на деле сплошь и рядом пренебрегают ими. Любовь, долг и религия, обретенные ею в благоговейном чтении Священного писания, где излагались и толковались эти понятия, не только определяли собой ее жизнь, но также составляли сокровенное содержание ее вседневных размышлений и забот. И хотя религия переполняла ее душу и влияла на все ее поведение, она очень редко говорила о ней. Стоило ей обратиться к этому священному предмету, как весь ее облик начинал внушать мужу такой почтительный трепет, что он не решался последовать за этим чистым созданием в ее святая святых и оставался у входа. Каким должен казаться свет подобному существу? Многого ли стоят в ее глазах его суетные награды, радости и огорчения? Что могла предложить ей жизнь в сравнении с тем бесценным сокровищем и несказанным счастьем, коим она владела, - абсолютной верой? Как сейчас вижу ее нежное, строгое личико, когда она стоит на балконе маленькой ричмондской виллы, где мы жили в первый счастливый год после свадьбы, и провожает глазами Этель Ньюком, которая возвращается верхом в сопутствии степенного грума в расположенную по соседству летнюю резиденцию своего брата. В это утро нас посетил Клайв; он принес радостную весть. Наш добрейший полковник едет домой и сейчас уже находится в пути. "Если Клайв может отлучиться из Лондона, - писал славный старик (из чего мы заключили, что он понимает душевное состояние сына), - то почему бы ему не выехать на Мальту, встретить отца?" Клайв был взволнован и рвался ехать, и мы с женой настоятельно советовали ему предпринять это путешествие. Но тут посреди нашей беседы появилась мисс Этель. Она была в приподнятом настроении и сияла румянцем; она сразу принялась подшучивать над пасмурным видом Клайва, однако, услышав новость, как нам показалось, заметно побледнела. Затем она холодно сказала ему, что это путешествие, наверно, будет приятным и принесет ему пользу; не то что предстоящая ей поездка с бабушкой на эти скучные немецкие воды, куда из года в год ездит старая графиня. У мистера Пенденниса обнаружилось какое-то дело в кабинете, а вслед за ним туда пожаловала и миссис Лора, не то за ножницами, не то за книгой, не то за чем-то еще. Она уселась в мужнином кабинете, и в течение некоторого времени ни один из нас и словом не обмолвился о молодой паре, оставшейся наедине в гостиной. Лора говорила о нашем доме в Фэроксе, откуда собирались съехать арендаторы. Она убеждала меня, что нам надо жить в Фэроксе; что Клеверинг с его сплетнями и глупыми обывателями все же лучше испорченного Лондона. К тому ж по соседству поселилось несколько новых, очень милых семейств. Клеверинг-парк купили приятные люди... "И потом, Пен, ты всегда любил поудить на муху - теперь ты сможешь поудить в Говорке, как когда-то, помнишь?.." Тут уста милой насмешницы, намекавшие на некоторые приключения моей юности, вынуждены были смолкнуть, получив от мистера Пенденниса наказание в той форме, какой они заслуживали.