Солнце сияло - Анатолий Курчаткин

Фамусов поморщился. Но стерпел.

— Что такое клип, представляешь? — спросил он. — Музыкальный, в смысле.

Очень было бы странно, если б я не представлял. Два бы года назад другое дело, а теперь по всем каналам шло столько этой нарезки — мудрено не представлять.

Дверь распахнулась, и секретарша вкатила сервировочный столик. Я невольно перевел взгляд на нее и стал следить за ее потрясающе бесшумным приближением к нам. Как это у нее и получалось. Не секретарша, а прямо ангел во плоти.

— Не отвлекайся, — не повышая голоса, приказал Фамусов. — Ты здесь для дела. Ты человек музыкальный, как я мог убедиться, — это раз…

Секретарша подкатила к нам, перегружала содержимое столика на стол перед нами, он, не обращая на нее внимания, словно ее и не было, словно кофе и в самом деле подал ему некий незримый ангел, взял чашку, держал у рта, отпивал и говорил:

— Человек музыкальный, что существенно, — это раз. Кроме того, я видел пару твоих эфиров. И обратил внимание, как ты монтируешь. Это два.

Если бы я не взял на себя роль пай-мальчика, показывающего всем своим видом внимание и только внимание, я бы расплылся в польщенной ухмылке. Он заметил то, чего не замечал никто! Не знаю, зачем мне это было нужно, но я старался монтировать так, чтобы репортаж или то же интервью хотелось смотреть. Что там пальцы, постукивающие по столу или играющие ножом для разрезания бумаги! У меня в кадре играли и ноги, и ножки стульев, и часы на стене, и портреты, и занавески на окнах. Такие изыски что в репортаже, что в интервью были, конечно, совершенно не нужны — никто их и не замечал. Лишь Николай однажды, когда я на съемке требовал от него переходов с плана на план, панорамирования и всяких других штукенций, с порицанием отчитал меня: «Опять будешь художественный фильм стряпать?»

— Начинаешь понимать, к чему я? — спросил Фамусов.

— Я весь внимание, Ярослав Витальевич, — сказал я с невинным видом.

А сам внутри так и взвился к потолку: о чем, кроме как снять музыкальный клип, могла идти речь?!

Ну да, так оно почти и оказалось. Только я слишком высоко хватил.

— Мне бы хотелось, чтобы ты перемонтировал один клип. — Фамусов выкушал кофе, поставил чашку на блюдце и, словно внезапно осерчал на них, резким движением двинул чашку с блюдцем по столу от себя подальше. — Со вкусом у тебя вроде в порядке — это, можно считать, три. Нужно, чтобы клип играл, как бриллиант. Чтобы он привораживал. Зажигал! А не так, как сейчас… — Он будто выругался. — Берешься?

— Ну, Ярослав Витальевич, — начал я с уважением к себе. — Надо ведь увидеть материал, что он из себя представляет…

Фамусов прервал меня:

— Я сказал тебе, какая у меня очередь на это предложение? Берешься сейчас тебе покажут и материал, и монтажную тебе в распоряжение… Хочешь быть автором клипа? — Он посмотрел на часы. — Мне пора идти. Да? Нет?

Автором клипа! Он засаживал мне крючок не в глотку, а в самый желудок.

— Гонорар, Ярослав Витальевич, — вспомнил я о краеугольном камне цивилизации, разговором о котором было прилично дать согласие, не потеряв лица. — Что гонорар?

— Еще и гонорар? — поднимаясь, изобразил на лице удивление Фамусов. Но тон его явствовал, что это шутка. — Пятьсот целковых американскими. Больше не получается! — тут же пресек он любые поползновения с моей стороны поторговаться.

Произнося это, он уже двигался к двери, и я вынужден был последовать за ним. К своему эспрессо я не успел даже притронуться, и теперь ему была уготована жалкая участь стечь в канализацию девственным.

В приемной Фамусов, указав на меня секретарше, приказал ей проводить «молодого человека» к некоему Финько.

— Он все знает, и все с ним обговорите, — сказал он затем мне и подал руку: — Успехов!

Руку он мне подал уже почти от двери приемной, и мне, чтобы пожать ее, пришлось поспешно сделать к нему несколько шагов.

Об Ире нами не было произнесено ни слова.

Об Ире не было произнесено ни слова, а с ее сестричкой я встретился уже через пятнадцать минут. Правда, не вживе, нет. На экране монитора. Это, оказывается, был ее клип. Она там красиво закидывала голову, перебрасывая распущенные волосы с одной стороны на другую, глядела из-под этих волос вампиршьим взглядом, сидела, бегала, лежала. Ну и пела. Песня называлась «Мой волшебник». Соответственно теме были выстроены декорации: какой-то волшебный готическо-башенный замок, подъемный мост, низкие своды внутренних помещений. Уже по одним этим декорациям было видно, что клип влетел Фамусову в копеечку.

Песня была кошмарна — что слова, что музыка (музыка — Арнольда?), но пела она вполне сносно, петь ей было чем. И операторская работа тоже была недурственна. Но вот режиссерски — настоящее светопреставление. Это был какой-то хаос картинок, сценарный замысел утонул там, как в трясине, от него торчали наружу ручки да ножки.

— Это кто так удружил Ярославу Витальевичу? — спросил я Финько, крутившего мне клип.

— Да вроде как ничего, нормальный парень. Студент ВГИКа, — отозвался Финько. — Ярослав Витальевич сам его и привел.

Он был очень осторожным человеком, Леня Финько, сверхосторожным, как воробей, клюющий зернышки у человеческих ног: чуть что — и порх в сторону, как здесь и не прыгал. Непонятно было, что он о чем и о ком думает, вслух он всегда говорил лишь то, что не могло ему повредить — никогда и ни при каком раскладе. Ему было лет тридцать, он занимал в «Видео-центре» должность арт-директора (правда, тогда эта должность называлась еще как-то по-другому).

Я просмотрел клип раза три и принялся за исходники. Исходников было отснято едва не на полтора часа. Фамусов не пожался и на пленку.

— Что? Как вам? — спросил Финько, когда я закончил с исходниками и, пошатавшись по офису, отыскал его.

По исходникам получалось, выклеить клип можно, но для этого следовало не перемонтировать его, а монтировать заново. Что я на вопрос Финько и ответил.

Финько закивал:

— Да-да, я полагаю, Ярослав Витальевич с вами бы согласился.

Я еще не знал Финько и об его сверхосторожности, однако из этой его фразы мне сделалось абсолютно ясно, что под «перемонтировать» Фамусов имел в виду именно «смонтировать заново».

Монтажные в «Видео-центре» были в сравнении со Стаканом небо и земля. Все новенькое, только что из Японии, Америки, Южной Кореи, все работало безотказно, будто на выставке, и если на мониторе у тебя был какой-то конкретный цвет, то ты мог быть уверен, что и на пленке при перегонке будет в точности этот же цвет, а не какой другой. Ко всему тому у меня был зеленый свет на любую аппаратуру, только я пожелал — тут же все оказывалось свободно, ждало меня, распахивало объятия; никогда больше я не монтировал в таких условиях.

Над семью минутами клипа я просидел две недели, считая все субботы и воскресенья. Я думал, дня три-четыре — и привет, пирог испечен, но только я сел за пульт, как тут же и обнаружил, что клеить клип — это совсем не то, что какой-нибудь репортаж, пусть и с «художествами». Я хотел соединить два куска, а они не монтировались. Они просто ложились внахлест, как вырванные страницы из разных книг — тексты не совпадали. И вот я крутил, крутил отснятые кадры — час, другой, третий, до рези в глазах, и только где-нибудь к исходу четвертого словно проскакивал молниевый разряд — склейка вдруг удавалась; десять секунд эфирного времени были готовы.

Принимать у меня ролик прибыла целая комиссия: и сам Фамусов, и Лариса, и Арнольд, который, как я узнал за эти дни от Финько, действительно был и автором музыки, и мужем Ларисы, и даже тот режиссер, студент ВГИКа, заваливший клип, и еще две полногрудые, широкозадые дамы, оказавшиеся, как выяснилось немного позднее, музыкальными критиками. Эти-то критикессы и стали мне ломать руки-ноги. Ларису, старавшуюся глядеть мне в глаза особенно прямым, твердым взглядом, клип, похоже, удовлетворил, тем более что я взял те кадры с нею, где она смотрела особенно по-вампиршьи, Арнольда не могло удовлетворить ничего, что бы я ни сделал, студент ВГИКа права голоса не имел, Фамусов же каменно молчал и только понукал критикесс скупым движением мохнатых бровей, чтобы они демонстрировали свой профессионализм. Они и демонстрировали. Они рвали меня — как псы кусок мяса. Какие эпитеты оказались у них в загашниках! Я узнал о себе много сущностного и правдивого на том обсуждении. Как выяснилось, я был склонен к эскапизму, фиглярствующей иронии, видеонасилию над музыкальным материалом, а два «совершенно бессмысленных» затемнения вообще свидетельствовали о затмении у меня в голове.

— А ты что? — повернулся Фамусов к Финько, когда музыкальные дамы, отработав свой хлеб, огрузли в молчании.

— А вы разве не видите, Ярослав Витальевич? — спросил Леня Фамусова.

Я в этот момент восхитился Лениным умением ответить не ответив. Его воробьиная сверхострожность протрепетала крыльями — и вот он уже вне опасности. Он так задал свой вопрос Фамусову, что его можно было истолковать и как поддержку муздамам, и как слово в мою защиту, но в любом случае согласие с шефом.