Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

Жужжание электрических бритв в ванной комнате смешивается с хлопками пистолетов и ружей, которые приобрел дед на цыганском базаре. Бумба оседлал деревянного коня, скачет, радостно кричит и стреляет во все стороны. Дед подпевает ему:

Скачет всадник — хоп-хоп,И с коня на землю — хлоп-хлоп,Если в яму упадет,Ворон его не заклюет.В яму с мусором упав,Он стреляет — пиф-паф.

Дед и Бумба радуются, непобедимая сила жизни кипит в старом и малом. Вопреки сопротивлению Артура дед водит маленького внука на цыганские ярмарки, где шныряет множество безработных, карманников, пьяниц, дезертиров. Дед и внук переходят от лотка к лотку и пробуют свое везение в разных играх. Дед стреляет по мишеням и собирает призы — кукол, игрушечных животных и разные детские игрушки.

Дед, так хорошо разбирающийся в людях, не понимает свою младшую внучку, живущую в мире образов и слов. Он хочет дать ей новые впечатления. Они идут от одного аттракциона к другому, он тянет ее за руку, чтобы она прикоснулась к реальности, но Бертель только плачет.

Огромные зеркала, искажающие изображение, обрушились на нее, подобно удару. Внезапно тело ее сжалось и тут же вытянулось до потолка, затем уменьшилось до величины черного муравья. Девочка металась из угла в угол и кричала. В зале зеркал нескончаемо длился жуткий спектакль. Лицо ее раздувалось огромным баллоном и тут же, при попытке сбежать, превращалось в тончайшую палку. Посещение цыганской ярмарки она вспоминает как страшный сон. Эти волшебные зеркала преследовали ее днем и ночью.

Единственным приятным чувством была гордость за деда, который вел себя на ярмарке как повелитель. Выпрямив спину, дед шествовал среди нищих, просящих милостыню калек, раскланивался с простыми людьми, отверженными жизнью, благословляющими джентльмена в элегантном костюме с шелковым платочком, выглядывающим из нагрудного кармана, и цветком в петлице.

Дед-буржуа обращается с открытым приветливым лицом к униженным и оскорбленным, и они отвечают ему такой же открытостью и приветливостью.

В бассейне Бертель что-то бормочет про себя. Бумба умирает от смеха, издавая гортанные звуки, топчется на месте и косится на деда, который не сводит глаз с девочки:

— Хватит, Бертель, ты уже все нам рассказала, из-за тебя я поранил щеку, — дед оттягивает кончики своих пышных усов вверх и вниз, вправо и влево, и опять берет в руки кожаный ремень, чтобы острее заточить бритву.

— Ты не прав, надо рассказать это иначе! — Бертель явно недовольна автором книги, стоящей перед ней на металлической подставке.

— Хватит, Бертель, хватит, мы уже все знаем! — дед снова намыливает лицо, чтобы выбрить оставшиеся островки щетины, и напевает:

Алёна-палёна,Смеющийся рот,Только поварТебя возьметИ к жерлу печиТебя поднесет.

— Быстро выходи из бассейна, Бертель! Охладись! — Фрида опускает руки в ароматную мыльную пену.

— Оставь ее, Фрида, — голос Гейнца мягок и примирителен. Бумба стоит на коленях. Он проводит ладонью по щекам и подбородку деда и подтверждает, что они начисто выбриты. Дед снимает с головы сетку. Фрида вкладывает снежно белый платочек в карман его пиджака: дед готовится к поездке к родственникам, берлинским Френкелям. С его уходом дирижерская роль на детском собрании переходит вновь к Фердинанду.

Вечерние сумерки. Столовая изменила свое предназначение. Кудрявые сестрички передвинули мебель в гостиную, освободив столовую для вечеринки. «Кони прибыли», — брюзжит Гейнц и, при звуке электрического звонка на входе, направляется к дверям — встретить парней в отглаженных костюмах сопровождающих девиц в вечерних платьях. Фортепьяно играет, патефон гремит, коротко стриженые девицы легко скачут в танце, и молодой смех омывает их лица, ярко накрашенные. Дед на этот раз ведет в бальном танце то Эльзу, то Руфь, скользя взглядом по залитому светом залу, и нравится ему эта радостная сутолока, которую девицы разносят во все уголки дома. Дед шарит глазами и натыкается взглядом на Марго, певицу кабаре, с осиной талией, чье сценическое имя Лизелота. Она извивается около рояля в танце. Ритм движений узкого тела в облегающем черном шелковом, блестящем платье соответствует тому, как двигаются ее пылающие губы, густо накрашенные красной помадой. Певица плотоядно поводит ягодицами, и певец Аполлон, восточноевропейский еврей, присоединяет к ее голосу свой. Поют они — то соло, то дуэтом. А художник Шпац, все время подтягивая штаны, достает из карманов карандаши и краски, чтобы увековечить присутствующих в своем альбоме.

Зал дышит радостью жизни. Бумба прыгает козлом между танцующими парами, переходит с коленей на колени. Заливается детским смехом от каждой шутки, витающей в воздухе, и рыжие его кудри пылают. Дед, танцующий с Руфью, берет малыша на плечи, и тот радостно прыгает в такт музыке. Лоц ведет девушку кругами, делая резкие повороты, и расплывается от сыплющихся на него со всех сторон комплиментов. Лотшин присоединяется к танцующим то в паре с Фердинандом, то с Филиппом, стараясь не огорчить сестричек и их гостей из берлинской богемы.

Бертель убегает от праздничной суеты и шума в свою комнату, растерянно смотрит в пространство, словно бы ожидая чего-то, что унесет ее туда, где чуждая атмосфера не будет так давить на нее.

Вечеринка в разгаре. Кетшин и садовник Зиммель на кухне извлекают пробки из бутылок с вином и ликером.

Фрида рвется из кожи вон в желании услужить дорогим гостям. Нет недостатка в напитках и закусках. Гейнц и Лотшин чувствуют себя в этом обществе, как в своей стихии, к вящему удовлетворению Фриды. Гейнц вечно озабочен бизнесом, а сейчас он увлеченно танцует с девушками, впервые после того, как расстался с любимой Кристиной. Что же касается Лотшин, Фрида без конца ей повторяет: «Молодая девушка должна вращаться в компании сверстниц, а не закрываться с больным отцом. Я позабочусь о нём». Но принцесса предпочитает общество отца и его друзей-интеллектуалов. Она часто замыкается в одиночестве в зимнем саду и отвергает многочисленных ухажеров, толпящихся под ее окном и поющих ей любовную песню «Лорелея» на стихи Генриха Гейне.

В отличие от сестры, Руфь и Эльза без конца посещают увеселительные мероприятия.

Дед проявляет особую симпатию к блондину, который только что появился со своей супругой:

— Ну, Бертольд, чего тебе сегодня не хватает?

Драматург Бертольд Брехт пританцовывает в быстром ритме музыки, отстукивая каблуками чечетку и подпевая. Время от времени он бросает взгляд в сторону рояля или на певицу Марго. Дед, как обычно, подмигивает этому богемному персонажу, который разбогател благодаря бешеному успеху его оперы «Мекки-Нож», о берлинских бандитах. Сотрудничество с великим немецким режиссером, евреем Максом Рейнхардом в 1926 году, принесло Бертольду Брехту успех. На «Мекки-Нож» или «Трехгрошовую оперу», музыку к которой написал Курт Вайль, валом валили зрители. Из всех пьес, поставленных на берлинских сценах в годы бурной театральной жизни, не было в народе популярнее мюзикла. Тема сотрудничества преступного мира с официальной властью была так актуальна, что возвела Бертольда Брехта на вершину мировой драматургии.