Дар божий. Соперницы - Ольга Дрёмова

Но другое чувство, сродни трусости, прочно удерживало его на месте. Что он им скажет: извините, я ошибся? Извиняться можно тогда, когда в трамвае наступил соседу по неаккуратности на ногу, а не в том случае, когда ты сообщаешь родным о потере близкого человека. Задержись Буровы внизу хотя бы на пять минут, и ничего этого бы не произошло. Что же делать?

Теперь, в эту минуту, Бессонов ясно и отчётливо понял, что поступок его не имеет извинения. Врач, калечащий человеческие души ложью, — не врач. Конечно, можно свалить всё на ошибку, на стечение обстоятельств, на загруженность. Но главное — не в этом. Главное заключается в том, что все они: и пациенты, и их родственники, — все они для него просто чужие люди, а он чужой для них.

Ватными ногами он отмерил обратные двадцать метров, открыл стеклянную дверь кабинета.

— Простите меня, Бога ради, простите, я ошибся. Ведь ваша фамилия не Смирновы?

— Нет, мы Буровы, — боясь поверить в мелькнувшую на краткий миг безумную надежду о недоразумении, прошептал помертвевшими губами Николай.

— Тогда я говорил не о вашей дочери, родственники второй девочки поднимались с вами одновременно, но случайно задержались, и я принял вас за них.

— Какое счастье, доктор! — лучась улыбкой, проговорила Нина.

— Конечно, жаль эту девочку, — вступил в разговор Николай, — но вы нас не осуждайте, пожалуйста, мы просто очень рады за дочку.

— Осуждать? О чём вы! — горько проговорил Павел, стараясь не смотреть в лица родителей, переживших несколько минут назад такое глубокое страдание, которого бы хватило на несколько лет. — С вашей Мариной всё в полном порядке, — успокоил он их, — чувствует она себя хорошо, ребёнок — тоже, угроза выкидыша полностью миновала. Я и позвал-то вас затем, чтобы сказать, что вы можете забрать её домой, допустим, в четверг или в пятницу, как вам будет удобнее, я не имею права отпускать её одну.

— Спасибо вам, Павел Игоревич, — говорила Нина, с трудом сдерживая слёзы радости.

— Значит, в пятницу, в двенадцать, принесите её документы и одежду, — скороговоркой проговорил он и торопливо вышел.

Поговорив с Буровыми, а потом со Смирновыми, он закрылся в своём кабинете, сел за письменный стол, открыл ящик и вытащил из стопки лист белой бумаги. Через десять минут он стоял в кабинете Вороновского, а его заявление, похожее на белую заплатку на тёмной поверхности материи, ждало своей резолюции.

— Паш, что ты выдумал? — удивлённо проговорил Лев. — Что за блажь такая? Ты подумай, с кем не бывает! Ведь ты же хороший врач с большим стажем, много лет ты в клинике. Скажи, неужели ты это решил серьёзно?

— Серьёзнее не бывает. Это не моё, понимаете? Наверное, сегодняшняя история — только повод, но мне был необходим толчок, чтобы понять это.

— Неужели тебе не жалко потерянных лет?

— Будет обиднее, если я буду продолжать их терять дальше, — флегматично ответил он. — Нет, на самом деле, решение уйти далось мне не только легко, я ощутил от этого удовольствие освобождения от тяжести, столько лет давившей мне на плечи непосильным грузом. Не нужно меня уговаривать, я действительно всё решил.

— И куда же ты теперь? — с грустью поинтересовался Лев. Он понимал, что Бессонов решил верно, но ему почему-то было безумно жаль этого одинокого человека, запутавшегося в собственной жизни.

— Куда? На свободу, Лев Борисович. — Павел впервые за это время поднял глаза на Вороновского и широко улыбнулся. Улыбка вышла доброй и по-детски открытой, и Лев с удовольствием улыбнулся ему в ответ.

— А может быть, ты и прав, — задумчиво проговорил он, ставя подпись на заявлении. — Наверное, каждый в жизни должен найти свой путь.

— Тогда я иду в правильном направлении, — сказал Павел и, кивнув головой на прощание, вышел.

— Вот так всё и было, — закончил Лев.

Картошка давно дожарилась и даже успела немножко остынуть, а Маришка, стоявшая у плиты и слушавшая мужа не прерывая, чему-то улыбалась.

— Знаешь, Лёвушкин, у каждого своя жизнь, Павел большой молодец, если это понял, и вдвойне молодец, если решился что-то в своей жизни изменить. Нельзя вечно играть какую-то роль, даже в театре есть антракт и финал.

— Отшагать столько лет, чтобы понять, что всё это время ты шёл не в ту сторону? Наверное, это обидно, — пожал плечами Лев.

— Я думаю, намного обиднее понимать, что ты шагаешь не в ту сторону, но так и не суметь за всю жизнь найти в себе силы что-то изменить. Я думаю, что теперь у Павла всё будет в полном порядке, — уверенно проговорила Маришка.

— А не можешь ли ты, о моя премудрая жена, сказать мне, куда шагаю я, и правильно ли я это делаю? — улыбнулся Лев.

— Могу, конечно. Лично ты шагаешь к ужину, но делаешь это настолько медленно, что скоро, судя по всему, мне придётся разогревать его ещё раз.

— Тогда мне тоже нужно что-то изменить в своей жизни, — решительно произнёс Лев.

— И с чего ты планируешь начать преобразования?

— Пока — с жареной картошки, а там видно будет.

Поздно вечером в московской квартире Стаса раздался междугородный звонок. Стас ждал его, потому что от него зависело очень многое, но когда он наконец раздался, от неожиданности Стас вздрогнул.

— Алло?

— Станислав?

— Он самый. — Узнав голос Беркутовой, Неверов нервно сглотнул и прижал трубку ближе к уху.

— Это Ирина. Я согласна.

Беркутова повесила трубку и глубоко выдохнула. Ну что ж, Рубикон перейдён, дело осталось за немногим. Правильно она поступает или нет — рассудит время.

Решение далось ей непросто. Помимо её воли в ней прекрасно уживались два совершенно разных человека.

С одной стороны, всё её существо восставало против этого шага, понимая меру боли и разрушения, которые он за собой повлечёт. Прошло так много времени, они стали старше и мудрее. На своём собственном опыте Ирина убедилась, что ответный удар ещё разрушительнее нанесённого. Измученная душа просила ласки, любви, тепла, избавления от одиночества, окружавшего её, словно тягучий липкий туман. Что бы она сейчас только ни отдала, чтобы оказаться рядом со Львом, чтобы утонуть в глубине его бархатных глаз…

Но Вороновский искромсал её жизнь, изорвал на тонкие лоскуты, не оставив никакой надежды на взаимность. Вряд ли чувство, которое она почти десять лет назад испытывала к нему, можно было назвать любовью, хотя кто знает, что это было, любовь у каждого своя. По крайней мере чувства сильнее она не знала ни к одному мужчине.

Сначала отношения со Львом напоминали Ирине детскую игру в кошки-мышки, ей хотелось обратить на себя внимание, сломить непокорного доктора, никак не желавшего поддаваться чарам и становиться очередным экспонатом её коллекции бывших поклонников. Игра затягивала, наполняя всё своё существо азартом и восторгом одновременно, но в какой-то момент Ирина вдруг поняла, что игра закончилась.