Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран - Александра Ленель-Лавастин

Учитывая все это, представляется закономерным, что в «Преображении» Чоран рассматривает еврейский вопрос в рамках более общей темы — установления особого режима для всех «инородцев». В их число Чоран включает представителей основных этнических меньшинств Румынии, которые в то время, в отличие от евреев, обладали статусом граждан румынского государства. Следовательно, его антисемитизм сочетался с ксенофобским национализмом. Наличие инородцев — глобальная проблема, которая в данном качестве требует соответствующих методов решения. Тем не менее еврейский вопрос в ней занимает особое место. Какие трудности, с точки зрения Чорана, порождает наличие венгерского и немецкого меньшинств?[310] Дело отнюдь не в культурном или расовом превосходстве титульной нации («коренных» румын). Наоборот, проблему создает «более высокий исторический уровень» граждан саксонского и мадьярского происхождения, «гордых своими традициями» в ущерб этническому большинству. Этот барьер на пути их полного слияния с телом румынской нации остается труднопреодолимым. В сущности, пишет Чоран, «саксонцы самоизолируются и презирают нас»[311]. Что касается венгров, то они «довольствуются тем, что сохраняют лояльность и нас ненавидят». Призрак венгерского сепаратизма, постоянно встающий со страниц трудов других националистов, Чорана посещает довольно редко. С евреями дело обстоит совершенно по-иному. Он убежден, что «десять миллионов саксонцев для нас менее опасны, чем полтора миллиона евреев»[312].

В чем же заключается узость взглядов идеологов Легионерского движения, вообще сторонников классического национализма, применительно к проблеме «инородцев»? Прежде всего, стремясь выразить самую суть своего подхода и пресечь в корне любое вероятное недоразумение, философ решительно и недвусмысленно одобряет ксенофобию и юдофобию. «Чувство враждебности к инородцам в такой степени свойственно национальному румынскому чувству, что они практически нерасторжимы», — отмечает он. Поэтому «совершенно необходимо выбросить инородцев за черту смерти... Мы тысячу лет жили под их игом, поэтому отсутствие к ним ненависти и нежелание их ликвидировать — свидетельство нехватки национального инстинкта»[313]. Так наше внимание привлечено к «инородцам» вообще и к евреям в частности. Чоран продолжает, прибегая к самой классической юдофобской лексике: «Здоровье национального организма всегда определяется мерой его борьбы с евреями, особенно когда они, действуя числом и наглостью, порабощают народ». По мнению автора, именно так обстоит дело в Румынии. При этом Чоран воспроизводит один из наиболее распространенных румынских стереотипов, возникших еще во второй половине XIX в.: «Еврейское вторжение, которое наблюдается в течение нескольких последних десятилетий, обусловило превращение антисемитизма в важную составляющую нашего национализма»[314]. Короче говоря, ксенофобия и антисемитизм представляют собой необходимые условия любого национализма. Необходимые, но не достаточные. Чоран не согласен с тем, что антисемитизм должен стать ключевым пунктом новой националистской идеологии. В статье 1936 г., обращенной к студенчеству, он прямо указывает: «Антисемитизм — важный, но отнюдь не центральный элемент национализма»[315].

Что имеется в виду? Приведенные слова вовсе не означают, что Чоран придает борьбе с евреями второстепенное значение, считает ее почти не обязательной. Суть его посыла заключается в том, что национализм не должен ограничиваться только этим аспектом борьбы. Он выступает прежде всего против тех, кто поддастся искушению внушить себе, что, периодически потрясая антисемитскими лозунгами, они тем самым полностью удовлетворяют все революционные требования национального коллективизма. Чоран в этой связи прежде всего заявляет: антисемитизм ни в коем случае не должен служить прикрытием для восстановления капиталистической системы, в том числе в этническом государстве. Ведь «чем румынские капиталисты лучше еврейских? И те и другие — звери. Не могу представить себе, просто отказываюсь верить, что мы могли бы совершить национальную революцию, которая, уничтожив еврейских капиталистов, пощадила бы румынских капиталистов. Национальная революция, нацеленная на спасение румынских капиталистов, представляется мне чудовищной вещью»[316]. Итак, условие необходимое, но не достаточное. Ему представляется совершенно неоспоримым, что евреи замедлили наступление исторического часа Румынии. Вместе с тем Чоран считает, что было бы слишком легко свалить на них «все наши несчастья». Это важный нюанс, который следует рассматривать в более широком контексте недоверия философа к националистам — традиционалистам и консерваторам. Поэтому он признает только такой антисемитизм, который «проистекает из желания пробудиться от нашего исторического сна к мессианской мысли, к стремлению творить историю». В подобных условиях борьба против евреев не должна стать предлогом сохранения крестьянского и православного государства, находящего отраду в воспевании ценностей самобытности и народности. Именно в этом смысле Чоран пишет: «Антисемитизм сам по себе не решает никаких национальных и социальных проблем народа. Это очистительное действо, и ничто иное»[317].

При этом «очистительное действо» вовсе не утрачивало приоритетного значения. Румыния не сможет утвердиться на международной арене, пока евреи не будут устранены из ее социального тела[318]. Эта идея требовала теоретического обоснования и практической реализации. Первым и занялся Чоран. Его задачей стало создание модели причинно-следственных связей, доказывающей предполагаемый извечный характер антисемитизма (первая ступень). Это фантасмагорическое объяснение, целью которого было легитимировать антисемитизм как защитную реакцию подвергшихся агрессии народов, повлекло за собой определенные практические действия (вторая ступень). Чоран как преподаватель философии и логики не может не знать, что правомерность и приемлемость решения проблемы определяется анализом породивших ее причин. Мы уже поняли, что, по мнению Чорана, причина явления — не в его субъекте (антисемитизм и его патологические проявления), а в его объекте — самих евреях, причем не только в их поведении, но и в их природе. Его аргументация развертывается в двух планах: онтологическом (где она основывается на сущностном, эссенциалистском постулате) и историческом. Здесь Чоран пытается доказать наличие неустранимого противоречия между сущностью еврейского духа (все евреи одинаково выступают носителями этого духа порочного по своей природе) и задачами нации, каковыми бы они ни были. В этих рассуждениях просматриваются две расхожие формулировки того времени: еврей, с одной стороны, антипод человека; с другой стороны, это существо без корней, без отечества. («Евреи — единственный народ, не ощущающий своей привязки к конкретному ландшафту».)

Каковы же глубинные мотивы, определяющие невозможность иных чувств к евреям, кроме ненависти и презрения, задается вопросом Чоран. Отвечая на него, он сперва говорит о существовании вековечной нелюбви к евреям, что доказывается эмпирически, а затем незаметно переходит к онтологическим, даже научным объяснениям: «Расовая теория, видимо, создавалась для выражения того ощущения бездонной пропасти, которое отделяет нееврея от еврея»[319]. Таким образом, представив сперва еврея как абсолютно отрицательную фигуру, Чоран затем подводит под свои рассуждения теоретическую основу в виде расовой теории. Продолжая размышлять о вышеупомянутой пропасти, он уточняет: она разделяет «двух существ, различных по самой своей сути. Еврей не сходен с нами, он не является нашим ближним. В каких бы близких отношениях мы ни находились с ним, пропасть сохраняется, хотим мы того или нет»[320]. В 1956 г. в произведении «Народ одиноких» Чоран выразил туже мысль следующими словами: евреи совершенно другие. Определение расовой принадлежности еврея в 1936 г. производится путем установления специфического характера наследственности («они и мы произошли от разных обезьян»). Более того, в конце концов он исключается из Человечества («еврей — прежде всего еврей, а потом уже человек»)[321]. Подобная отталкивающая эссенциализация в сочетании с теорией недочеловека напоминает одновременно построения Нае Ионеску и Людвига Клагеса. Первые антисемитские опусы вышли свет еще в 1910-е годы; таким образом, их появление было результатом не антибольшевистской реакции, а ненависти к парламентаризму и демократии — впрочем, как и у Чорана. Клагес считал, что в еврее нет ничего человеческого, кроме внешности. «Все человеческое для евреев — тяжкий груз, их человеческая внешность — лишь маска. Нельзя даже сказать, что еврей обманывает: он — воплощение обмана. Здесь мы приближаемся к самой сути нашего открытия: еврей — не человек»[322]. Чорану образ еврея видится вечным и незыблемым, причем именно эта незыблемость, неизменность вызывает у него самое страшное негодование против жертвы. В чем причина возникновения этого качества? В том, что «на земле нет такого уголка, где бы сформировалась их душа, поэтому во всех странах и на всех континентах они всегда подобны лишь себе самим»[323].