Долорес Клейборн - Стивен Кинг

Так-то так, а вот заставить себя не могу: только дрожу да постанываю. И сердце не бьется, а так, трепыхается в груди, будто птичка.

И тут из колодца выползла белая рука, вся в крови и в грязи, и вцепилась мне в лодыжку.

Я уронила фонарик. Он упал в кусты у самого края. Тут мне повезло: слети он в колодец, быть бы мне по уши в дерьме. Но ни о фонарике, ни о своем везении я не думала, потому как дерьма, в которое я вляпалась, и так хватало с избытком. Думать я могла только о руке, которая держала меня за лодыжку и тащила к дыре. И еще о строчке из Библии. Она у меня в голове гремела, как чугунный колокол: «Рыл ров для врагов своих и упал в яму, которую приготовил».

Я закричала и попробовала вырваться, но Джо так в меня вцепился, словно руку в цемент окунул. Глаза у меня привыкли к темноте, и я его видела, хоть фонарик в другую сторону светил. Он-таки почти сумел выбраться из колодца. Только Богу известно, сколько раз он срывался вниз, но в конце концов добрался до самого края.

Думается, он бы вылез, не приди я в эту минуту. Голова его была только на два фута ниже того, что осталось от крышки. И он все еще ухмылялся. Его нижняя вставная челюсть чуть-чуть высунулась изо рта – я как сейчас ее вижу, вот как тебя вижу, Энди, и вид такой был, будто лошадь на тебя скалится. А некоторые зубы были черными от крови.

– До-лоррр-ииссс! – просипел он и все тянет меня, тянет. Я охнула, шлепнулась на задницу и заскользила к этой чертовой дыре, а сама чувствую, как ежевичные шипы впиваются в джинсы и ломаются, впиваются и ломаются, а я скольжу и скольжу по ним.

– До-лоррр-иисс, ссстеееерва, – говорит он, ну прямо поет! Помнится, я еще подумала: «Сейчас он «Лунный коктейль» затянет!»

Я уцепилась за ветки и ухватила горсть колючек и свежей крови. Хотела свободной ногой ударить его по голове, но не достала до нее, только раза два пробор ему задником туфли сделала.

– Давай же, До-лоррр-ииссс! – говорит он, будто зовет мороженого поесть или пойти потанцевать под оркестр у Фаджи.

Тут моя задница съехала на обломок крышки, который еще держался, и я поняла: надо что-то сделать, не то мы вместе слетим вниз, да и останемся лежать на дне, того и гляди обнявшись. А когда нас отыщут, найдутся люди – дуры вроде Иветты Андерсон, – которые скажут: сразу видно, как мы с ним любили друг друга.

И это помогло: я поднатужилась и опять назад дернулась. Он чуть меня не удержал, но тут его пальцы разжались. Наверное, я ему туфлей в лицо заехала. Он взвизгнул, его рука раз-другой задела меня по носку – и нет ее. Я ждала, что услышу, как он на дно плюхнется… И ничего подобного! Сукин сын не сдался. Будь он в жизни таким же упорным, как в смерти, мы б с ним жили и горя не знали.

Я встала на колени и вижу, он в дыре болтается… но держится. Он поглядел на меня, тряхнул головой, чтоб сбросить с глаз кровавую прядь, и ухмыльнулся. Тут одна его рука выползает из колодца и хватается за землю.

– Дол-ОО-рисс, – простонал он. – ДолООО-рисс. Дол-ООО-рисс. Дол-ООООО-рисс! – И лезет из колодца вон.

– Да разбей ему голову, дуреха! – вдруг сказала Вера Донован.

Нет, не в голове у меня, как та девочка, которую я во время затмения видела. Понимаете, о чем я? Голос этот я слышала, вот как вы, трое, сейчас меня слышите, а будь там аппаратик Нэнси, вы бы могли этот голос снова проиграть, сколько захотели бы. Я это знаю твердо, как свое собственное имя.

Так или не так, а я ухватила камень – один из тех, какими колодец обложен был. Он чуть было меня не сцапал за запястье, но я успела камень вывернуть. Большой, весь в засохшем мху. Занесла повыше, а он на камень смотрит. Голова его уже над краем высунулась, и глаза точно на стебельках торчат, как у улитки. Тут я его изо всех сил камнем треснула. И услышала, как его нижняя челюсть разбилась. Будто фарфоровая тарелка о кирпич стукнулась. И тут он сгинул – свалился назад в колодец, и камень с ним.

Тут я сознание потеряла. Как – не помню. Просто я на спину откинулась и поглядела в небо. А там из-за туч ничего не видно. Ну я и закрыла глаза… Да только, когда их открыла, на небе опять было звезд полно. Я даже не сразу сообразила, что лишилась сознания, и, пока лежала так, ветер разогнал тучи.

Фонарик все так же лежал в ежевике и светил ровно и ярко. Я его взяла и посветила в колодец. Джо лежал на дне. Голова на плечо скатилась, ноги раздвинуты, а между ними – камень, которым я его стукнула.

Я пять минут на него светила, проверяла, не зашевелится ли он. Не пошевелился. Тогда я в дом вернулась. По дороге два раза останавливалась, потому как в глазах туман стоял, но все-таки добралась. Вошла в спальню, разделась, бросила все куда попало, встала под душ, пустила воду погорячей, насколько терпеть можно, и минут десять так и стояла – не мылилась, волос не мыла, а просто стояла: лицо откинула, чтоб вода по нему стекала. Может, я бы так и заснула, только вода начала остывать. Я быстренько вымыла волосы, пока она совсем холодной не стала, и завернула кран. Руки и ноги у меня были все в царапинах, горло еще болело как проклятое, но от этого, думаю, не умирают. Мне даже в голову не пришло, как могут истолковать эти царапины, не говоря уж о синяках на шее, когда Джо отыщут. То есть тогда не пришло.

Надела я ночную рубашку, упала на кровать да и заснула, даже лампы не погасила. И с криком проснулась через полчаса – пальцы Джо мне лодыжку сжали. Тут я поняла, что это только сон, и мне полегчало было, но потом я подумала: «А что, если он сейчас из колодца вылезает?» Знала я, что нет этого, что я его прикончила, когда камнем стукнула и он второй раз вниз сорвался, но что-то во мне верило, будто он лезет вверх и через минуту вылезет. А уж тогда он со мной расправится.

Стараюсь лежать и не думать, но ничего не получалось. Картина, как он выбирается из колодца, становилась все яснее, все четче, и сердце у меня колотилось так, что, думалось, оно вот-вот разорвется. Под конец я сунула ноги в туфли, взяла фонарик и побежала туда прямо в ночной рубашке. Только к краю колодца я теперь подползла – подойти никак себя заставить не сумела. Боялась, что его белая рука вылезет из темноты и ухватит меня.

Ну потом все-таки посветила вниз. Он лежал как лежал: руки на коленях, голова на плечо скатилась. И камень на прежнем месте между его раздвинутых ног. Я долго смотрела, а когда пошла домой, то уверилась, что он и вправду покойник.

Забралась в кровать, погасила лампу и ухнула в сон. Напоследок я успела подумать: «Ну теперь я спокойна буду». Как бы не так! Часа через два просыпаюсь и слышу – в кухне есть кто-то, и знаю, что это Джо. Хотела с постели соскочить, а ноги в одеяле запутались, и я сорвалась на пол. Встала, нащупываю выключатель, а сама знаю: сейчас он меня за горло схватит.

Ну да, конечно, ничего такого не случилось. Я зажгла свет, обошла все комнаты. Всюду пусто. Опять ноги в туфли сую, беру фонарик и бегу к колодцу.

Джо лежит на дне – руки на коленях, голова на плече. И все-таки я долго глядела, пока не убедила себя, что плечо то самое, а не другое. И еще мне почудилось, что он ногой шевельнул. Конечно, это тень скользнула. А их много там скользило, потому как рука, которая фонарик держала, не слишком-то твердой была, можете мне поверить.

Скорчилась я там, волосы сзади перевязаны, и, думается, я немножко на даму смахивала на этикетке «Уайт Рок», и вдруг что-то на меня нашло: так и подмывает наклониться побольше да и слететь в колодец. Найдут меня с ним – не самый лучший конец, какой я бы себе пожелала, зато его руки будут меня обнимать… и не буду я то и дело просыпаться с мыслью, что он в комнате со мной, и не буду бегать к колодцу с фонариком проверять, правда ли, что он на дне мертвый лежит.

Тут опять раздался голос Веры – только теперь у меня в голове. Это я знала, как знала, что перед тем он говорил мне прямо в ухо. «Никуда ты не слетишь, а ляжешь в свою постель, – сказал этот голос. – Выспись, а когда проснешься, затмение и в самом деле кончится. Даже не представляешь, насколько все будет лучше выглядеть при солнце».

Это мне показалось разумным советом, и я послушалась. Но обе входные двери в доме заперла, а перед тем как лечь, сделала такое, чего ни раньше, ни потом никогда не делала – приперла дверь спальни стулом. Мне стыдно в этом признаваться – что-то у меня щеки горят, и, думается, я вся красная сижу. Но толк, должно быть, был, потому что я заснула, едва голову на подушку опустила. А когда опять глаза открыла, в окно солнечный свет льется. Вера мне велела выходной взять, сказала, что Гейл Лейвс с помощницами приведет дом в порядок после празднования вечером двадцатого. И теперь я этому очень была рада.

Встала, опять душ приняла и оделась. На все у меня полчаса ушло, до того я себя разбитой чувствовала. Особенно спина разламывалась. Она у меня всегда чуть что болеть начинала с того самого вечера, когда Джо меня полешком по почкам съездил, и, думается, я ее опять потянула, когда камень из земли выворачивала, чтоб Джо ударить, да поднимала его над собой. Но какой бы ни была причина, болела она так, что в глазах темнело.