Стена - Джефф Лонг

— Ты об Огастине? — уточнил Хью. — Он одержимый, но не сумасшедший.

— Ты заметил, что он носит на запястье? Нет? Значит, еще заметишь. Спроси его, что это такое. Лично я думаю, что знаю.

— И?..

— Это может ничего не значить. — Льюис нахмурился в ответ на собственные тревожные мысли. — Ты, возможно, решишь, что ничего, мол, не ново под луной. Почему Огастин должен отличаться от старого Льюиса в отношении к женщинам, которые, по нашему убеждению, принадлежат нам. Ты, скорее всего, подумаешь именно так.

— Ты чересчур тревожишься, — сказал Хью.

Льюис всегда слишком много говорил. Он сыпал мистическими тайнами и пророчествами, как фокусник, достающий карты изо рта, крайне редко повторяясь, и обычно Хью находил это интересным. Но сейчас это было не ко времени.

Спущенная вниз сдвоенная веревка натянулась. Джо ждал своего спутника.

— Поезд отправляется, — сказал Льюис.

— Выше голову, — подбодрил его Хью. — Узлы вяжи крепко. Крючья забивай глубоко. Не забывай о страховке. Вот и все.

— Vaya con Dios.[24] — Льюис стиснул ладонью плечо Хью. — Я серьезно, дружище.

Льюис медленно сполз с края карниза. Когда он окунулся в дым с головой, закутанной в тряпки, Хью показалось, что он похож на того старого пастуха, который вытащил его из пустыни, — домысел миража, увиденного во сне. Или в кошмаре.

На несколько минут Хью, зная, что это совершенно бесполезно, все же задумался: не делает ли он ошибки, не будет ли лучше двинуться вниз вслед за Льюисом и уйти. Пока что события действительно становились все более и более странными, причем это происходило чрезвычайно быстро. И Льюис почти не ошибался, говоря об одинаковой с Огастином одержимости женщинами, которые выжимают досуха и бросают. В том смысле Хью просто сменил одного человека, пережившего тяжелую утрату, на другого такого же.

Вообще-то дело обстояло много хуже. Шаг за шагом, сначала приехав в Йосемит, затем начав подъем на Эль-Кэп и теперь отправившись в неизвестность в обществе совершенно незнакомого человека, он возвращался к своей собственной утрате. Спуститься сейчас — и он мог бы отмыться от дыма, уехать и ощущать себя чистым от всего этого. Но он снова почувствовал, этим утром еще мощнее, чем прежде, что там его что-то ждет.

Хью в последний раз обвел взглядом выступы Архипелага. От пребывания здесь четырех человек не осталось никаких следов, если не считать истоптанного песка да зарытого термоса с сувенирами. Даже мертвые насекомые и птицы уже оказались полускрыты в песке; Эль-Кэп медленно, но верно поглощал их.

Он выбрал слабину веревки Огастина, стараясь уловить ее пульс. Когда дрожь наконец прекратилась, он понял, что Огастин добрался до конца первой веревки и теперь наступила его очередь. Он щелкнул жумарами, поставил ногу в стремя и начал подъем с Архипелага.

На протяжении первых нескольких часов Хью двигался практически в одиночестве. Видимость не превышала десяти футов, а Огастин так и опережал его на целую веревку. На каждом якоре Хью дожидался «кабан», подготовленный к тому, чтобы Огастин, получив сигнал, втащил его вверх. Вслед за мешком двигался и Хью.

Это он еще вечером предложил оставлять веревки на стене как резерв на случай форс-мажора. Если они не смогут найти в дыму спасательную люльку, или маршрут к Глазу циклопа окажется непроходимым, или сдохнут батарейки рации, или произойдет еще что-нибудь из непредусмотренных и непоправимых вещей, веревки послужат им легким путем отступления обратно к Архипелагу.

Огастин согласился на это без единого слова. Ему уже дважды пришлось проходить этот путь траверсом, впервые, когда он пробивался на стену Троянок, и во второй раз при возвращении на Анасази. Провести спасение с вершины было бы легче и быстрее всего. Но если все же у них ничего не выйдет, по веревкам они смогут быстро вернуться на выступы и вызвать вертолет или же спуститься вниз. Быстрое согласие Огастина рассеяло всякие сомнения, которые Хью имел по поводу его здравомыслия. Мускулы, достойные Тарзана, и бесперебойно работающий движок принадлежали вполне разумному человеку.

Хью позволил Огастину мчаться вперед. Поскольку они поднимались по диагонали, с жумарами следовало обращаться особенно осторожно. Оказавшись под определенным углом, «челюсти» частенько срывались с веревки, и потому он надел на веревку, затянутую узлом Прусика, страховочную петлю, которая еще сильнее тормозила его продвижение. Но самым серьезным препятствием оставался дым.

Он казался себе не то пациентом больницы, не то заложником, с лицом, обмотанным грязной, давно уже не белой марлей, поверх которой повязана еще и тряпка. В воздухе неподвижно висели тучи золы. Он попробовал было увеличить темп, но очень скоро бессильно повис на стременах, скрюченный тяжелым приступом кашля.

Это была жуткая дорога сквозь мрак. Если бы не веревки, он, несомненно, заблудился бы. Он с одинаковым успехом мог находиться на высоте десяти и десяти тысяч футов над землей. Стену покрывал слой сажи. Там, где «кабан» задевал за камень, оставались длинные белые дуги, похожие на треки элементарных частиц у физиков-атомщиков. Хью также часто попадались на глаза отпечатки ладоней Огастина.

К вечеру дыма стало заметно меньше. Солнце приблизилось к своему обычному размеру и вновь заливало мир светом табачного оттенка. Теперь, когда огонь угас, дым больше не нагревался. И воздух, и скалы, и металлические детали на каждом якоре — все было почти обжигающе холодным.

Пройдя три веревки, Хью уже не соображал, куда идет. Он не мог восстановить в памяти топографию местности, которую видел всего два дня назад. Не мог оценить высоту или глубину, кроме как складывая в уме пройденные отрезки, а тут еще поймал себя на том, что не может ни вспомнить расстояний на скрывшейся из вида Анасази, ни сообразить, что и как было на также невидимой стене Троянок. Они с Льюисом когда-то вдоволь поиздевались над старинной шуткой о группе, заблудившейся на бесконечной стене. А теперь Хью чувствовал себя одним из этих несчастливцев.

Нельзя было сказать, чтобы он боялся Эль-Кэпа. Напротив, каменный гигант все так же влек его к себе. Это притяжение сохраняло силу, несмотря даже на то, что чем дальше Хью шел, тем хуже ощущал его источник. Он пересекал линии, зафиксированные у него в голове, переходил старые границы. Примерно так же обстояло дело, когда их занесло в Йемен, только в отличие от того случая сейчас границы нарушались сознательно.

Скала изменилась. Хью явственно чувствовал метаморфозу. Когда он повернул на стену Троянок, она показалась ему более живой, чем когда-либо прежде. Сквозь истончавшую пленку дыма виднелись блестящие, словно подсвеченные неоном зеленые и красные пятна лишайников, некоторые отличались четкими формами, их можно было принять за петроглифы первобытных людей… отпечатки ладоней, силуэты животных, абстрактные фигуры… спутниковые фотоснимки больших городов и озер… Поблескивала черная слюда. Гранит, неровно покрытый сажей, словно колебался.

Хью никогда не видел Эль-Кэп таким — разукрашенным. Грим каменного гиганта казался уродливым, но притом изысканным. Его поверхность покрывали экзотические узоры и орнаменты. Стена предстала здесь гигантским листом, на котором успели сделать лишь первые немногочисленные записи.

Насекомые, заброшенные сюда восходящими потоками, садились и ползали по стене, успевая, прежде чем умереть в дыму и упасть вниз, в огонь, оставить свои загадочные, еле различимые послания. Лист оставил на черной пудре свой идеально четкий отпечаток. Хью пересекал пляшущие полосы сажи, запечатлевшие самый ритм пожара.

Затем он увидел или вообразил прячущуюся в дыму фигуру. Она с присущей рептилиям прытью двигалась по стене головой вперед слева от него. В тот самый миг, когда Хью застыл на месте и уставился на неведомый предмет, тот тоже остановился и, казалось, посмотрел на альпиниста.

Хью немного покачивался на веревке, и существо то попадало в поле его зрения, то выпадало из вида. Десять, если не двадцать футов расстояния, да еще в дыму… Он не мог рассмотреть предмет. Что это, рука, замершая посреди взмаха, или выпуклость скалы? Предмет прижимался к камню, как это свойственно ящерицам, но обладал некоторыми человеческими чертами. В частности, эти ржавые полосы вполне могут оказаться распущенными и спутавшимися в колтуны длинными волосами.

На протяжении долгого и кошмарно страшного мгновения Хью думал, что наткнулся на тело возлюбленной Огастина, висящее на веревке. Что, если это действительно мертвая женщина? И хуже того, что, если она по какому-то невероятному стечению обстоятельств все еще жива? Мысль о том, что женщина по прошествии стольких дней все еще борется за выживание, ужасала его. Он видел такое у Энни — стремление жить, невзирая на то что она сама понимала, что деградирует и выживает из ума, стремление, определенно существующее за пределами рассудка.