Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— Но ты моя! И другого у тебя не будет, если только масса Хаммонд не распорядится иначе, но этого не случится, потому что он уже сказал, что ты — моя женщина. И зачем тебе сдался другой? Кто еще доставит тебе столько удовольствия, сколько я?

— Масса Хаммонд, масса Хаммонд, масса Хаммонд! Мне до смерти надоело про него слушать! Если мне понадобится другой, я его заполучу, и никакой масса Хаммонд мне не указ.

Она воинственно уставилась на Драмжера.

— Драмжер! — раздался снизу голос Лукреции Борджиа, положив конец их перепалке. — Немедленно вниз! Все сидят за столом и хотят есть. И вели этой девке спуститься и отнести завтрак детям. Сейчас не время любезничать. Застегивай портки и мигом вниз!

— Нам лучше поторопиться, Кэнди. — Драмжер окинул ее подозрительным взглядом, понимая, что последнее слово осталось за ней. — Вечером возьмемся за старое. Ты приготовься, потому что все равно никуда не денешься. А теперь живо! Когда будешь говорить с Лукрецией Борджиа, помни, что к ней надо обращаться «мисс Лукреция Борджиа, мэм». И ни в коем случае ее не зли, потому что она становится фурией, когда рассердится. — Драмжер поспешно надел штаны и рубашку и кубарем скатился с лестницы. Лукреция Борджиа дала ему большой серебряный кофейник, полный горячего кофе.

— Что за нахальная девчонка? Как ее звать?

— Это моя женщина. Ее купил для меня масса Хаммонд. Она — родственница моего отца, Драмсона. А звать ее Кэнди. Хороша, правда?

— Кэнди! — проворчала Лукреция Борджиа. — Ишь, конфетка! Она перестанет быть такой сладенькой, если через минуту не окажется здесь. Уж я ее проучу, будь покоен!

Услыхав на лестнице шаги Кэнди, Драмжер облегченно вздохнул, схватил кофейник и поспешил с ним в кладовку, а оттуда через распахнутые двери — в столовую.

В камине потрескивал огонь, на белоснежной скатерти ослепительно сверкали серебряные приборы. Зрелище было таким привычным, что трудно было поверить, что Драмжер не видел всего этого так долго. Он был рад возвращению домой, рад, что у него появилась Кэнди. Она полюбит Фалконхерст так же крепко, как он, и ей не понадобится никто, кроме него. Все это — просто глупая болтовня. Разнеся все налитые Августой чашки, он вытянулся за спиной у Хаммонда и незаметно дотронулся до щеки, еще горевшей после пощечины, которую он схлопотал от Кэнди. Дерзкие девчонки были ему по сердцу, но он знал, что обязан отучить Кэнди от подобных замашек. Ничего, вот забеременеет и выбросит из головы других парней.

В продолжение трапезы Драмжер без устали сновал между столовой и кухней, где его с нетерпением поджидала Лукреция Борджиа.

— Еще не наелись? — раздосадованно вопрошала она.

Только когда он, подав кофе, возвратился с серебряным подносом, чтобы приготовить для Хаммонда его традиционный пунш, Лукреция Борджиа удовлетворенно кивнула.

— Миссис Августа и миссис Софи поднялись наверх. Масса Хаммонд остался один за столом. Самое время поговорить с ним. А я послушаю. Мне хочется узнать, чем вы тут без нас занимались, — сказал ей Драмжер.

— Послушай, послушай! Узнаешь много интересного. — И она устремилась в столовую, где предстала перед Хаммондом.

— Масса Хаммонд, сэр! — Она стояла, подбоченившись, и имела чрезвычайно боевой вид. — Боюсь, как бы вы не приказали меня выпороть. Я сделала такое, чего от роду не делала!

Хаммонд поднял на нее глаза и усмехнулся.

— Ума не приложу, что это за невидаль — то, чего ты от роду не делала, Лукреция Борджиа! Мне казалось, что у тебя на счету все, что способна выкинуть женщина, и даже больше. Но сперва поведай мне, что тут творилось после нашего отъезда. Были трудности с людьми?

Она окинула его уничижительным взглядом, говорившим о том, что он недооценивает ее способности.

— Трудностей с неграми у меня не бывает, — начала она. — Я говорю, а они торопятся исполнить, как миленькие, иначе получают от меня сполна. Кроме тех, кого вы оставили по хижинам, никто в Фалконхерсте не блудил: парни живут у себя, девки у себя, и друг к другу — ни ногой. Выгоняю их в поле в пять утра и заставляю вкалывать до заката, пока они не начинают валиться с ног от усталости. У меня эти ленивые ниггеры работают куда ретивее, чем у вас. Напилено, наколото, сложено двадцать кордов дров. Древесина готова к отправке. Родилось трое сосунков, а бестолочь Приам и его дружок Куртий ждут, чтобы вы приказали их выпороть за то, что они осмелились мне перечить. Куда это годится, масса Хаммонд? Не родился еще такой ниггер, который бы посмел говорить мне поперек. Раз я обещала им, что вы их выпорете, придется сдержать обещание.

— Если заслуживают — выпорю, если нет — не выпорю. — Хаммонд не собирался ни с кем делиться своим правом казнить и миловать. — Одним словом, в наше отсутствие все было спокойно?

— Все было отлично, масса Хаммонд, попросту отлично. С ниггерами у меня вообще не бывает забот, но вот что до белых, то с ними мне в этот раз пришлось повозиться. Одного белого пришлось даже запереть в кутузку. Негодник, каких мало: торчит взаперти уже шесть дней, а все дерет глотку. Придется навестить его и как следует отдубасить еще разок.

Хаммонд подскочил, да так резво, что опрокинул стул.

— Что ты городишь? Как ты посмела посадить белого человека под замок? Ты говоришь, что собираешься отдубасить его «еще разок»? Не много ли ты на себя берешь, поднимая руку на белого?

Ярость Хаммонда не произвела на Лукрецию Борджиа ни малейшего впечатления.

— Подлец и негодяй, вот он кто! Если хотите, то задайте мне кнута, но я здорово позабавилась, когда охаживала этого урода дубиной. А до чего мне не хотелось его кормить! Он у меня не получает ничего, кроме хлеба и воды, и пусть знает, что ему еще повезло.

Драмжер поднял стул. Хаммонд снова сел. Выпив залпом пунш, он жестом приказал Драмжеру приготовить еще одну порцию. Драмжер не стал мешкать, чтобы побыстрее возвратиться в столовую. Видимо, он упустил лишь малую толику. Лукреция Борджиа продолжала свой рассказ:

— Примерно неделю назад я отправила всех мужчин и почти всех женщин на большое поле. Там созрела кукуруза, и я велела мужчинам собирать початки, а женщинам — очищать. Женщинам я сказала так: любая, которой попадется красный початок, может поцеловать любого мужчину по своему желанию. Они так взялись за дело, что пыль поднялась столбом! Я понаблюдала, как продвигается работа, а потом оставила надзирателем Большого Ренди, а сама вернулась домой верхом на муле. Возвращаюсь и вижу: лентяйка Маргарита еще не бралась мыть посуду после завтрака! Ну, я так отодрала ее за уши, что она на всю жизнь запомнит, как лодырничать. Парю руки в горячей воде и слушаю вопли Маргариты, как вдруг в кухню вбегает Большой Ренди с криком: «Мисс Лукреция Борджиа, скорей садитесь на мула и поезжайте назад, на поле! Там появился какой-то белый в телеге и остановил работу. Обратился к людям с речью насчет какого-то аболи… Словом, черт знает чего! Мол, он сделает всех нас свободными!»

Хаммонд насупился.

— Не иначе, один из проклятых аболиционистов с Севера!

— То-то и оно, масса Хаммонд, сэр! Большой Ренди скоренько привел мне из конюшни мула, подсадил меня, и я поскакала в поле. Заезжаю в кукурузу и вижу: стоит этот негодник в своей телеге, а проклятые ниггеры столпились вокруг и развесили уши. Он им втолковывает, будто они — настоящие люди. Невежественный болван! Бегите, говорит, на Север, там с вами будут обращаться, как с белыми.

Хаммонд понял, что ему не за что винить Лукрецию Борджиа: хоть она и обошлась непочтительно с белым, в данном случае ее следовало только похвалить за это. Лицо его разгладилось, он улыбнулся старой служанке.

— Как же ты поступила? Прогнала его в шею?

Лукреция Борджиа посмотрела на хозяина, как на несмышленого младенца.

— Чтобы он перебрался на другую плантацию и там опять принялся за свое? Какое он имеет право заявляться к нам, голосить во все горло, смущать невежественных негров враками про свободу? Ведь если они вобьют в свои тупые головы какую-нибудь блажь, то с ними уже ничего нельзя будет поделать. Некоторые и так уже обнаглели.

Хаммонд согласно кивнул.

— Я поступила вот как: подъехала к его телеге и перебралась с мула в нее. Он все оглядывался на меня и скалился. «Приветствую вас, мадам, — сладко так говорит. — Позвольте представиться: преподобный Обадия Стоукс из Бостона, какой-то там Массачу… Разве разберешь? Я — друг и последник — правильно? — знаменитого Гаррисона. Надеюсь, вы поможете мне донести громкое слово истины до этой бедной, отсталой братии».

Тогда я выпрямляюсь в его телеге, подскакиваю к нему и, — Лукреция Борджиа продемонстрировала здоровенный, как окорок, кулачище, — бью этого замухрышку прямиком промеж глаз. Второй удар, поддых, — она сжала левый кулак, — и он валится, как бык на бойне. А я говорю бездельникам-ниггерам, чтобы они принимались за дело. Можете мне поверить, все безропотно повиновались, кроме Приама и его дружка Куртия, которым захотелось поспорить. Большой Ренди и Сэмпсон помогли мне уложить этого скунса лицом вниз. Ренди поскакал на муле, Сэмпсон взял поводья, а я уселась на преподобного Обадию Стоукса. Стоило ему открыть глаза, как я потчевала его кулаком. Мы подъехали к карцеру, Ренди с Сэмпсоном вытащили его из телеги и заперли. Он и сейчас там. Я не смогла бы его выпустить, даже если бы захотела, потому что не знаю, где искать ключ от замка. Он знай себе вопит да распевает псалмы. Говорит, что отдаст нас под суд, арестует и прочее. А что, он и вправду все это может? — осведомилась она, задрав подбородок.