Дон-Жуан - Джордж Байрон

Песнь пятая

[246]

1

Когда прелестно и медоточивоПоют поэты о любви своейИ спаривают рифмы прихотливо,Как лентами Киприда — голубей, —Не спорю я, они красноречивы;Но чем творенье лучше, тем вредней:Назон[247] и сам Петрарка, без сомнений,Ввели в соблазн десятки поколений.

2

Но я и не хочу изображатьЛюбовные дела в приятном свете,Я буду строго факты излагать,Имея поучение в предмете;Моралью буду я опровергатьМечты и страсти пагубные эти,И (только бы не выдал мой Пегас!)Я критиков порадую не раз.

3

Реки морской живые берега[248],Дворцами испещренные богато,Софии купол, гордые снегаОлимпа, и военные фрегаты,И рощи кипарисов, и луга —Я эти страны пел уже когда-то:Они уже пленяли, не таю,Пленительную Мэри Монтегью[249].

4

Ах, я пристрастен к имени «Мария»![250]Мне был когда-то дорог этот звук;Я снова вижу дали золотыеВ тумане элегических разлук,Оно живит мои мечты былые,Оно меня печалит, милый друг, —А я пишу рассказ весьма холодный,От всяческой патетики свободный,

5

Играли волны, ветер пробегал,Торжественно вдали синели горы,От Азии Европу отделялПоток могучий пенного Босфора,И открывалась за грядою скалСедая даль эвксинского простораИ злой прибой. Из всех морских пучинОпаснейшая — все-таки Эвксин!

6

Стояла осень; ночи нарастаютВ такую пору и темнеют дни,И беспощадно Парки обрываютРыбачьи жизни. О, не мы одни,Когда нас буря в море настигает,Исправиться клянемся искони!Но мертвый клятвы выполнить не в силах,А спасшийся, глядишь, — и позабыл их.

7

На рынке было множество рабовРазличных наций. Сумрачно стоялиПродрогшие бедняги у столбов,Друзей, родных, свободу вспоминали,Кляли свой плен со скрежетом зубов.Лишь негры, как философы, молчалиИ огорчались меньше всех других:Семь шкур уже не раз спускали с них.

8

Мой Дон-Жуан, по молодости лет,Превратности встречать бы должен смело,Но грустно он глядел на белый светИ смахивал слезинки то и дело.Он ослабел от раны, спору нет,А может быть, душа его болела:Объятья милой на ярмо рабаСменить — едва ль завидная судьба!

9

Такое бы и стоика сломало,А он держался твердо как-никак,И вся его осанка подтверждала,Что он и дворянин и не бедняк.Притом его одежда привлекалаБарышников и попросту зевак:Прикидывали опытные люди,Что выкуп за него хороший будет.

10

Итак, базар невольничий пестрелТо белыми, то черными телами,И, выбирая кто и что хотел,Купцы как будто рылись в старом хламе.Герой мой молча в сторону смотрел,Но тут мужчина с серыми глазами,Лет тридцати, еще в расцвете сил,Его вниманье вдруг остановил.

11

Имел он статный рост и крупный нос,Румянец свежий при отличной коже,Красивый отблеск вьющихся волос,Хороший лоб, и рот, и зубы тоже.Он, видимо, немало перенесИ ранен был, но не утратил все жеТого sang froid[251], с которым истый бриттБесстрастно на вселенную глядит.

12

Он тоже сразу обратил вниманьеНа юношу, прекрасного собой,И, ощутив подобье состраданья,Чужой тотчас же занялся судьбой.Он пригляделся к этому созданью,Еще не искушенному борьбой,И угадал живых страстей кипеньеИ полное отсутствие терпенья.

13

«Послушайте-ка, юноша! СейчасВ толпе рабов, несчастной и презренной,Куда судьба забросила и нас, —Одни лишь мы, пожалуй, джентльмены!А потому в такой опасный часДолжны мы быть знакомы непременно.Я буду вам полезен, может быть.Вы кто по крови, я хотел спросить?»

14

Жуан сказал: «Испанец!» Тот ответил:«Я так и знал, что вы не жалкий грек, —Ваш гордый взгляд я сразу же заметил.Что ж! На фортуну жаловаться грех,Причудница играет всем на свете:Сейчас — удар, а через час — успех.Она со мной не лучше поступила,Но, признаюсь, меня не удивила!»

15

«Простите, сэр, — Жуан его спросил, —Что привело вас в это состоянье?»«Шесть турок, цепь и превосходство сил!»«Простите мне нескромное желаньеУзнать, откуда вы?» — «О, я служилВ войсках у русских: получил заданьеСуворова взять Видин[252], а взамен,Как видите, был взят врагами в плен».

16

«А есть у вас друзья?» — «Помилуй бог!Они меня покамест не тревожат!Ну вот, я рассказал вам все, что мог,Теперь и вы расскажете, быть может?»«Увы, исполнен горестных тревогРассказ мой долгий! Боль мне сердце гложет!»«Тогда молчите: горестный рассказ,Коль долог он, печальней во сто раз.

17

Не падайте же духом! В ваши годыФортуна, как любовница, мила;Взвалить на вас все беды и невзгодыОна никак надолго не могла.Нельзя сердиться на закон природы;Превратны наши судьбы и дела!Смиримся же; таков рассудка голос:Серпа желаньям не перечит колос!»

18

«О, я грущу не о судьбе своей! —Вздохнул Жуан. — Я плачу о любимой!»И в темной глубине его очейБлеснула боль тоски неутолимой.«О, как сильна печаль души моей!О, как жесток мой рок неумолимый!Я перенес такое, видит бог,Чего никто бы вынести не мог!

19

Я страшную утрату испытал!..»И он умолк, расплакаться не смея.«Я так и думал, — друг его сказал, —Что ваш печальный случай связан с нею:Я тоже слезы лил и трепетал,А посему сочувствовать умею.Одна моя супруга умерла,Другая убежала, в чем была,

20

А третья…» — «Как, — Жуан воскликнул, — третья?Вы в тридцать лет имели уж троих?»«А много ли для нашего столетья?Ведь только две, как видите, в живых!Притом успел сердечно пожалеть яИ осчастливить каждую из них!»«Ну, третья что ж? Она сбежала тоже?»«Нет, тут уж я сбежал, прости мне боже!»

21

«Вы хладнокровны, сэр!» — сказал Жуан.«А как же! — Англичанин усмехнулся. —Вначале всех нас манит океан.Но кто потом на берег не вернулся?Я знал восторгов сладостный обман,Но от него я вовремя очнулся.Былых иллюзий я не узнаю —Они, как змеи, сняли чешую.

22

Согласен я, что чешуя другаяБывает и пестрей, но каждый разОна сползает, медленно линяя,И новая уже ласкает глаз.Сперва любовь нас ловит, ослепляя,Но не одна любовь прельщает нас:Злопамятство, упрямство, жажда славы —Приманок много для любого нрава».

23

Жуан вздохнул: «Вы правы, может быть;Но умные слова и размышленьяНе в силах нашу долю изменить!»«Нет, юный друг мой, я иного мненья, —Сказал британец, — нужно находитьОсмысленную цель в любом явленье;Нас обучает рабства тяжкий гнет,Как исполнять честнее роль господ!»

24

Жуан вздохнул: «Увы! Я все усвоилИ выдержать экзамен был бы рад!«Ну что ж! — его британец успокоил. —Изменчива фортуна, говорят:Вполне возможно, что еще с лихвоюНас боги через год вознаградят.Мне только надоел ярлык на шее,И я б хотел быть проданным скорее!

25

Сейчас, конечно, нам не повезло,Но в этом и возможность улучшенья;Мы все рабы, коли на то пошло, —Рабы страстей, капризов, наслажденья.Со временем душевное теплоИ доброта в нас гибнут, к сожаленью.Искусство жить, коль правду вам сказать,В том, чтоб о наших ближних не страдать».

26

Меж тем старик, на вид немного странный,Из тех, кого прозвали «третий пол»,Разглядывая пристально Жуана,К приятелям вплотную подошел.Так на чужих коней глядят цыганы,Портной — на ткани, на овцу — орел,Служители тюрьмы — на арестанта,На деньги — ростовщик, на женщин — франты.

27

Нет, на рабов глядят еще смелей!Себе подобных покупать отрадно.Но если приглядеться почестней —И Власть, и Красота до денег жадныИ нет непродающихся людей:Наличный счет — хозяин беспощадный!Всяк получает за свои грешки —Иной короны, а иной пинки.

28

Но евнух их рассматривал недаромИ, наконец, прицениваться стал.Барышник торговался с истым жаром,Божился, клялся, в сторону плевалИ цену набивал своим товарам,Как будто бы скотину продавал.Процесс торговли далеко не всякийСумел бы отличить от буйной драки,

29

Но скоро крики перешли в ворчанье,И спорщики достали кошельки,И серебра приятное журчаньеПлеснуло звоном на ладонь руки.Монеты были разного названья,И долго их считали старики.И вот, закончив сделку аккуратно,Купец ушел — обедать, вероятно.

30

Не знаю, как и сколько кушал онИ каково его пищеваренье;Я думаю, он мог бы быть смущен,Продав себе подобных. Без сомненья,Любой из нас бывает удручен,Когда в желудке чувствует стесненье,Пожалуй, это самый худший часИз всех, какими сутки мучат нас!

31

Вольтер не соглашается со мною:Он заявляет, что его Кандид[253],Покушав, примиряется с судьбоюИ на людей по-новому глядит.Но кто не пьян и не рожден свиньею —Того пищеваренье тяготит,В том крови учащенное биеньеРождает боль, тревогу и сомненья,

32

И правильно сказал Филиппов сын,Великий Александр, что акт питанья,Над коим человек не господин,В нас укрепляет смертности сознанье.Духовностью гордиться нет причин,Когда рождают радость и страданьеКакой-то суп, говядины кусок —Желудочный в конечном счете сок!

33

На той неделе — в пятницу как раз —Я собирался выйти на прогулку.Я шляпу взял. Уж был девятый час.Вдруг за окном раскатисто и гулкоРаздался выстрел. Выбежав тотчас,Я тут же, в двух шагах от переулка,Равенны коменданта увидал,Убитого, наверно, наповал.

34

Пять пуль его, беднягу, уложили;За что — теперь уж поздно толковать!Я слуг позвал. Они его втащилиКо мне и положили на кровать.Но я напрасно не щадил усилий:Убитый начинал уж остывать.Жизнь кончилась довольно глупой дракойС каким-то итальянским забиякой!

35

Я знал его при жизни и гляделВ раздумье на лицо его немое:Я видывал десятки мертвых тел,Но не встречал подобного покоя.Он словно бы заснул, устав от дел,С закинутою навзничь головою.И мне казалась, бледность мертвецаЛишь бледностью усталого лица.

36

«Так это смерть? Но что ж она такое?Скажи мне!» Он молчит! «Ответь!» Молчит!Еще вчера он выглядел героем,Имел хороший вид и аппетит,Его команды слово громовоеВ ушах солдата все еще звучит, —А завтра он предстанет батальонамПри гуле барабанов похоронном!

37

Вот на него внимательно глядятТе, кто еще вчера его боялся;Они еще поверить не хотят,Что командир от власти отказался.Хороший офицер, храбрец и хват,За Бонапарта смело он сражался,И вот на грязной улице убитИ, словно бык зарезанный, лежит.

38

Былые затянувшиеся раныИ кровь его последних, свежих ранНа мертвом теле выглядели странно, —Я все стоял, раздумьем обуян.До самой смерти я не перестануДопрашивать усопших! Но туманНепроницаем, неподвижно-серый, —И для сомнений наших, и для веры.

39

Был человек, и нет его — смотри!Что жизненный процесс остановило?Какого-то свинца кусочка три.Вода, земля, огонь, любая сила —Все разуму подвластно! Мы — цари!Но плохо нас природа защитила:Любое вещество не то что в час —В одно мгновенье истребляет нас,

40

Но где ж мои герои? Евнух черныйИх погрузил в каик, уселся сам,Гребцы взмахнули веслами проворно,И лодка полетела по волнам.Как узники, бесчувственно-покорны,Друзья молчали. Негр велел гребцамПричалить у стены глухой и сонной,Рядами кипарисов осененной.

41

Угрюмый негр в калитку постучал,Железная калитка отворилась,Он дал им знак идти и зашагал.Тропинка чуть заметная змеиласьСквозь заросли густые. Негр молчал.Ночная мгла давно уже спустилась,И по такому странному путиЛишь ощупью могли они идти.

42

Для чащи экзотических растений —Жасминов, лавров, пальм et cetera —Я мог бы вам придумать тьму сравнений;Но нынче много этого добраРазводят в парниках своих творенийПоставщики базара и двора, —А все затем, что одному поэту[254]Пришла причуда странствовать по свету!

43

И вот в глубокой мгле и тишинеВозникла мысль у моего героя(Она могла прийти и вам и мне!):«Старик, наверно, слаб, а нас-то двое!Мы можем безнаказанно вполнеОсвободиться от его конвоя…»«Пристукнем негра!» — другу он шепнулИ даже руку было протянул.

44

«Да, — отвечал британец, — а потом?Подумайте: ведь если нас поймают,Нас освежуют попросту живьем!Варфоломея[255] участь не прельщаетМеня ни в коей мере. И притомЯ голоден. Желудок мой страдает,И за бифштекс охотно, как Исав[256],Я откажусь от первородных прав.

45

Мы, верно, очень близко от жилья—Старик идет спокойно и бесстрастно;Он знает, что вокруг — его друзьяИ что тропинка эта безопасна!Догадка подтверждается моя:Вы видите на небе отблеск красный?Мы повернули вправо наконец.Черт побери! Смотрите-ка — дворец!»

46

И в самом деле — ярко освещенный,Глазам моих друзей предстал дворец,Причудливый, цветистый, золоченый,Безвкусицы турецкой образец.Родник искусств Эллады угнетеннойВ чужих руках, увы, иссяк вконец:Раскраска вилл на берегу БосфораНапоминает ширмы или шторы!

47

Подливок и пилава ароматИх оживлял по мере приближенья.Хорошему жаркому всякий рад,И моего героя настроеньеИсправилось. Участливый собратЕму шепнул: «Оставьте все сомненья!Поужинаем плотно, а потомО вылазке подумаем вдвоем!»

48

Тот действует на чувство, тот — на страсти,Порою даже доводы умны,Иному нужен кнут, иному — сласти,Иному даже правила нужны;Но я чужой не подчиняюсь власти:Рассудку рассужденья не страшны!К тому же и ораторы, признаться,Никак не могут кратко выражаться.

49

Но я не собираюсь отрицать,Что сила слова, красоты и лести,Как сила денег, может возбуждатьВсе чувства — от предательства до чести.Но что способно так объединятьВсе ощущенья радостные вместе,Как звонкий гонг, который в должный часК принятью пищи приглашает нас?

50

У турок для обеденного часаНи гонга, ни звонков, понятно, нет,Поклоны слуг по правилам танцклассаНе возвещают, что несут обед,Но, чуя запах жареного мяса,Жуан и друг его узрели светИ сразу огляделись деловитоВ пророческом экстазе аппетита.

51

Итак, пока решив не бунтовать,Они за негром поспешили смело.Не знал он, что недавно, так сказать,На волоске судьба его висела.Он им велел немного подождать;Большая дверь на петлях заскрипела,И взору их торжественно предсталВо всем восточном блеске пышный зал.

52

Я был когда-то мастер описаний,Но в наши дни — увы! — любой болванОтягощает публики вниманьеКрасотами природы жарких стран.Ему — восторг, издателю — страданье,Природе ж все равно, в какой роман,Путеводитель, стансы и сонетыЕе вгоняют чахлые поэты.

53

Халатами пестрел огромный зал.Кто занят был беседою с друзьями,Кто собственное платье созерцал,Кто попросту размахивал руками,Кто трубку драгоценную сосалИ любовался дыма завитками,Кто в шахматы играл, а кто зевал,А кто стаканчик рома допивал.

54

На евнуха и купленную паруГяуров поглядели сторонойГулявшие как будто по бульваруБеспечные лентяи. Так иной,Рассеянно блуждая по базару,Увидя жеребца, его ценойРассеянно займется на мгновенье,Не придавая этому значенья.

55

Они, однако, миновали залИ много комнат маленьких и странных.В одной из них печально бормоталФонтан, забытый в сумерках туманных,И женский взор внимательный блисталИз-за дверей узорно-филигранных,Настойчиво допрашивая тьму:Кого ведут? Куда? И почему?[257]

56

Роскошные, но тусклые лампадыНад арками причудливых дверейНеясно освещали анфиладыВысоких золоченых галерей.В вечерний час для сердца и для взглядаНет ничего грустней и тяжелей,Чем пышного безлюдного покояМолчанье неподвижно-роковое.

57

Кому бывать случалось одномуВ лесу, в толпе, в пустыне, в океане —В великом одиночестве, — томуПонятно все его очарованье.Но кто знавал немую полутьмуПустых, огромных, величавых зданий,Тот знает, что на камне хладных плитПоходка смерти явственно звучит.

58

Спокойный час домашнего досуга,Вино, закуска, славный аппетит,Камин и книга, друг или подруга —Вот все, чем англичанин дорожит;В осенний вечер от такого кругаИ рампы блеск его не отвратит.Но я по вечерам в пустынном залеБрожу один и предаюсь печали!

59

Великое творя, мы подтверждаемНичтожество свое: огромный храмСтоит века, но зодчих мы не знаем,Бессмертным воскуряя фимиам.Гробницы мы и домы воздвигаемВотще с тех пор, как согрешил Адам,И оставляем все-таки преданьеО Вавилонской башне без вниманья!

60

Нас Вавилон пленяет до сих пор:Там роскошь небывалая царила.Там царь царей Навуходоносор[258]Травой питался, святость Даниила[259]Там усмиряла львов, умильный взорТам на Пирама Фисба[260] обратила;Там, совершая громкие дела,Семирамида[261] славная жила!

61

Историки царицу упрекалиВ неблаговидной нежности к коню[262].Конечно, чудеса всегда бывали,Но все же я историков виню;Не конюха ль они предполагали?Пресечь ошибку надо на корню.А впрочем, прихоти не знают меры:Любовь впадает в ереси, как вера!

62

Скептические люди в наши дниТвердят упрямо, но довольно вяло,Что это всё побасенки одни,Что Вавилона вовсе не бывало.Евреям верить не хотят они[263],Но им евреи тоже верят мало.Однако ведь нашел же Клавдий Рич[264]На месте Вавилона свой кирпич!

63

Прекрасными и краткими стихамиГораций хорошо изобразил,Что строящие забывают самиО беспощадной близости могил.Мы все идем различными путями,Но цель одну нам рок определил:Что «at sepulchri immemor struis domos»[265] —Могила ожидает за углом нас!

64

Но вот они пришли в покой пустынный,Дивясь его роскошной пестроте.Казалось, ткани, вазы и картиныСоперничали в редкой красоте;Все, чем искусство тешит господина,Покорное причуде и мечте,Все было здесь — самой природы силаЗдесь ремесла искусству уступила.

65

Здесь было все, что смертному дано:Диваны драгоценные такие,Что сесть на них, казалось бы, грешно;Ковры необычайно дорогие,Сверкавшие, как сказочное дно,Где ярко блещут рыбки золотые;Чтоб чудную их ткань не повредить,По ним бы надо плыть, а не ходить,

66

Сапог ступать не смел и не хотелНа эти звезды, луны и растенья,Но равнодушный евнух не гляделНа роскошь, причинявшую волненьеМоим друзьям. Он молча повертелКакой-то ключик в темном углубленьеИ, дверцу потянув что было сил,Глубокий шкаф пред ними отворил.

67

И в глубине явилось их очамРоскошное скопленье одеяний,Какие, сообразно должностямИ положенью, носят мусульмане.Отличный гардероб, скажу я вам, —Великолепный выбор пестрых тканей;Но негр вопрос заранее решилИ перед бриттом платье положил.

68

Тот мог и облачиться и обуться:Он получил роскошные штаны,Которые не лопнут, не протрутсяИз-за своей восточной ширины,И туфли, в коих трудно не споткнуться;Кафтан, кинжал значительной цены —Все прелести надменного эфенди[266],Турецкого изысканного денди!

69

Пока он эти вещи надевал,Его приятель новый, негр Баба,Обоим намекал и пояснял,Что в Турцию их привела судьба;Что тот, кто упираться бы не стал,Мог избежать бы участи раба,Себе открыв дорогу к процветаньюПри помощи обряда обрезанья!

70

Он намекнул, что был бы очень радИх видеть правоверными. Понятно,Их не заставят совершить обряд;Но прозелиты, очень вероятно,Высоких удостоятся наград.В ответ британец молвил деликатно,Что чтит он сам, как все мы чтить должны,Обычаи столь праведной страны.

71

«Подобное решенье, — он сказал, —Серьезно, и его обдумать надо.Я, впрочем, никогда не порицалСтоль древнего почтенного обряда,И, может быть…» Но тут его прервалЖуан, метавший пламенные взгляды:«Нет, нет! Уж за себя я постою!Скорей отрежут голову мою!

72

Я сам отрежу тысячи голов…»«Позвольте мне, — заметил англичанин, —Хотя бы досказать десяток слов:Сэр, добрый ваш совет немного странен,Однако я принять его готов…Но в данный миг мой разум затуманен;Поужинав, я обещаю вам,Что свой ответ немедля передам!»

73

Затем спокойно негр неторопливыйПеред Жуаном платье положил,Достойное принцессы, но строптивыйЖуан не склонен к маскараду был.Ногою христианской, горделивойОн сей наряд с презреньем отстранил.Когда же негр велел поторопиться,Он отвечал: «Старик! Я не девица!»

74

«Что ты такое — мне заботы нет! —Сказал Баба. — Ты делай, что велю я!»«Но наконец, — Жуан ему в ответ, —Зачем ломать комедию пустую?»«Вопросы задавать тебе не след, —Заметил негр, — однако намекну я:Все постепенно разъяснится, ноМне попусту болтать запрещено».

75

«Нет! — возразил Жуан. — Для пустякаОдеждою не посрамлю я пола!Я докажу, сильна моя рука!»«Эх, — молвил негр, — вот нрав какой тяжелый!Ну, не дури, послушай старика!А то конец ведь будет невеселый:Таких я кликну молодцов сюда,Что станешь ты бесполым навсегда.

76

Тебе костюм я лучший предложил;Конечно, женский, но тому причинаОсобая, как я и объяснил».«Но, — возразил Жуан, — ведь я мужчина,И отроду я юбок не носил!Куда мне к черту эта паутина!»(Он молвил эти дерзкие словаПро лучшие на свете кружева.)

«Дон-Жуан»