Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

— А как же! Непременно имею! Кухарка у нас баба работящая, только муж у ней пьяница — вот она ключи мне и отдает, а то как бы он скатертей наших не пропил с чердака. — Агриппина Ивановна сдвинула икону и достала оттуда ключ на кольце. — Только не запамятуйте его обратно отдать, другой ключ только у дворника да у управляющего ихнего, у анафемы, имеется.

— И еще: жалко мне шубу свою по чердакам лазить. Не найдет ли пани Агриппина для меня какого-нибудь тулупчика поплоше?

Жена кухмистера выдала своему гостю мужнин тулуп вместо шубы, снабдила его воронкой и керосиновым фонарем.

— Ну, пан Артемий, не поминай лихом! — Фаберовский взял мешок с фонарем и воронкой и отправился в дом Балашовой. Перепуганный Мухоморов безропотно открыл ему парадную лестницу и опять спрятался у себя в дворницкой.

Поляк поднялся на чердак, запер изнутри дверь. Здесь пришлось зажечь фонарь. Прямо над тем местом, где находилась квартира Черепа-Симановича, — то, чего Фаберовский не заметил сегодня днем, — чердачный пол был разобран. Поляк подошел к дырке. Лампа высветила толстый слой мышиного дерьма и пыли, покрывавший доски черного потолка, прибитые с нижней стороны к балкам. Похоже, кто-то уже пытался подслушивать происходящее в квартире внизу. Фаберовский размел банным веником небольшое пространство, постелил на пол у дыры снятую с веревок сорочку и, встав на нее коленями и согнувшись в три погибели, приложил ухо с воронкой к доскам. Но внизу было тихо, как в склепе.

Он поднялся с колен и глянул сквозь полукруглое слуховое оконце на улицу. В доме напротив, в квартире кухмистера он увидел три рожи — Артемия Ивановича посредине, его невесты и будущей свояченицы по сторонам — и у каждого палочки от леденцов, торчащие изо рта.

Вздохнув, Фаберовский вернулся к выходу с чердака, где оказалось удобным наблюдать за площадкой второго этажа в щели между досок, удобно сидя на ступеньке.

В начале восьмого через щель в двери Фаберовский увидел первого посетителя. Это был огромного роста белокурый рядовой-кавалергард. Он дважды позвонил в дверь, после чего из квартиры последовал вопрос:

— Пароль?

— Адская машина, — сказал кавалергард.

— Дурак! — ответствовали из-за двери. — Пароль сегодня «Каморра».

— «Адская машина» — это мой личный пароль!

— Это прозвище твое личное. А пароль на сегодня один для всех: «Каморра». И отзыв: «Седан».

— Ага, — согласился кавалергард. — Только если сегодня, вашбродие, то я — пас.

— А что так, голубчик? — Дверь распахнулась и кавалергарда впустили внутрь. — Я, признаться, на тебя рассчитывал…

— Лошадь лягнула, — сказал тот, и дверь за ним закрылась.

Затем пришел еще один офицер, фамилии которого поляк не расслышал и цвета петлиц не разглядел. Замерзнув, Фаберовский вылез обратно на чердак и отчаянно замахал руками, чтобы хоть как-то согреться. В доме напротив, в окне появился самовар, и теперь Артемий Иванович попивал чай в обществе двух сестер, макая баранки в вазочку с вареньем и лишь изредка взглядывая в сторону дома Балашовой. Поляк услышал, как хлопнула дверь череповой квартиры, пропуская гостей. Пришлось срочно спустится к двери и вновь заняться наблюдением. Пришел какой-то занюханный штатский по фамилии Депари, еще один пехотный офицер, затем подполковник пограничной стражи с салатного цвета петлицами и такой же выпушкой на шинели.

Фаберовский совсем закоченел, кончики пальцев немилосердно ныли, и он решил, что если немедленно же не отогреть руки, он их просто отморозит. Прислонив к двери чердака жестяную сорочку, чтобы свет от керосиновой лампы не пробивался сквозь щели, он зажал ее между колен и, скинув рукавицы, обхватил пальцами горячее стекло. И тут он заметил справа на доске накарябанный карандашом список. Забыв про костенеющие на морозе руки, он торопливо поднес к доске фонарь и прочитал первую строчку списка: «Чехович Казим. Ив., подплк., пом. инсп. погр. стрж., с Страннолюбским, отст. подпор.»

Казимир Чехович, подполковник из пограничной стражи! Это его Фаберовский видел десять минут назад!

Поляк принялся лихорадочно читать список дальше.

«Капитан Раух; Петр Симон, франц., с Раух.»

«Линевский, с Болесл. Писковским»

Этих четверых Фаберовский идентифицировать не мог.

«Поручик Юнеев, измайл. полк»

Вероятно, тот Алеша Попович, о котором говорил Лукич.

«Ротмистр Стенбок, конногвард.»

«Моос»

Черт знает, кто это такой…

«Григ. Депари»

Такого он сегодня видел. Уж не тот ли это Депари, про которого Лабурда упоминал?

«Алдр. Алдр. Налетов, Капитул Орденов».

Человек, наблюдавший отсюда за квартирой и составлявший этот список, явно был гораздо осведомленнее поляка. Но кто он, матка Боска?

Фаберовский полез в карман за карандашом и клочком бумаги, чтобы переписать весь список на бумажку Лукича, но ничего, кроме медной копейки, в карманах не оказалось. Тут на лестнице послышались шаги, он отставил лампу подальше и отставил сорочку от двери. Сквозь щель он увидел капитана Сеньчукова, который назвал пароль и был пропущен на собрание. Все-таки они не ошиблись!

Поляк взял копейку, поставил ею на стене кресты против фамилий, которые он опознал, и отправился к дыре в полу, чтобы попытаться услышать что-нибудь. Но сколько он не прикладывал ухо с воронкой к доскам черного потолка, ни единого звука не услышал. Тогда он перешел к дымоходу. Здесь дело пошло успешнее.

— Ты пошто, ворохоба, мои портянки выстирала? В чем мне на улицу выходить?! — Последовал сильный удар в трубу, в дымоходе посыпалась с шорохом сажа. — Чего воешь? Учить тебя надо али нет? У всех бабы как бабы, а этой на конке ездить надо! — Удар повторился. — На конке! — Еще удар. — Еще б на извощике! — Далее говоривший не стал утруждать себя словесами, и удары последовали один за другим. Наконец, шуршание сажи в дымоходе стихло, и стали слышны уже другие голоса:

— Тебе, Варгунин, решено доверить главную роль, так что береги себя ради общего дела! И в нужный момент не заробей. Ты же знаешь — Его Высочество нерешительных в таком деле не потерпит!

— Как-то мне боязно… — отвечал тот, кого назвали Варгуниным. — Когда какой офицер или даже полковник — я запросто управлюсь, а тут Он Сам!

— Дурак! Да тебе ж после такие виды карьерные откроются, о каких ты и мечтать не можешь! Меня, например, Его Высочество каждый год после красносельских маневров за границу на воды отправлял геморроиды лечить.

Шуршание осыпавшейся сажи в дымоходе заглушило дальнейший разговор — в нижнем этаже возобновились боевые действия.

«Может позвать городового? — подумал Фаберовский. — А то из-за этой дуры, потратившейся на конку, ничего не услышу».

Сквозь шуршание сажи снова пробились голоса из квартиры Черепа-Симановича, и поляк сразу оставил всякие мыли о городовом:

— Куда это вы, капитан Сеньчуков, откланиваетесь? Как только доходит до серьезного дела, вы сразу откланиваетесь.

— У меня назначена встреча, господа.

— Насчет сегодняшнего сбора мы не вчера решили, капитан, вы вполне могли бы назначить встречу на другое время.

— Да он всегда участвует только в тех делах, где нет никакого риска, зато большие выгоды по службе или в денежном смысле, — сказал тонкий капризный голос. — А чтобы самому пожертвовать ради Его Высочества — так он сразу в кусты!

Тут он услышал, как кто-то поднялся по лестнице и открыл чердачную дверь. Фаберовский метнулся за печную трубу и осторожно выглянул из-за нее. Его фонарь тревожно мерцал у дыры в полу. Пришлось выскочить из укрытия и, прикрутив фитиль, тут же вернуться обратно.

— Кто здесь? — спросил испуганный женский голос и в проеме двери показался бабий силуэт с тазом, полным белья.

Поляк притаился. Баба поставила таз, намотала на руку конец мокрой скатерти и настороженно двинулась в сторону Фаберовского, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Она подошла к дыре в полу и встала на самом краю.

Стояла она долго, и у Фаберовского замерзли голые руки, которые он в спешке не успел сунуть в рукавицы. Поляк попытался спрятать руку в карман, и это движение не ускользнуло от острого слуха бабы.

— Ах, вот ты где, мазурик! — вскрикнула она, шагнула вперед и тотчас провалилась в дыру.

Фаберовский бросился ей на помощь, представив себе, что будет, если она проломит второй слой досок и дранку и рухнет в квартиру, но в тот же миг схлопотал тяжелой мокрой скатертью по морде. Поляк завалился на спину, а очки его отлетели куда-то во мрак.

— Ты что, курва, делаешь! — вскрикнул он и лягнул ногой темноту.

— Убили, убили! — заверещала баба и грохнулась оземь, так что скрипнули выдираемые из балок гвозди, державшие черный потолок, и в носу у поляка засвербело от столетней пыли.