Терновая крепость - Иштван Фекете

— Кидай их в корзину! — скомандовал Матула, держа перед Дюлой сачок.

— Я? — испугался Плотовщик. — Я?!

— Кто же еще? Я же держу сачок. Только не трогай их за клешни. Бери за спинку, у хвоста. Да не съедят они тебя, не бойся! Это мы их будем есть.

Руки у Дюлы дрожали, но он уже усвоил, что Матулу нужно слушаться. Первого рака он взял так, словно это был кусок раскаленного железа, и сразу бросил в корзину, едва рак пошевелил хвостом.

— Не бойся, это он играет.

«Черт бы побрал такие игры», — подумал перепуганный Плотовщик, однако чем дальше, тем все смелее и смелее брал он в руки и бросал в корзину, на подстилку из травы, представителей рачьего племени.

— Вот из-за них тут и нельзя удить рыбу! Ну да мы с ними разделаемся! — погрозил старик и вновь опустил свое приспособление в воду.

— А что, тут еще остались раки?

— Вот сам увидишь.

Через несколько минут был извлечен новый улов, правда, на одного рака меньше.

Когда наконец сачок был извлечен в последний раз, рядом с солидно потрепанной лягушкой лежал один-единственный рак, но зато он был намного крупнее всех остальных.

— Это ихний король! — пошутил Матула. — Ну, коли ловле конец, так и всем королям тоже. А что у нас за рыба в садке?

— Один лещ, зато крупный.

— Оставим его здесь до завтра. А завтра днем, если будет охота, и за него возьмемся. Ты завтракал?

— Поел сала.

— Правильно. А меня хорошо попотчевала Нанчи. Даже чаем с ромом угостила. Ром был хорош! Однако неплохо будет, если мы пораньше пообедаем. На обед приготовим раков и поедим то, что послала Нанчи.

Когда сачок снова вытащили, он был пуст.

— Что ж, пожалуй, можно идти. Наверно, тебе хочется прочесть письмо да и ружье посмотреть. На редкость хорошее ружьецо, это уже точно!

Серка затанцевал вокруг них; когда же Дюла со словами «Смотри, Серка» показал ему корзину с раками, тот сначала было весело затявкал, но, заглянув в корзину, отпрянул назад, заворчал, а потом принялся сердито лаять.

«Гав-гав, — словно говорил он. — Пакость какая!» — Кстати, письмо в кармане рюкзака, — проговорил Матула. Письмо было написано на вырванном из тетрадки листке крупным размашистым почерком дяди Иштвана. Он писал:

Поздравляю тебя, племянник, с сомом. Признаюсь, я не поверил бы, что ты обладаешь такими способностями. В прошлый раз у меня не было времени написать тебе письмо, делаю это сейчас.

Тетя Нанчи очень хотела бы, чтобы ты приехал на пару деньков к нам домой, но я говорю тебе: оставайся там столько, сколько захочешь. У тебя своя голова на плечах. Если до пятницы ты не вернешься, то в субботу в четыре часа утра будь у моста, на дороге, телега будет тебя ждать. Встретишь на станции Кряжа, и милости просим с приятелем к нам, потому что тетушка Нанчи проклянет вас, если вы не отведаете ее праздничного обеда. А потом можете отправляться на все четыре стороны! Привет!

Твой дядюшка Иштван.

Дюла улыбался, читая письмо, потом положил его на полку, рядом с письмом Кряжа.

— А где этот мост, дядя Герге?

Тут, ниже, на Зале. Не очень далеко. За полтора часа вполне можно добраться.

За полтора часа… — повторил Плотовщик, прикидывая, что же тогда, по мнению Матулы, «далеко». — Дядя Иштван пишет, чтобы мы были там к четырем часам.

Он и обо мне пишет?

Нет… Но как я один найду это место?

— Очень легко. Пойдешь по берегу, пока не доберешься до моста. Другого пути туда и нет, потому как с одной стороны — река, с другой — чащоба. Только по дамбе. В два часа выйдешь — и аккурат попадешь ко времени. А ну, замолчи, Серка, не то заработаешь по загривку! Не смотри на раков, коли они тебе не по нутру.

«В два часа выйдешь…» — соображал Плотовщик. — В два часа!.. И так вот просто: «попадешь ко времени». А если и луны не будет? — Он снова заглянул в письмо. Никакого сомнения — дядя Иштван ясно выражается и пишет: «…в четыре часа утра будь у моста». — Да, «будь у моста»! Ничего себе!»

— Но ведь будет еще темно, дядя Герге?

— Конечно, темно. Но в три уже светает… Вот дрова у нас на исходе. Может, принес бы?

Плотовщик извлек топор из-под обрешетины и отправился за дровами.

Ему не терпелось найти сухое дерево, чтобы излить в ударах топора по его сучьям свою злость и досаду. Он был сердит на весь белый свет и даже о Кряже совсем забыл. Словом, Лайош Дюла Ладо трусил, но ни за что не хотел признаться в этом даже себе. Это страшно выводило его из себя, так как он знал, что не будет просить старика провожать его. Нет, он доберется до моста самостоятельно, даже если на реке будут бесноваться черти и все звезды осыплются с небосвода!

Дюла высмотрел на иве толстую сухую ветку.

«В два часа выйдешь..» Фу, черт! — И топор со свистом врезался в Дерево. — «Аккурат попадешь ко времени…» — новый удар топора.

Щепки так и летели в разные стороны. Но тут его взгляд случайно остановился на небольшом дупле в стволе, и Дюла содрогнулся от ужаса.

Застывшим взглядом он следил, как из дупла выползала очень толстая змея, заскользившая вниз по стволу.

Мальчик потерял голову. Он издал какой-то нечленораздельный крик, не узнав даже собственного голоса, и, как безумный, принялся рубить, кромсать змею топором, вкладывая в каждый удар весь свой страх, все свое отвращение, и пришел в себя, только когда рептилия была разрублена на куски.

Это еще что такое?

Из обрубков змеи вывалились еле-еле оперившиеся птенцы.

Дюла уже не махал топором, он боялся, что его стошнит. Но он тут же подумал, что было бы неразумно так не по-хозяйски распорядиться съеденным на завтрак салом; и, усилием воли подавив тошноту, стал считать птенчиков синицы, проглоченных змеей. Их оказалось шесть.

Наш Плотовщик был мокр от пота. Отдышавшись, он подошел к другому дереву, но сначала осмотрел его со всех сторон: нет ли и в нем дупла еще с одной змеей. Отрубив большой сук, Дюла передохнул, затем потащил заготовленные им дрова домой. И мост, и ночное путешествие в кромешной тьме, и его недавние страхи вылетели у него из головы.

Э-э, послушай, чего это ты такой зеленый? — спросил, бросив взгляд на мальчика, Матула.

Дядя Герге, там из дупла выползла вот такая змея! Я разрубил ее… а в ней были птенцы синицы…

Ага! — кивнул старик. — А зачем тебе понадобилось ее разрубать? Достаточно было бы стукнуть по голове…

Сейчас Дюле уже не казалось чем-то особенным и трудновыполнимым встать в два часа ночи и в одиночку отправиться в путь-дорогу, а к четырем быть у моста.

Разумеется, будет еще темно: ведь в два часа ночи солнце светить не может.

— Помочь вам, дядя Герге?

— Не надо. Сейчас вода закипит. Овощи уже почти сварились. Скоро будем обедать. Возьми доску и разложи все, что прислала Нанчи.

Доска эта попала сюда в дни, когда строили дамбу, и была в ту пору чертежным столиком, но ножки у него отломались, и его «останки» достались Матуле. С тех пор доска выполняла различные функции. Вообще-то главным ее назначением было служить столом, хотя ножек к ней так и не приделали. Матула раскатывал на ней тесто, резал табак и сало, потрошил рыбу, сушил грибы. И называл он ее попросту доской. Когда она, после многократного употребления, приобретала бурый цвет и пропитывалась определенным запахом, старик оттирал ее на берегу песком и высушивал на солнце. В данное время доска была темно-коричневой.

Дюла выложил гостинцы, присланные тетушкой Нанчи, один вид которых предвещал удовольствие желудку.

Наверно, мы обойдемся и без раков, дядя Герге.

Увидим.

И Дюла увидел. Когда вода в кастрюльке забурлила, Матула бросил в нее раков, а когда они покраснели, старик высыпал их горкой на стол.

— Вот их как нужно есть, — сказал он, отломив клешни как раз у «короля» и положив на тарелку Дюле белое мясо. — И не смотри на него, будто на неспелую грушу. Сначала попробуй.

Дюла не испытывал никакого интереса к раку и не имел желания его попробовать. Но стоило ему взять в рот нежное, мягкое, как масло, мясо рака и проглотить первый кусок, как…

Дядя Герге, а ведь это очень вкусно!

А я что говорил? Мы заставим полакомиться раком и Белу.

Кряжа-то?

Его самого. Белу.

Мы зовем его только Кряжем.

Знаю. Но для меня он Бела.

Он очень хороший парень! Вот увидите, дядя Герге.

— Так-то оно так, да только… — И Матула жестом показал, что здесь, в царстве камышей, существуют свои правила поведения. Здесь фамильярность не в ходу, даже со стороны старших по отношению к младшим; здесь не принято бросаться друг другу на шею, не досаждают шумно друг другу, но и не стараются захватить врасплох..

А вы знаете, дядя Герге, Кряж в школе сидит со мною рядом. Он парень сильный, но никогда не дерется. И все его любят.

Наверное, он стоит того, — кивнул Матула. — Вот наловим раков и рыбы про запас. К вашему приезду я приготовлю пошире постель.