Ключ дома твоего - Рагим Гусейнов

А спустя два месяца в Сеидли приехали, остались жить и работать два новых учителя.

Глава девятая

Прошло почти полгода, как вернулась Айша из Казаха; многое изменилось в селе, изменились сами люди. Все это время Айша была занята в школе, работа ей нравилась, всем сердцем полюбила она школу, детей, но все больше и больше она убеждалась, что ей необходимо учиться дальше.

Первое время после возвращения из семинарии о Шямсяддине ничего слышно не было. Неожиданно для себя Айша чувствовала себя как-то странно, ходила, как будто чего-то потеряла, постоянно оглядывалась, как будто что-то ожидала. Потом, когда, спустя два месяца, в село прибыл новый уполномоченный, и стало известно, что Шямсяддин вернулся в Баку, Айша почувствовала разочарование. А тут еще смешки, глупые, а иногда и грубые намеки, совсем вывели ее из себя.

После того, ночного случая, она больше ни о чем не думала, старалась забыть обо всем. Днем еще ничего, всю себя она теперь отдавала школе, часами могла сидеть вечерами над тетрадками, допоздна горел свет в ее окне. Но боялась она того времени, когда приходилось ей, потушив свет, ложиться спать. Только мудрая Сугра-ханум все поняла и сказала ей правду. И как ни противилась она этой мысли, повторяя раз за разом, что это не так, и не нужен ей больше никто в этой жизни, все ее существо говорило обратное.

* * *

Было раннее утро. Солнце еще только выглядывало из-за горы, что высилась над Сеидли, все вокруг тонуло в сизой дымке, со стороны реки поднимался легкий туман. И сквозь этот туман вырисовывались фантастически изогнутые ветви деревьев, полных молодых листьев и цветков. Айша, открыв дверь, спускалась по лестнице во двор. Она, слегка поежившись от утренней свежести, вдруг вздрогнула, когда тень под навесом у дерева пошевелилась.

- Кто тут? - испуганно спросила она и, повернувшись, хотела побежать в дом.

- Айша, это я, - услышала она знакомый голос и остановилась, пораженная.

- Ты? - Айша повернулась к нему, все еще не веря.

- Я вернулся, Айша, - сказал Шямсяддин и сделал шаг навстречу.

И Айша сделала свой шаг. Они стояли теперь рядом, смотрели друг на друга. Айша молчала, слезы катились по ее щекам, но сияли глаза ее, и смеялась она. А Шямсяддин рассказывал ей об этих месяцах, что прожил вдали от нее. Как пытался забыть ее, но тщетно, не смог. Говорил о том, что ему уже все равно, что скажут люди, да и кто ему что может сказать? Они уже давно не дети, и сами в ответе за все. Уедет он отсюда только с ней. Это он решил окончательно. И дочь ее он удочерит, и все они вместе будут жить в Баку, в его новой квартире, которую ему выделили на новой работе в НКВД. Лейли будет ходить в школу, в самую лучшую, а Айша - в педагогическое училище, а может, в Университет. Но самое главное - они будут вместе.

* * *

Уже через несколько часов в лавке Аллахверди собрались самые уважаемые жители Сеидли, не забыли они и деревенского муллу Гаджи Газанфара, ставшего в селе главным священнослужителем, после смерти мулла Самандара три года назад. И хотя официально деятельность мулл считалась незаконной, и браки требовали регистрировать в сельсоветах, похороны без них не обходились.

Новая власть, казалось, разделила сферы влияния: себе взяла живых, мучила их как могла, и, только выжав все соки без остатка, бросала их обратно в лоно мечети. На пороге смерти возвращались люди к вере, постигая великую загадку жизни и открыв ее, поражались ее мудрости, красоте и простоте, но поздно прозревали они и умирали, так и не сумев передать эту разгадку кому-то из живых.

Правда, в некоторых, исключительных случаях Советская власть все же вмешивалась и в этот процесс, но, не имея исторического опыта, выработанного столетиями, похороны эти больше напоминали языческий ритуал диких племен, чем простое человеческое прощание с усопшим. С ужасом взирали еще живые большие чиновники страны на сожжение своего собрата, урну с прахом которого замуровывали в каменную стену, и страх вселялся в их души, когда представляли они себе свою кончину. Еще страшней им было взирать на вождя своего, стонущего под взглядами миллионов людей, годами проходящих перед его гробом, выставленного на созерцание, между небом и землей. В бессилии лежал теперь перед людьми некогда могучий человек, силой воли которого управлял злой рок. Человек, сокрушивший привычный уклад жизни огромной части планеты, принесший в дом каждого жителя страны долю слез, кому - горя, кому - радости ... но не было у него "сына", который прикрыл бы "наготу отца своего". И страх заставлял этих людей служить этому року, подчиняясь придуманным правилам игры, говорить не так, как хочется, а так, как надо, малейшее отступление от этих правил безжалостно каралось расстрелом заблудшего, и было отныне у них два пути, и оба упирались в стену. И выбирали они между ними.

...Когда все, кто был приглашен, собрались во внутренней комнате лавки, где в основном мужчины, собирались в холодные зимние вечера за чашкой чая и мирной беседы, Аллахверди-киши встал и, показывая рукой на Шямсяддина, сказал:

- Я позвал вас всех по просьбе товарища Шахсуварова, вы его хорошо знаете. - Все согласно закивали головой. - У него есть к вам одна просьба, прошу выслушать его.

Шямсяддин встал, и воцарилась тишина, все повернулись к нему, и в каждом взгляде читал он вопрос. Что ему надо, - спрашивали эти глаза. Уехал, говорят, в Баку, на хорошую должность, так зачем вернулся. И Шямсяддин не думал, что так трудно ему будет начать.

- Дорогие старейшины, я к вам обращаюсь не как представитель власти, а как самый младший среди вас, и прошу не отказать мне в моей просьбе.

Старики удивленно переглянулись, но промолчали, ожидая продолжения столь удивительного начала.

- Я прошу вас дать благословение на мой брак с Айшой, вдовой покойного Садияр-аги.

Пораженные сидели мужчины, не понимая, что им тут предпринять. А Шямсяддин продолжал :

- Если бы она жила в доме своих родителей, я послал бы своих сватов туда, но она осталась в доме мужа, и я пришел к вам, старейшинам этого села. Вы в ответе за всех вдов и сирот вашего села, вам и решать за них.

Наконец после долгого молчания, мулла Гаджи Газанфар спросил:

- Айша знает об этом?

- Она ждет вашего решения.

- У нее есть дочь.

- Лейли поедет с нами.

- Значит, если мы согласимся, Айша уедет с тобой в Баку?

- Да.

Снова долгое молчание, трудно было сказать им что-либо, и, как всегда в таких случаях все повернулись за советом к мулле.

- Богоугодное дело ты затеял, сынок, - начал Гаджи Газанфар. - Семья дело священное. И что к нам обратился, тоже правильно, хотя многие сегодня забыли про старших. Правильно воспитал тебя отец твой покойный. Царствие ему небесное. Уважил нас, просишь нашего благословения, значит, и дочь нашу, Айшу, будешь уважать. И в радости, и в горе будешь ей опорой. Мы даем тебе наше благословение. Отныне ты в ответе перед людьми и перед богом за ее честь. Будьте счастливы, и пусть очаг ваш будет теплым, и не оскудеет твой род.

Улыбнулся Шямсяддин и хотел встать, но остановил его властный жест Аллахверди -киши.

- Не торопись, сынок, это еще не все. Послушай нас. Айшу можешь забрать, наше благословение ты уже получил, - затем, обведя взглядом всех присутствующих, добавил, - но Лейли останется. Село ее не отпустит. Пусть живет, где выросла. А вырастет, дай бог, захочет, переедет к вам. Только бы все у вас было хорошо.

Все остальные в знак согласия закивали головой, и Шямсяддин не посмел возразить. А потом мальчик, что работал в лавке, принес на подносе свежезаваренный чай из пахучих горных трав и поставил перед каждым по стакану. Мулла Гаджи Газанфар первым опустил в него, в знак согласия, большой кусок колотого сахара, хранимый Аллахверди для особых гостей, и все остальные последовали его примеру.

Еще через неделю, как только закончились занятия в школе и дети разбежались на летние каникулы, Айша уехала в Баку с Шямсяддином.

Глава десятая

Прошли годы, в жизни народа эти годы были подобны столетиям, страх вошел в его жизнь и определял поведение. Жестоко наказывался всякий, кто вспоминал о прошлом, о годах, предшествующих приходу Одиннадцатой Красной Армии, и забыли все о нем, даже дома, в кругу детей своих, не говорили они, чтобы дети не спросили лишнего, ибо правды не скажешь, а обманывать язык не повернется. Притихли все, стараясь ничем не выделяться, затеряться в общей массе. Любой, кто чем-либо отличался от себе подобных, становился в разряд потенциальных жертв репрессий, правда, тогда это еще так не называлось, и верили все, а может, просто от страха делали вид, что верят в правильность происходящего. Страшная машина смерти была запущена и работала она уже по инерции. Это вначале казалось, что, избавившись от всех богатых, зажиточных и им подобных, поделив их добро между всеми, можно добиться процветания. Но проходит год, другой, съедаются награбленные деньги, а взамен ничего не прибавляется, не наступает обещанное благополучие. И снова работает машина, и новые жертвы погибают в ее жерновах. И забывают уже, кто кем был, чему служил, и вчерашний палач сегодня становится жертвой. Никто не был отныне застрахован от внезапного стука в дверь, когда слышал, как въезжала во двор черная, крытая машина. Останавливалась она, потушив фары, и с ней останавливалась жизнь во всем доме. Бледнели лица отцов и матерей, и, глядя на них, замирали сердца их детей.