Резистент - Милена Оливсон

Это безумие заканчивается, когда я поднимаю веки, впуская в себя солнечный свет. Я в белой-белой больничной палате, стены и потолок сияют ярче солнца, так что даже смотреть на них больно. Глаза слишком долго привыкают к свету. Никого нет. Приподнимаюсь на подушках, откидываю одеяло. Я в тоненькой больничной рубашке, левая нога перебинтована. Боли я не чувствую, но только пока не пытаюсь встать, чтобы подойти к окну. Не могу сдержать крик. Дверь тут же, как по сигналу, открывается, и в палату входят двое. Один из них – Бернев. Что ж, увидеть его я ожидала. Но за ним ступает, вперив в меня полный презрения взгляд, моя сестра.

– Ангелина, – пытаюсь сказать я, но из горла вырывается только сдавленный хрип.

– Очнулась, – произносит Бернев без злобы. Как будто он просто врач в обычной больнице и зашел проведать пациентку.

– Где я?

– Все там же. Надеялась, что твой побег завершился удачно?

Я молчу. Раньше я почувствовала бы злость, отчаяние, страх. Но сейчас мне все равно. Не осталось ничего, кроме безразличия.

– Тебя, должно быть, многое интересует. Где твои друзья, что с тобой будет?

– Нет.

– Не обманывай, – Бернев улыбается уголками тонких губ, – я все равно тебе расскажу. Твои друзья действительно сбежали, бросили тебя лежать на земле с простреленным коленом. Все, кроме одного. Кроме того, в перестрелке погибло немало людей и из коммуны, и из нашей охраны. И ради чего?

Он садится на табурет. Ангелина, как телохранитель, стоит за его спиной.

– Нам повезло, что моя племянница рассказала о плане Адама, и мы успели вернуть вас назад. Скажи, на что ты рассчитывала?

– Оказаться подальше отсюда, – выплевываю я. Нет, я все-таки зла. Я в ярости, и больше всего меня бесит собственное бессилие.

– Нет, правда. Что тебе наобещали Агата и ее дружки? Прекрасную жизнь за Стеной? Посмотри, к чему это привело. Погибли Резистенты – до чего бессмысленная потеря!

– Это говорите вы? Вы убиваете Резистентов своими руками! Вы ставите на них опыты!

– Это тебе тоже Агата сказала? Мы исследуем их, это правда. Но убивать – зачем? Это просто бессмыслица. Неужели ты не понимаешь? Резистенты – новая ступень в эволюции человечества. Вирус убивал людей, и они выработали иммунитет, усовершенствовались, нашли свой способ бороться. Каждый из вас – наше будущее. Еще несколько поколений, и все население города может стать резистентным. И тогда люди выйдут из-за стен, чтобы начать новую жизнь.

Каждое его слово – ложь, отравленными иголками впивающаяся в мою кожу. Только вот его яд не действует на меня. Я слишком много знаю, видела все своими глазами.

– Тогда почему вы не дали мне уйти, если этого и хотите?

– Уйти на верную смерть? Людям не выжить за Стеной. Пока.

– То есть вы хотели спасти мне жизнь и потому выстрелили в ногу? Как благородно. Мне стоит вас поблагодарить?

Бернев понимающе качает головой.

– Подумай, Вероника, кто ты и чего хочешь на самом деле. Я вернусь завтра, и мы поговорим как два взрослых человека. Пойдем, Ангелина, ты все видела.

– Нет, я хочу поговорить с ней.

Я бросаю на Лину полный надежды взгляд. Может, она все поняла и теперь хотя бы поможет узнать, что случилось с друзьями?

– Что ж, – Бернев недовольно дергается, но соглашается, – оставайся. Отец будет ждать тебя внизу.

Ангелина смотрит на меня, не отводя взгляда ни на секунду. Вот-вот дыру прожжет. Дверь за Берневым закрывается, и мы остаемся одни.

Губы Ангелины приоткрываются. Оттуда вылетает четыре слова, жестких, как наждак, расцарапывающих мне сердце до зияющих дыр.

– Почему ты убила Нату?

Я понимаю две вещи: во-первых, Ната все-таки мертва. Во-вторых, Лину убедили, что это сделала я.

Я хочу ответить, что нет, это вовсе не я, это кто-то другой выстрелил, а у меня и оружия-то не было. Слова готовы сложиться в предложения, они дрожат на кончике языка, но я не успеваю начать: слезы застилают глаза, и в горле печет так, что говорить невозможно. Я помню Нату испуганной девочкой в тот день, когда нам делали прививку. Помню, как мне хотелось подбодрить ее. И помню, как брала ее за руку. Она не могла умереть. Это бессмыслица, это просто очередная ложь Бернева, убеждаю я себя. Слезы катятся по лицу, шее. Лина смотрит на меня, ничего не говоря. Должно быть, думает, что я притворяюсь.

– Я хотела спасти ее, – выдавливаю я из себя.

– Ты ее пристрелила, – морщится Ангелина, – когда она попыталась задержать тебя.

– Как ты вообще можешь в это верить? – кричу я, захлебываясь в слезах.

– Она была моей подругой. Я считала, что и твоей тоже, – Ангелина тона не повышает, но каждое ее слово ранит глубже, чем если бы она кричала.

Нет смысла убеждать ее. Она не верит, а доказательств у меня нет – их и быть не может. Но я уже в истерике, остановиться невозможно.

– Как ты можешь верить Берневу? Его брат удочерил тебя, чтобы использовать в своих целях! Он собирается сделать тебя донором органов против твоей воли! Он держал моих друзей в клетках и проводил опыты, словно они звери!

Слова льются и льются, но звучат так неубедительно из-за моего срывающегося голоса. Ангелина и не верит.

– Не смей говорить о моих отце и дяде. Думаешь, что я не знаю о донорстве? Я дала согласие. Если это спасет болеющих детей – мне не жалко отдать немного костного мозга, крови или чего угодно другого. Потому что я думаю не только о себе, – добавляет она с отвращением.

– О каких детях ты говоришь? Все это ложь от начала и до конца! Тебя кормят враньем, а ты и рада! Адам попытался донести до тебя правду, а ты за это сдала нас!

Я не замечаю, как вскакиваю с кровати. Я переполнена яростью, она буквально выплескивается из меня. Ангелина быстро выскальзывает из палаты, и я влетаю в закрывшуюся перед носом дверь. Колочу по двери и кричу:

– Это всё вранье! Всё вранье!

Обессиленная, оседаю на пол. Она меня не услышит, мозги ей промыли основательно. Доползаю до кровати, накрываюсь одеялом с головой. Здесь наверняка камеры, а я не хочу, чтобы кто-то видел мои слезы.

Слезы заканчиваются, больше плакать просто нечем. Несколько раз заходит врач, быстро осматривает меня и уходит. Как будто ей страшно находиться со мной в одной палате. Должно быть, они все думают, что это я убила Нату. Кто это сделал на самом деле? Кто мог выстрелить в нее и зачем? Я помню, что рядом с нами не было ни одной живой души, но чья-то пуля все же попала в Нату перед самым взрывом. Могло ли это выйти случайно? Неужели такие случайности бывают? И если так… почему это не могло произойти с кем-нибудь другим – кем угодно! – но не с ней?

О себе даже думать не хочется. Уже не страшно: все и так потеряно. Скорее всего, мне недолго осталось. Могла ли я подумать, что все закончится именно так? Среди сотен вариантов провала был и такой. Я знала, на что иду, когда решила вытащить Нату, Ника и Гарри. Выходит, хотя бы один смог сбежать… Но кого схватили вместе со мной?

В палате за ширмой есть раковина и унитаз. Каждый поход туда – тяжелый путь через бескрайнюю пустыню. Боль в ноге немного успокаивается, если я лежу, но стоит пройтись до туалета и обратно, и я снова вынуждена стонать.

Моя палата всегда надежно запирается. Я пробую дверь после каждого визита врача, но ее ни разу не оставляли открытой. Глупо на это рассчитывать. Но я все равно собираюсь отсюда выйти. Ясно, что сбежать не получится, но я смогу узнать, кто остался в Центре вместе со мной. Проходит день. Вечером меня впервые кормят, делают укол. Я не сопротивляюсь, колено слишком сильно болит. Лекарство снимает боль почти мгновенно, но спустя несколько минут я отключаюсь, не в силах бороться со сном.

Утром приносят завтрак. Порция такая же большая и вкусная, как раньше. Бернев действительно возвращается, уже один.

– А где Ангелина? При ней неудобно правду говорить?

Бернев меня игнорирует. Он вкатывает в палату столик, на котором расположен монитор и какая-то аппаратура. А затем извлекает из кармана маленький приборчик. Я узнаю его: переговорное устройство, как то, которое я несла через пустошь.

– Где оно было? – интересуюсь я.

– В туалете одного из корпусов. Нашли абсолютно случайно.

Если Агата все же смогла сбежать, это уже не имеет значения.

– Сегодня ночью мне удалось наладить связь с мятежниками, называющими себя «коммуной».

Я напрягаюсь.

– Мы побеседовали с их лидером. Знаешь, кто он?

– Брат Агаты.

– Верно. Так вот, он хочет удостовериться, что вы здесь живы. Сейчас я снова с ним свяжусь. Я смог подключить эту старую игрушку к современной аппаратуре.

Бернев принимается что-то нажимать; я даже не слежу за его действиями. Скоро из переговорника слышится треск и шипение. Затем Бернев выводит изображение на монитор.

Я вижу лицо на фоне кирпичной стены. Кирилл – молодой мужчина с темными волосами и бородой; в черных раскосых глазах – отблески дикого огня.

– Доброго дня, Кирилл, – говорит Бернев. Его деланная вежливость даже хуже, чем обычный убийственный тон. Кирилл кивает, поджав губы: