Мистерии доктора Гора и другое… - Александр Половец

Во всех трех магазинах товары были примерно те же. Да и цены существенно не отличались — как ни крути, черновский «миллион» кончался на паре очков, вельветовых брюках с рубашкой и платье, которое он присмотрел для сестры. Оставалось еще около 5 долларов — которых, однако, не хватало даже на пару спортивной обуви для себя самого.

— Вот они, шесть месяцев работы, умещающиеся целиком в пластиковой сумке, — подумалось с горечью. — Правы, наверное, родные, да и кто с ними не согласится: к чему гробить свои годы в море за эти-то пустяки…

Забросив сумку за плечо, Чернов подошел к прилавку-бару, установленному чуть в стороне от полок с товарами. Заказав на оставшиеся соли кружку местного пива и стаканчик рома, он присел за столик. И вскоре разговорился с продавщицами, которые немного понимали по-русски. После общества корабельных женщин — врачихи, буфетчицы, прачки, — скандалисток и валютчиц, как он называл их мысленно, — Михаил почти физически ощущал входящее в него тепло общения с миловидными девчонками, русачками, не знающими толком своих корней и весьма смутно представлявшими себе, что есть Россия, родина их дедов. Легкие волны алкоголя приятно обволакивали сознание…

Чернов:

— Ну, я после рюмки-другой и говорю: «А где у вас тут, девочки, американское посольство — я, может быть, остаться здесь хочу». Очень многое, видно, во мне накопилось, если я смог сказать это вслух, не думая о том, что другие моряки могут это услышать. А они услышали — и, по-своему желая мне добра и не понимая, что можно жить еще где-то, а не только в Советском Союзе, вернувшись на корабль, немедленно доложили об этом капитану.

Надо сказать, мозги у наших моряков здорово засорены советским воспитанием. Многие из них, если не сказать — большинство, осуждают сбежавших на чужом берегу. Причем вполне искренне.

— Ну чего ему не хватало? — рассуждают они. — Профессия романтическая, большую часть года в загранке. Живи, благоденствуй!

Чувствуют исключительность своего положения… Наверное, поэтому бегущих не так уж много. Заграница представляется им чем-то чужим, пугающим — нравы другие, язык другой. Правда, между собою моряки часто спорят на эту тему — иногда даже в присутствии начальства; в этих случаях спор редко бывает откровенным — Запад обычно ругают. Ну, а те, кто не согласен с ними, отмалчиваются.

В массе же своей моряки действительно запуганы заграницей. И не только под воздействием наставлений, исходящих от начальства: рассказывают, как однажды следом за замполитом выступил перед моряками представитель какой-то перуанской торговой компании и так запугал их, что те добровольно и дружно отказались вообще сходить в увольнение на берег — сели на самолет и улетели в Москву.

В нашем экипаже ребята подобрались бывалые — никто особо не боялся, но по улицам Лимы и мы ходили группой, чуть ли не держась за руки. Помнили слова замполита — кто-то, мол, на берегу недавно стрелял в нашу буфетчицу, у кого-то из кармана вытащили паспорт и валюту, кому-то подсунули антисоветскую литературу. А еще, наставляя моряков, он любил добавлять чисто практические соображения: были бы там родственники, деньги, язык — куда ни шло; а так-то чего бежать?..

Кажется, понимал он, что одной идеологией нас не проймешь…. И здорово за себя боялся: обычно, если происходит побег с корабля — замполита снимают в первую очередь, иногда и капитана. Бывало, что прямо в рейсе заменяли все командование корабля.

Все, что случилось через мгновение, казалось Чернову кошмарным сном. На пороге магазина возник капитан судна, за его спиной толпилась группа матросов с «Гефеста». Послушные команде своего капитана, они крепко ухватили Чернова за обе руки, вывели его из магазина и, сопровождаемый изумленными взглядами продавщиц, необычный кортеж направился к причалу, где матросов уже поджидал корабельный катер. Дождались остальных членов группы, погрузились в него. И катер, рассекая своим острым носом невысокие прибрежные волны, устремился к судну. Все молчали, никто, буквально никто, не проронил ни слова, никто никого ни о чем не спрашивал — все казалось ясным…

На борту капитан и замполит потребовали у всех раскрыть мешки и сумки, принесенные с берега. Кто-то пытался протестовать. Ответ начальства был короток: «Будем искать спиртное и антисоветскую литературу!» Матросы послушно раскрывали сумки, обнажая их содержимое — те же самые джинсы, рубашки, очки… Подошла очередь Чернова. Под пристальным взглядом капитана и его заместителя он рванул шнурок, стягивающий горловину пластиковой сумки, и вывалил ее содержимое на пол — прямо к ногам проверяющих. Лицо капитана побелело от едва сдерживаемой ярости; его помощник что-то процедил сквозь зубы и, опустившись на колени, стал суетливо собирать рассыпавшиеся по палубе вещи. Не глядя, он пытался запихнуть их обратно в мешок, не попадал в него, вещи снова оказывались на палубе.

Остававшихся после Чернова пятерых матросов проверять не стали…

Все разошлись по каютам. Спустившись к себе, Чернов прислонился лбом к холодному стеклу иллюминатора. Приближался вечер. Море потемнело, берег зажегся гирляндами разноцветных огней. Откуда-то из соседних помещений раздавались звуки румбы — ребята развлекались только что купленным на берегу транзистором.

Чернов:

— Я понимал — произошло что-то непоправимое. Моя судьба, по-видимому, уже решена: сейчас, в эти минуты, замполит Пономарев под диктовку капитана и при участии моего коллеги, второго электромеханика, сочиняют бумагу, из которой следует, что я, Чернов Михаил, есть пьяница и нарушитель трудовой дисциплины. И — что самое возмутительное — отбился на берегу от группы… Эта бумага, будучи приложена к характеристике, навсегда закрывает мне дорогу в море.

Навсегда… Что же делать дальше — просить у них прощения? Но я не чувствую себя виноватым! А если даже так, если я виновен — соответствует ли грядущее наказание, то есть отлучение меня от моря, от возможности когда-либо попасть в загранплавание — величине моего проступка? Потом я стал вспоминать, сколько несправедливости мне уже довелось встретить — и на корабле, и в своей береговой жизни. И не только в своей — советская власть никогда не скупилась на жестокость и несправедливость к населению, а большей частью попросту не принимала его в расчет. Так стоит ли туда возвращаться, в мир бесправия и несвободы?

Тут же на смену этим мыслям приходили другие: а как же мать, отец, сестра?.. Они не видели тебя уже полгода и сейчас, наверное, считают дни, оставшиеся до твоего приезда. И как же друзья? Может, все-таки вернуться? Съездить в Волгоград, потом — в порт, поработать на берегу. А там, глядишь, все забудется, простится, снова вернешься в море… Нет, брат, моря тебе уже не видать никогда, — тут же отвечал я сам себе. — Химзавод — вот что скорее всего тебя поджидает на весь остаток жизни.

Побег

…Чернов разрабатывал возможные варианты побега. И одновременно корил себя — ведь всего несколько часов назад он был так близок к свободе! Найти такси, махнуть в Лиму, разыскать американское посольство…

Что же делать сейчас? До берега — полкилометра. Завязать на канате узел, спустить его с борта, на всякий случай захватить спасательный круг…

Поначалу он так и поступил. Припрятанный им канат уже покоился между бочек вблизи кормы, необходимые пожитки — в пластиковой сумке. Проплыть полкилометра для опытного моряка — не проблема. При этом не исключался еще и такой вариант: вокруг траулера постоянно сновали лодки с перуанцами, которые не теряли надежду выменять что-нибудь у корабельной команды — капрон ли, слесарный ли инструмент, а может, просто еду — на водку.

— Эй, рус, — весело покрикивали они, задирая вверх курчавые головы, — давай сверла, давай инструмента, давай тушенка — много водка будет!

— Может, возьмут в лодку, добросят до берега?.. — подумав немного, Михаил решил на них не рассчитывать — где, в конце концов, гарантия, что его не заметят с борта? Или — что повезут к берегу? Да еще нужно что-то своровать с корабля, чтобы расплатиться с ними — чего делать решительно не хотелось. В общем, Чернов решил полагаться только на себя самого.

Наступило 26 января. Первая партия моряков, возвращающихся домой, — их было 70 человек — спустилась на транспортный катер, который почти сразу же отчалил от борта траулера и направился к порту. Спустя несколько часов все отбывающие окажутся в аэрофлотовском самолете на пути в Москву… На борту оставалось всего 16 человек.

— Значит, — рассуждал Михаил, — надзор будет ослаблен, и ночью, под покровом темноты, побег может выглядеть вполне реальным.

Казалось, все было готово. Но какое-то внутреннее беспокойство не оставляло его.