Тигр, тигр, светло горящий ! - Михаил Савеличев

Когда на следующий день, уже друзьями, они сидели в «Паласе» завтракая, и Кирилл живописал в лицах подробности вчерашнего скандала, который устроила О. Перстейн с подачи К. Малхонски, показавшего замаскированному автору — как его надули, не скрывая при этом своего действительного отношения к опусу Маргарет Матлайн (она же О. Перстейн), она смеялась до слез и до изнеможения, и уже нельзя было понять — действительно ли эта девушка заливается смехом, или у нее истерика из-за предстоящей вечной разлуки с тем молодым человеком, сидящим напротив ее, с ужасными манерами и невообразимой для респектабельного ресторана одеждой. Впрочем на жалобы посетителей, требующих выдворения разбуянившейся парочки, администрация внимания не обращала, справедливо полагая, что гости хозяйки ресторана — их гости.

Кирилл предложил Оливии подать на «пингвинов» в суд за нарушение заранее оговоренной в контракте анонимности автора хотя бы не денег ради, но ради принципа, чем вызвал еще более продолжительный приступ смеха. Успокоившись, Оливия объяснила, что она сделала бы это с удовольствием, но ни один суд не примет к производству дело в котором пострадавший и ответчик — одно и то же лицо. А эту шутку с разоблачением наверняка организовал ее папаша, решивший поддержать любимое чадо в трудную для него минуту.

Так началась их связь. Была ли она бескорыстной для Кирилла Оливия не знала, но можно было предположить, что хотя он не козыряет ее фамилией в своих журналистских расследованиях, но наверное все те, с кем он работает и под кого копает, держат в уме его дружбу с ней и это, так или иначе, способствует его карьере. Имея это в виду, Оливия особенно не мучилась угрызениями совести, используя их знакомство как материал для книги о знаменитом журналисте, полную интимных подробностей и скандальных разоблачений жизни «желтой прессы». Но наверное Кирилл не обиделся бы.

Кстати о книге — хватит валяться, пора делом заниматься.

Приняв контрастный душ, то есть чередуя пар со снегом, пополам с ромашковым концентратом, и заведя кухонный агрегат на какао без сахара (Оливия придерживалась восточных убеждений и полагала, что полный желудок и умственная работа несовместимы), она самостоятельно принялась за уборку прислуги сегодня не ожидалось ввиду выходного, а нанимать однодневку не хотелось — Оливия не любила чужих в доме и ее горничная, энергичная женщина восьмидесяти лет, работала у нее постоянно, переезжая вслед за своей беспокойной девчонкой из города в город и везде обустраивая ее быт.

В квартире было одиннадцать или двенадцать комнат, в некоторые из которых Оливия даже ни разу не заглядывала. Разгром, к счастью, был только в спальне, гостиной и на кухне.

Со вчерашнего утра и до сегодняшней ночи через их квартиру шел нескончаемый поток посетителей. Бедствие это началось спозаранку с явления безымянного гостя в последней стадии опьянения, когда по стенам скачут зеленые черти, а в туалет ходят не снимая брюк, освещая дорогу шикарным фонарем под глазом. Так и не поняв чего он хотел, Оливия разбудила дрыхнувшего Кирилла, а сама завалилась снова в постель. Кирилл, разобравшись с «динозавром», снова поднял Оливию, велев ей побыстрее одеваться, чтобы немедленно смотаться куда подальше из этого места, следуя народной примете, верно подметившей: как день начался, так он и продолжиться, а принимать народ он сегодня не в состоянии. Оливия тоже не желала угробить день на сплетни, споры и алкоголь, но одеться не успела — пожаловал Никитин со своими девками, которых он почему-то выдавал за манекенщиц.

И — пошло и поехало: не успевали выпроводить одних — сразу приходили другие, выпинув других — получали третьих. Это было татаро-монгольское нашествие саранчи — такое же неиссякаемое, такое же безудержное и такое же голодное. Все их годовые продовольственные и спиртосодержащие запасы были сметены, уничтожены, разграблены, а обертки, футляры, коробки, огрызки и кости разбросаны по кухне, прихожей и залу. Только благодаря прозорливости Кирилла, запершего все другие комнаты, не был загажен весь дом.

Поднимая упавшую мебель и собирая мусор, Оливия убеждала себя в полезности физических упражнений и ругала за нерасторопность и старомодность вкусов.

Однако полнота ей не грозила — от роду она была худоватой, не смотря на калорийную кормежку, которой ее пичкали мамки-няньки, и только к двадцати годам жир у нее скопился в тех местах и в тех пропорциях, чтобы выглядеть чертовски привлекательной девушкой. И сколько потом она не предавалась чревоугодию и прочим излишествам — ничто не смогло испортить ее фигуру. При всем при этом спорт Оливия не любила, предпочитая утренней пробежке и зарядке, плавательному бассейну и теннисному корту продолжительный оздоровительный сон.

А уж со старомодностью тем более ничего нельзя было поделать. Это проявлялось в ее пристрастии к тихим маленьким городам, или, в крайнем случае, к самым дальним пригородам столиц, а также в предпочтении селиться в каменных домах, в одно- и двухэтажных коттеджах, а не в новомодных «Стеблях» и «Облаках», где ты глазеешь на землю с километровой высоты, а лес и речку видишь только на картинках. Скученность народа и отсутствие зеленых насаждений были ей не по душе — она любила тишину и свежесть провинциального утра, спокойное течение безымянных речушек и красоту вечернего неба.

Эта же сентиментальность сказывалась и на мебели — Оливия просто тряслась от вожделения, увидев в антикварной лавке или на распродаже облупленный гарнитур, источенный червями, и сразу приобретала его. Мебель эта создавалась в те времена, когда о компактности и экономии не имели понятия, а Мальтуса закидывали гнилыми помидорами и поэтому рухлядь рано или поздно заполняла весь дом и выживала из него свою хозяйку, не имеющей силы воли расстаться хотя бы с наиболее громоздкими и одиозными экземплярами своей коллекции или ограничить себя в своих покупках. Дом с трудом закрывался на ключ, так как мебель лезла из всех щелей, и, рыдая от такой разлуки, Оливия переезжала в новый старый пустой дом и эпопея начиналась снова.

Кое-как убравшись, Оливия достала из печки свой какао и, усевшись за стол, принялась обозревать свои владения. Большое кухонное окно выходило в заброшенный сад. Лет сто назад в нем еще велась какая-никакая окультуривающая садоводческая деятельность, как то: подрезка, прополка (или парки не пропалывают?), сбор и сжигание опавших осенью листьев, обновление увитых плющем и диким виноградом укромных беседок — традиционного приюта всех влюбленных, реставрация старых и установка новых статуй (не шедевров, конечно, но и не пресловутых бабенций с веслами и байдарками на мощных гипсовых плечах, а — вполне приличных работ молодежи, которые — кто знает? может со временем и станут знаменитостями и их парковые творения переместятся в разряд шедевров и в музеи) и еще много других работ, о которых Оливия не имела никакого понятия, превращающих зеленые насаждения в радость для глаз и души горожан, воспитанных на рациональности наших городов и желающих видеть такую же рациональность и в живой природе.