Отбой на заре. Эхо века джаза (сборник) - Френсис Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но я все же могу с вами немного поговорить? Я не стану подходить ближе.
Поколебавшись, он неуверенно забрался на забор и уселся на перекладине.
– Если уж вы так боитесь женщин, не пора ли вам принять какие-нибудь меры? – спросила она.
– Слишком поздно!
– Никогда не поздно! – уверенно сказала она. – Вы же теряете половину жизни! Разве вам не хочется жениться, завести детей и обладать чудесной женой, то есть, я хотела сказать, составить счастье какой-нибудь женщины?
В ответ он лишь пожал плечами.
– Я раньше тоже была ужасно робкой, – соврала она из жалости. – Но потом поняла, что теряю половину жизни!
– Сила воли здесь не поможет. Просто я немножко чокнутый, когда дело касается женщин. Минуту назад мне хотелось швырнуть в вас камнем! Я знаю, что это ужасно, так что я, с вашего позволения…
Он спрыгнул с забора, но она торопливо крикнула:
– Постойте! Давайте это обсудим! Он неохотно остановился.
– Знаете ли, – сказала она, – в Чикаго такой красивый мужчина, как вы, получит любую девушку, какую он только пожелает! Все будут за ним просто-напросто бегать!
Эта мысль, кажется, лишь усилила его испуг. Его лицо стало столь печальным, что она инстинктивно подошла к нему поближе, но он тут же закинул ногу на забор.
– Ладно, ладно… Поговорим о чем-нибудь другом! – отступила она. – Не кажется ли вам, что здесь – самое унылое на свете место? В Лейк-Форест я считалась легкомысленной, поэтому семья приговорила меня к ссылке, и вот уже месяц я просто умираю от тоски, сидя здесь и ничего не делая. А вчера я выглянула в окно и увидела вас!
– Вы легкомысленная? Что вы этим хотели сказать? – спросил он.
– Ну, что у меня все происходит быстро… Как бы это сказать… Я очень быстро увлекаюсь!
Он выпрямился – на этот раз уверенно и окончательно:
– Вы просто обязаны меня извинить! Я знаю, что веду себя как идиот, когда дело касается женщин, но ничего не могу с этим поделать.
– Встретимся здесь завтра?
– О, боже мой – нет!
Жозефина вдруг разозлилась; пожалуй, довольно с нее унижений за один-единственный вечер! Холодно поклонившись, она развернулась и направилась по лужайке к дому.
– Постойте!
Теперь, когда их отделяло друг от друга тридцать футов, его робость исчезла. Она с большим трудом удержалась от искушения развернуться и пойти обратно.
– Я буду здесь завтра, – не оборачиваясь, холодно произнесла она.
Медленно шагая к дому, она скорее почувствовала, нежели осознала, что было во всем этом нечто для нее непонятное. Обычно отсутствия уверенности у парня было вполне достаточно, чтобы она утратила к нему интерес: это был непростительный грех, это был белый флаг, говоривший об отказе вступать в борьбу. Но когда этот молодой человек скрылся с глаз, она вспомнила, каким он выглядел вчера вечером: раскованным, слегка высокомерным и, несомненно, жизнерадостным. Она опять задумалась – неужели плохие отношения между семьями могли стать причиной такого к ней отношения?
Несмотря на неудавшуюся беседу, она чувствовала себя счастливой. В мягком свете заката казалось, что завтра все, без сомнений, наладится. Гнетущее чувство напрасно потраченного времени уже покинуло ее. Парень, который вчера вечером прошел за окном, был способен на все: и на любовь, и на трагедию, и даже на отчаянное безрассудство, которое нравилось ей больше всего.
На веранде ее поджидала мама.
– Я хочу поговорить с тобой наедине, – сказала она, – потому что мне кажется, что тетя Глэдис обидится, если увидит, как ты сейчас обрадуешься! Завтра мы уезжаем в Лейк-Форест!
– Мама!
– Констанция завтра объявит о своей помолвке; через десять дней состоится свадьба. Малькольм Либби работает в министерстве иностранных дел, и его направляют за границу. Прекрасно, не правда ли? Твоя сестра сегодня переезжает в наш дом в Лейк-Форест.
– Это чудесно! – И миг спустя Жозефина повторила, уже более твердо: – Просто чудесно!
Лейк-Форест… Она уже чувствовала, как быстро и взволнованно забилось ее сердце. Но чего-то не хватало, словно какой-то трубач в оркестре играл, не слыша остальных. Пять недель она страстно ненавидела «Фермерский остров», но сейчас, оглянувшись вокруг в сумерках, ей вдруг стало жаль, что она покидает это место.
Весь ужин странное чувство не отступало. Она с головой погружалась в волнующие мысли, начинавшиеся с «Как будет здорово, когда…», а затем надвигавшееся сияние блекло и внутри нее вновь воцарялось безмолвие, подобное безмолвию ночей в этой мичиганской глубинке. В Лейк-Форест такого не было – там не было безмолвия, среди которого что-то могло случиться, в котором кто-то внезапно мог появиться.
– У нас будет ужасно много дел, – сказала мама. – На следующей неделе к нам начнут съезжаться подружки невесты и гости, а затем будет свадьба. Нам бы лучше вообще сегодня вечером уехать…
Жозефина тут же ушла к себе в комнату и села, глядя во тьму за окном. Как плохо; лето все-таки пропало зря! Если бы то, что случилось вчера, случилось бы чуть раньше, она бы уезжала с чувством, что провела здесь время не напрасно. Слишком поздно. «Но ведь будут и другие парни», – сказала она себе… Риджвей Саундерс…
Она представила себе их уверенные голоса, но почему-то они звучали для нее глуповато. Внезапно она поняла, что жалеет не о потерянном времени, а о том, что теряет в будущем, не о том, что было, а о том, чего никогда не будет! Она встала, учащенно дыша.
Несколько минут спустя она вышла из дома через черный ход и пошла по лужайке к боковой калитке в саду. Она слышала, как ее неуверенно окликнул Дик, но не отозвалась. Было темно и прохладно, и еще у нее было такое чувство, словно лето от нее убегает. Будто пытаясь его нагнать, она пошла быстрее, и за десять минут дошла до ворот имения Дорренсов; дом скрывался за зазубренными силуэтами множества деревьев. Когда она приблизилась, кто-то с веранды окликнул ее:
– Добрый вечер! Простите, я вас не узнаю – слишком темно.
– Я – та самая девушка, которая так дерзко вела себя сегодня днем!
Она услышала, как он внезапно затаил дыхание.
– Можно, я присяду тут на ступеньках, ненадолго? Вот здесь? Вы в полной безопасности, я от вас далеко. Я пришла попрощаться, потому что завтра уезжаю домой.
– Правда? – Она не поняла, что выражал его тон – тревогу или облегчение. – Здесь станет тихо…
– Я хотела бы объясниться по поводу сегодняшнего вечера, потому что не хочу, чтобы вы думали, будто я такая дерзкая. Обычно мне нравятся более опытные парни, но я подумала, что раз уж здесь, кроме нас с вами, никого нет, то мы с вами могли бы провести время весело, и мне было жаль терять время.
– Понимаю. – А через мгновение он спросил: – Что будете делать в Лейк-Форест? Опять станете вести себя… легкомысленно?
– Все что угодно, и не важно что именно! Я тут целых шесть недель потеряла!
Она услышала, как он рассмеялся.
– По вашему тону можно заключить, что кому-то придется за это заплатить, – сказал он.
– Надеюсь, – зловещим тоном ответила она.
Она почувствовала, как в глазах собираются слезы. Все шло не так. Казалось, что все на свете складывается не в ее пользу!
– Позвольте мне подняться и посидеть с вами на скамейке? – вдруг попросила она.
Раздался скрип – он перестал покачиваться.
– Пожалуйста, не надо! Мне очень неприятно это говорить, но я буду вынужден уйти, если вы подниметесь. Давайте поговорим о… Вам нравятся лошади?
Она быстро встала, поднялась по ступенькам и направилась в угол, где он сидел.
– Нет, – сказала она. – Но я думаю, что мне понравится, если вам понравлюсь я!
В свете только что появившейся из-за леса луны его лицо вновь показалось ей каким-то усталым. Он вскочил, затем схватил ее за руки и медленно притянул к себе.
– Ты просто напрашиваешься на поцелуй, – сказал он, едва двигая губами. – Я понял это сразу же, едва увидел твои губы – твою эгоистическую, самодовольную улыбку, которая…
И вдруг он уронил руки и с испуганным жестом отошел от нее на шаг.
– Не останавливайся! – воскликнула она. – Делай что угодно, говори что угодно, пусть это даже будет неприятно. Я не против!
Но он быстро перескочил через балюстраду террасы и, обхватив руками затылок, пошел по лужайке. Она тут же его нагнала и с умоляющим видом встала у него на пути; ее маленькая грудь вздымалась и опадала.
– Как ты думаешь, почему я оказался здесь? – внезапно спросил он. – Ты думаешь, я здесь один?
– Что…
– Со мной моя жена! Жозефина вздрогнула:
– Ах… А… Почему же никто об этом не знает?
– Потому что моя жена… Моя жена – цветная!
Если бы не было так темно, Жозефина заметила бы, что он при этом беззвучно и неудержимо расхохотался, но лишь на мгновение.
– Ах… – повторила она.
– Я же не знал, – продолжил он.
Несмотря на подсознательное недоверие, Жозефиной овладело жуткое чувство.